– Вы, что белены все объелись или, может, вас корешки какие-нибудь торкнули, вон же она, вершина! Я уже вижу ее отсюда – он протягивал руку в направлении северо-запада. И там действительно за кедровым стлаником на фиолетовом фоне туч в полусумраке виднелся каменистый пик, увенчанный геодезической вышкой.
– А где же плато? – вежливо поинтересовался Толик.
– Да, где плато? – присоединился Слон.
– Где плато? – Пахины легкие пришли в порядок и готовы были извергать новые проклятия, но Толик остановил их на сей раз властным продольно-поперечным движением руки:
– Хватит! Это не вершина, во всяком случае, не та. Это отметка в 1980 метров. Отметка 2500 находится на востоке. Ее ты, Слон, только что лицезрел в собственный окуляр. Все! Прекратите ругань. Пора устраивать ночлег, пока еще есть силы. Нам всем, слышите, всем необходим сон.
Странно, что паники тогда никакой не возникло. Все как-то сразу поутихли. Может быть, авторитет старшего сыграл свою роль, а может, просто усталость. Неважно. Но люди задвигались, зашевелились; нашли уютное местечко среди мхов и лишайников, развели небольшой костер, сварганили на скорую руку какую-то бурду, подозрительно похожую на макароны с чаем и горохом, все это с крейсерской скоростью слопали и стали укладываться спать. Правда, перед самым сном Лысый и Слон все же сделали вылазку к торчащему недалеко пику, кое-как продравшись через заросли стланика. И, конечно, убедились, что пик был совсем не тот. Другой. Чужой. Цифры 1980 отличались от цифр 2500. И это понимал даже Лысый. Ему вдруг стало не по себе. Возможно, поэтому уже на бивуаке он отыскал среди вещей бутылку со спиртом и попытался ее преодолеть в одиночестве. Павел вырвал ее из рук со словами: «Не пей, скотина, а то убью».
Собственно, это были последние слова, сказанные в тот поганый вечер. Лысый немного похныкал, потом насупился, буркнул что-то насчет прощения и полез вместе со всеми в палатку. Последнее, что всплыло у него в памяти перед сном, – бал с подружкой, которая осталась далеко на востоке.
Глава IV
– Лысый, из тебя что, слезы текут? Ты мне все линзы зальешь, дай сюда лучше окуляр. Хватит ныть, пора идти.
Слон резко толкнул Медведя в правое плечо. Тот чуть не взвыл от боли.
– Слон, блин, сколько можно!? Болит же. А слезы от горести: не могу понять, почему в голове до сих пор сидит четкий поворот вправо. Вот наваждение.
– Может, тебя заколдовали – усмехнулся Слон, запихивая оптику в футляр.
– Ну да, это его дама по башке трахнула, – вставил крепкое словцо Паха,– вот у него полушария и поменялись местами. А теперь несет какую-то хрень!
– Ладно, всё, – Толик снова пресек разговор, – нам нужно побыстрее двигаться. Двигаться к долине, чтобы успеть предупредить авиаторов, а то сожгут кучу керосина, а заодно и весь наш бюджет на полгода вперед. Поэтому давайте собирайте рюкзаки живее и валим отсюда… Малые, не устали? Нет? Но и молодцы. Тогда за дело.
Через полчаса горный караван уже шагал вниз по склону в направлении к юго-востоку и был готов преодолеть добрую сотню километров немногим более чем за сутки. Задача чертовски сложная, если не сказать больше. Но выбирать не приходилось.
Шли долго. Потом сделали привал. Потом шли еще дольше. Немного сбились с пути у горной развилки: здесь ручей раздваивался, и гвардия чуть было не урулила опять на запад, но вовремя спохватились, что надо ориентироваться на восток. Слон сказал тогда, что лучше все время прижиматься к левому хребту, и «уж точно выйдем», и еще что-то на Пахином диалекте насчет западных склонов. Так или иначе, но к вечеру под легкий аккомпанемент новой россыпи дождя компания следопытов достигла священных ворот всех махатм.
Здесь их ждало еще одно испытание. Когда все скинули рюкзаки и ботинки, разминая порядком уставшие ноги, кто-то догадался навести бинокль в сторону предстоящего крутого подъема на последний горный отрог. По нему на огромной скорости спускались, а точнее даже летели люди. Очень много людей. Страшно много. Что-то необычное было в их поведении. Лысому почему-то сразу представился рой пчел, который, отчаянно гудя, неизбежно приближается, и ты с ужасом понимаешь, что сейчас произойдет нечто ужасное. Но пчелы – это жалкое подобие того, что тогда скатывалось по склону на Лысого и его друзей. Среди надвигающейся лавины можно было различить какие-то вращающиеся предметы (наподобие шестов), каменные штуковины и еще что-то бликующее. Все это чудовищно гудело.
Лысый интуитивно понял, что встреча, если она состоится, ничего хорошего не сулит. Он посмотрел на своих братьев по несчастью. Братья по несчастью посмотрели на него. Все поняли друг друга без слов. И сразу же, и даже еще быстрее, кое-как напялив на себя обувь и на ходу накидывая на плечи поклажу, сорвались вниз, в обход отрога.
Это был настоящий кроссовый бег с препятствиями. Бежали дружно, как одна команда на зачетном первенстве. Бежали долго. Бежали на юг. Сначала по ручью, оставив далеко позади злополучный выступ. Когда остановились, поняли, что уже наступила ночь. И тогда над тайгой раздался жуткий истерический хохот. Хохот только что спасшихся от возмездия богов людей. Хотя в тот момент они скорее напоминали загнанных в тупик крыс, нежели представителей современной цивилизации. Никто не мог понять, откуда у ворот взялись в августе туземцы, да еще так поздно. Слон заметил:
– Видимо, кто-то наверху переменил к нам свое отношение, – затем, немного помолчав, добавил: – и я думаю, он страшно недоволен нашим поведением, посему чем раньше мы уберемся отсюда, тем лучше будет для всех нас. И еще, – он посмотрел на Лысого и кашлянул, – эта штука сильно расстроена… Кх…Кх.
– Кх-кх, кх-кх – передразнил его Павел. – Мы скоро тут все зачахнем. Эта штука сильно расстроена оттого, что Лысый не захотел с ней переспать. Может быть, мы сейчас уже были по ту сторону гор, если бы не этот хренов ценитель красоты. Черт, а!? Вот мудак!
Даже после гигантского марша у него оставались силы люто ненавидеть Лысого. Лысый отвечал взаимностью:
– Паха, а Паха? Это не от тебя так несет? Сдается мне, твои штаны не в лучшем состоянии. Ты же говорил, что все это – чушь. А что случилось бы наверху, будь ты на моем месте, а? Ты сам-то как думаешь?
Далее произошла сцена из немого кино с замедленным действием. Павел скинул рюкзак и двумя огромными скачками оказался за спиной у Лысого, и если бы не Толик и Слон, то Лысого ждала бы моментальная реинкарнация. Будущая жизнь в качестве дятла или барана – в лучшем случае. В худшем – весь остаток жизни в инвалидном кресле. Но этого не случилось.
Дебошира скрутили и оттащили подальше, а провокатору строго-настрого приказали заткнуться. После чего наступила тишина. Уставшие следопыты сидели молча. Пили воду из ручья. Здесь в низине он почти превратился в небольшую речку и не грохотал, как в горах. Отдохнув, прикинули примерный угол ухода в сторону, и бросив взгляд на подающее надежды небо, двинули сквозь чащу на юго-восток к большому радоновому источнику. Шли теперь не спеша, почти не говорили, хотя усталость уже не чувствовалось. Видимо, просто наступил такой момент, когда внутри что-то сработало, переключив обычное питание на дополнительные резервы. Во всяком случае, никто не стонал. Впереди шел Толик, потом Слон, за ним тащился пыхтевший Паха, далее следовала вереница малых. Замыкал процессию Лысый. Он один не молчал, а что-то легонько насвистывал себе под нос.
Глава V
Он двигался в другом измерении. Семь дней назад по тихой улочке провинциального городка. По краям дороги с обеих сторон росли тополя. С них медленно и неохотно кругами сыпал на чуть отсыревший асфальт белый тяжелый пух. Было утро. Не сказать, чтобы раннее, но и поздним его тоже назвать было нельзя. Ночью шел дождь. Дождик. Где-то к 5 утра он закончился. Но в 3 часа Лысый еще слышал мелкую барабанную дробь в окно. Он просыпался дважды. Первый раз в холодном поту, второй – в горячем. Он видел сон, точнее сны. Сначала он замерзал на руках у снежной королевы, потом у злой феи; потом его поцеловала какая-то танцовщица с черными локонами и он превратился в маленький кусочек льда; потом он умер и проснулся…, ощущая себя осколком ледяной сказки. Посмотрел в окно, послушал дождь и снова уснул. Ему виделся берег огромного океана, огромный каменный валун с наседавшими волнами. И человек, сидевший на этом камне и смотревший куда-то в бесконечность. И было очень тоскливо. От чего-то.
