Говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее, чувствительнее. Внимание твоё всё чаще концентрируется на мелочах настоящей повседневной жизни, которые иной раз, легонько касаясь твоего сердца, пронзают его тоской воспоминаний о былом и давно минувшем. Среди этого бесконечного вороха разрозненных фрагментов твоей непростой неровной точно вывороченный из доски скрюченный гвоздь судьбы попадаются и счастливые картинки пережитого, которые пускай и вызывают мимолётную улыбку, однако при взгляде на них душа твоя уже успела наполниться грустью от того, что лучшее время всё же ушло, назад ничего не воротишь. Все свои шансы и возможности ты растерял, а что смог таки ухватить, то использовал не самым лучшим образом.

Говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее, и другого, скажу я вам, мне не остаётся, как только лишь признать это. Старость настигла меня слишком скоро. Я говорю «слишком», полностью осознавая и понимая всю скоротечность отпущенного человеку времени, но даже с учётом этого осознания жизнь моя чересчур стремительно угасает. Мне горько чувствовать себя дряхлым разваливающимся стариком, который со дня на день испустит дух, хотя на деле же мне всего на всего пятый десяток. Однако что попусту размахивать кулаками и проклинать небо, если именно таким жестоким образом распорядилось само Провидение, или, что точнее, злой неумолимый Рок.

Я знаю, что причина моей близящейся поспешной кончины отнюдь никак не связанна с какими бы то ни было болезнями и недугами, которыми могло бы страдать тело, не будь моё физическое здоровье в хорошей, насколько это допустимо в настоящий момент, форме. Меня не покидает уверенность, что несчастье, поразившее меня, принадлежит к иному нематериальному, духовному миру. Для подобного мнения у меня имеются весьма определённые доказательства, которые я, мой неизвестный читатель, вскоре тебе предоставлю.

Что ж, достаточно пустословия, пора, наконец, поведать тебе о приключившейся со мной истории. Сделаю я это не столько из-за необычайности и фантастичности её характера, но в первую очередь по зову и желанию собственного сердца, вследствие необходимости покаяться и признаться, как в один день с разницей, может, всего в несколько часов я упустил возможность стать и быть счастливым до конца своих дней, вместо чего нашёл своё проклятие, предопределившее, как я смею полагать, моё нынешнее состояние.

Порой в нашей жизни происходят удивительные вещи, в действительной природе которых серьёзный образованный человек, находящийся в здравом уме и не менее здравой памяти, усомнился и счёл бы всё изложенное ниже небылицами, воспользовался бы случаем осмеять вашего покорного слугу и окрестить обманщиком и шарлатаном. На самом деле я сам иногда, возвращаясь в те далёкие дни, начинаю сомневаться в реальности произошедшей чреды событий и, возможно, так и причислил бы тот минувший день к бессчётному числу своих снов и фантазий, с рождения одолевающих меня, если бы не их связь с сегодняшним днём, если бы то страшное происшествие не имело реального отражения сегодня. Эта абсолютно точно видимая и легко устанавливаемая связь, протянувшаяся через десятилетия, по сей день угрожает мне могилой, именно эти фантастические события, как мне думается, повинны в моей горькой судьбе.

Как снег на голову Грета Уайтхед вновь появилась в моей одинокой жизни девятнадцать лет назад, а именно 16 сентября 1928 года в Аквиннаке, столице округа Хэвен-Гейтс, где мы когда-то появились на свет и выросли. В 1916 году после окончания средней школы Берфрайра, которую мы вместе посещали, её родители, разочарованные американской действительностью, обещавшей их бежавшим из Европы предкам золотые горы и лёгкую жизнь, вспомнили о своих европейских корнях и вернулись обратно в Англию, желая поправить своё плачевное материальное положение и обустроить жизнь и дальнейшую судьбу своей единственной дочери.

В тот день, когда она после своего отъезда в Лондон впервые вернулась на архипелаг, в городе было промозгло и ветрено, моросил мелкий дождь, такой характерный для этого времени года на Хэвен-Гейтс. Тогда каждому из нас было немногим больше двадцати пяти. Я после окончания школы с помощью отцовских связей, а никак не благодаря своим знаниям, поступил в Брауновский университет и, окончив тамошний юридический факультет, нехотя вернулся в Аквиннак продолжать дело родителя. Так незаметно в нескончаемых каждодневных хлопотах прошло семь лет. Счастлив ли был я всё это время? Предпочту не отвечать на этот вопрос.

Если же вы спросите о наших отношениях с Гретой, спросите прямо: любил ли я её тогда, в школе, то, стоя на промозглой осенней улице Аквиннака 1928 года, я ответил бы, что нет, не любил. Однако подобно всем первым увлечениям юношеского возраста эта девушка была для меня особенной. Мне думается, что такая особенная девушка или юноша есть в отрочестве каждого из нас. Свою первую любовь вы вспомните и через пятьдесят лет, в красках сможете описать свои переживания и волнения, коими была охвачена ваша душа в ту пору.

– Привет, Джон, – раздался позади уже позабытый приятный голос. Это были первые слова, которые произнесла Грета, приметив меня на дождливой улице.

В ту пору жизнь моя неспешно шла своим чередом, но явно не в том направлении, какого я желал себе когда-то. Это вызывало беспокойство, и я подолгу мог предаваться размышлениям над своей нескладной судьбой, чем и занимался в ту минуту, бредя по вторящей настроению души улице. Однако когда я обернулся в сторону назвавшего меня по имени человека, то сразу же позабыл обо всём. Время, скрежеща ржавыми несмазанными шестерёнками, медленно остановилось и затем, вновь разгоняясь, побежало вспять, а я тут же ощутил лёгкость, почувствовал себя молодым и полным надежд. Это была Грета! Чудеса! Рядом с ней я снова почувствовал себя молодым и энергичным жизнерадостным юношей, который заканчивал школу вместе одновременно с этой очаровательной, но временами всё же несносной мисс Уайтхед.

Неожиданно столкнувшись, мы, обрадованные этой нежданной встрече и, казалось, невероятному шансу обратить свои мысли и взор в прошлое, счастливое время нашего общего детства, не преминули воспользоваться возможностью перебраться в близлежащее кафе, чему поспособствовала свобода распоряжаться собственным временем одновременно у обоих из нас.

– А ты не изменилась, только разве что похорошела, – говорил я ей, когда мы с неуютной Атлантик-стрит переместились под крышу закусочной.

– И ты кажешься всё тем же: тот же грустный взгляд, устремлённый вовнутрь, – ответила Грета, разглядывая меня своими блестящими счастливыми глазами. Я же с удовольствием следил за каждым её жестом и движением, наполненными неиссякаемой нежностью и природной грацией, присущей исключительно некоторым чутким и мудрым женским натурам.

– Что с твоим увлечением астрономией? По-прежнему ясными ночами напролёт наблюдаешь за звёздами?

– К несчастью, этому увлечению суждено было угаснуть вместе с одной из миллиона потухших звёзд, – я развёл руками. – А, может быть, оно просто умерло вместе с ушедшим детством. Осталось законсервированным и брошенным на полку кладовой рядом с многовековыми соленьями миссис Пинчон.

Грета улыбнулась.

Мне совсем не хотелось рассказывать ей, как мой отец, узнав о том, что я собираюсь связать свою жизнь с наукой о небесных телах, разбил мой телескоп и навсегда запер для меня чердачную дверь на замок.

Вместо всего этого я спросил:

– А ты? Научилась-таки целоваться?

Вмиг наши лица залила краска, а мы начали смеяться, поскольку каким бы неуместным и грубым несведущему человеку со стороны мог показаться мой вопрос, для нас двоих это была забавная старая шутка со времён взросления и созревания, из тех дальних краёв прошлого, когда вопросов в наших юных головах возникало миллион, а ответов, которые приходилось добывать самим, не было или же было, но намного меньше, чем нам бы тогда хотелось.