– Нет. Есть другая причина.

– Родители?

– Они привыкли.

– Влюбился и всё кажется бесполезным?― девочка не отставала.

– Ты так и не ответила, откуда знаешь моё имя и как меня нашла.

– Так мы же в одной школе учимся!― заявила девочка.

– Откуда, вы, девочки, каждый раз знаете, кто где учится?

Та шагнула вперёд и ткнула пальцем в рукав гакурана, что закрывал предплечье.

– Видишь, герб на рукаве вышитый. Вы, мальчики, их никогда не замечаете. А вот девочки сразу замечают, что ты из самой престижной школы, которая есть в Японии.

– А тебя не смущает, что в нашей школе мальчики и девочки учатся раздельно?― не выдержал школьник.― И что ваш корпус ― он вообще на том берегу, возле университета Васэда?― и он указал на узкую, но бурную полоску серой реки.― Так что видеть меня раньше ты никак не могла.

– Ну и что?― удивилась девочка.― Герб-то у нас один на оба корпуса школы.

– Но откуда ты знаешь моё имя?

– Так оно у тебя на тетрадке написано,― правая рука девочки вдруг сверкнула в воздухе, выхватила из фуражки тетрадь вместе с блокнотом и торжествующе потрясла ими в воздухе,― Вот, видишь. Сам же подписал, когда думал, что это будет тетрадь по геометрии.

– Эй, отдай!

– Ты всё равно собирался их жечь,― заметила девочка, как-то немыслимо прижав зонтик плечом и открывая второй рукой школьную сумку,― Так что лучше я их себе заберу. У меня всё надёжно хранится, можешь не беспокоиться. Могила!

И блокнот, и тетрадь исчезли в недрах сумки. Потом замочки захлопнулись.

– Там нет ничего важного,― устало произнёс Кимитакэ.

– Тогда тебе нечего и беспокоиться.

– Я там только кружки рисовал. Ты должна знать это упражнение. С него начинается вся каллиграфия.

– Отлично. Обожаю кружки! Они так похожи на рисовые колобки!

– А ты может слышала, что нарисованными колобками сыт не будешь?― сурово спросил Кимитакэ.

– Если и слышала, то на себе не проверяла,― как ни в чём ни бывало отозвалась девочка,― Если ты собираешься уничтожить все свои работы, лучше отдай их мне. Вместо того, чтобы страдать со спичками.

– Зачем тебе они?

– Мои отец собирал редкости, а я собираю странности.

Школьник поднял фуражку с каменных плит, тщательно отряхнул, нахлобучил обратно на голову. Потом взял портфель, тоже его отряхнул. И только после этого заявил:

– А я думаю, что ты просто интересуешься каллиграфической магией.

– Даже если интересуюсь, то что в этом плохого? Боишься, что налеплю тебе жёлтую бумажку на лоб и заставлю подчиняться моим приказам?

– Этого у тебя не получится.

– Разумеется, ты же в этом лучше разбираешься. Может быть, ты вообще один из немногих, кто постиг это старинное искусство.

Школьник так и дёрнулся от этого заявления. Какое-то время он просто стоял и смотрел на девочку, приоткрыв рот ― а дождь продолжал барабанить ему по фуражке.

– С чего ты взяла, что я таким занимаюсь?― наконец, спросил он.

– Лучше спроси, с чего я взяла, что такое вообще возможно.

– Даже если такое и возможно,― едва сдерживая дрожащий голос, произнёс школьник,― в наше время это должно быть засекречено.

– А я как и все девочки ― обожаю секреты!

– Ты просто начиталась сказок и сама не понимаешь, во что лезешь. Отдай блокнот!

– Я лучше почитаю из своей книжечки,― девочка порылась в портфеле и достала небольшую записную книжку в лоснящемся переплёте,― Если ты не против.

– Пожалуйста! Только представь, что мой блокнот увидят твои родители?

– Не увидят. Они всегда слишком заняты. У меня есть всё, что я ни пожелаю ― кроме родительского внимания. Так что я развлекаю себя, составляя коллекции.

Школьник усмехнулся ― но только одной половиной лица.

– Если будешь тащить домой всякую гадость ― они рано или поздно внимание на тебя обратят.

– А что за гадости ты нарисовал?

– Там не гадости. Там ― вредители.

– Какие вредители? Ты там что ― жучков в бумаге разводишь?

– Вредители, которые появились, когда царством Лу правил Инь-гун,― назидательно произнёс Кимитакэ,― А больше о них в точности ничего неизвестно. В классической летописи «Вёсны и осени» всем событиям этого года посвящён лишь один значок: “вредители”. На английский это событие переводят длиннее. Я специально заглянул в английский перевод ― там этот один иероглиф расписали как “Появился хлебный жучок”. Он очень интересен в написании, этот единственный иероглиф.

– Ты думаешь, эти вредители выберутся из блокнота и всё у меня в доме погрызут?

– Нет, этого не будет. Я просто отрабатывал скоропись.

– Но раз ты так отвечаешь ― это возможно?

Кимитакэ хмыкнул.

– Даже если бы я владел этой магией, я бы не стал её показывать ― ни тебе, ни кому-то другому?― сказал он,― В наше время это может только накликать беду.

– Ты не должен удивляться, что тебе приходится что-то скрывать,― заметила маленькая Ёко,― Мы все носим маски.

– С масками тоже всё непросто,― заметил Кимитакэ,― Если бы ты изучила этот вопрос получше…

– Я думаю, ты это можешь рассказать мне по дороге,― заявила девочка, разворачиваясь на каблуках. И зашлёпала прочь, куда-то вверх по склону.

Кимитакэ поспешил следом. Он не очень понимал, зачем это делает. Может, он всё ещё надеялся отобрать блокнот и тетрадь, что пропали в её безразмерном портфеле.

– Куда мы идём?― спросил он, когда догнал девочку.

– К трамвайной остановке.

– Зачем?

– По домам поедем. Ты, похоже, не заметил, что твоё стояние под мостом уже потеряло всякий смысл. А сейчас по дороге ты мне всё расскажешь.

Кимитакэ ничего не оставалось, как продолжать нести свет просвещения.

– Всё дело в том,― говорил он, почти задыхаясь,― что мы до сих пор наследники культуры древнего Китая. А Небо не всегда говорило с древними китайцами, медиумы ― это вообще тема южных племён, вроде Сычуаня. Небо вместо разговоров дарило им внеземные письмена, посылало знаки. Слово «письменность» в китайском языке произносится как «вэнь» и это не только литература. Вэнь ― это узор звёздного неба, форма древесных листьев, зловещая игра пятен на боках хищного леопарда. Также есть человеческий вэнь, и это весь декорум культуры. Можно сказать, что есть небесные письмена ― это солнце, луна и звёзды, есть письмена земные – это пять гор и Четыре моря, и, наконец, есть человеческие письмена ― это и иероглифы, и ритуалы, но самое сложные ― это устройство городов и распорядок дворцового быта. Потому что города растут словно сами собой, а дворец должен управлять всей страной, не покидая своих границ. Поэтому в таких делах не обойтись без магии и без письменности. Так мы приходим к иероглифам.

– Это ты ловко заметил!

– Это не я заметил, а каллиграф Чжан Хуайгуань. Он жил во времена династии Тан.

– Да, может быть он это и заметил. Но ты ― заметил его. Это тоже что-то значит.

– На самом деле, самые базовые вещи,― пробормотал Кимитакэ и замолк, словно его накрыла смертная тень.

Они уже подошли к остановке. Трамвая пока не было ― в военное время они ходили редко.

Ёко развернулась к старшему мальчику, чуть не задев его голову краем зонтика и обдавая промозглыми каплями. Тот терпел с самурайской невозмутимостью. Он подумал, что сейчас она наконец-то отдаст ему блокнот и тетрадку ― но вместо этого она помахала той самой чёрной книжечкой.

– Я тебе успела сказать, что у меня здесь?

– Нет,― ответил Кимитакэ,― но думаю, что-то интересненькое.

– А ты тоже всем интересуешься?

– Всем, что имеет отношение к каллиграфии.

Внезапно подкатил трамвай, забитый серой пролетарской публикой. Пришлось забираться, орудуя плечами и зонтиками. Когда двери закрылись и трамвай пополз через тот самый мост, теснота стала такой, что не было, казалось, даже места, чтобы открыть ту самую чёрную книжечку.

– Ты не делаешь магической каллиграфии,― прошептала Ёко,― потому что боишься или потому что заказов просто нет?

– Я не делаю невозможного.