И ему было плевать на то, что я говорила: он чеканил слова совершенно ровным голосом, не повышая тона. Не переживай я о том, что меня вот-вот выставят за дверь, я была бы впечатлена.
– Папа… – снова начал мальчишка и встал между мной и отцом, как буфер.
Он был темноволосым, с гладким, почти детским лицом, чуть коричневатой кожей и длинными руками, выглядывавшими из-под черной футболки с логотипом.
– За месяц вперед?
Да, он услышал.
Парень даже не вздрогнул и очень тихо ответил:
– Ты не разрешаешь мне устроиться на работу. Как еще я должен зарабатывать деньги?
Вена на лице мужчины снова напряглась, краска залила скулы и уши.
– Я знаю, для чего тебе нужны деньги, Эйм. Но и ты знаешь, что я сказал. Твоя мама, Билли и я – все сошлись на том, что гитара за три тысячи долларов тебе не нужна. Твоя отлично звучит.
– Я знаю, что она отлично звучит, но все равно хочу…
– Новая тебе не нужна. Это будет не…
– Ну пожалуйста, папа! – взмолился Эймос и указал на меня большим пальцем через плечо. – Посмотри на нее! Она не шваль! Ее зовут Аврора. Де ла Торре. Я заходил на ее страницу в соцсетях. Она постит только фотографии с едой и животными. – Парнишка обернулся ко мне, моргнул, затем поморщился: на лице отразилось выражение отчаяния, как будто он тоже знал, что разговор идет не так, как нужно. – Все знают, что социопаты не любят животных. Помнишь, ты сам говорил? А теперь посмотри на нее.
Он склонил голову набок.
Его последнее замечание я проигнорировала и сосредоточилась на важной части сказанного. Выходит, он наводил справки? И что еще выяснил?
Все так и было. Помимо нескольких селфи и фоток с друзьями – и теми, кого я ошибочно считала таковыми, – я действительно размещала только фотографии еды и встретившихся мне животных. Это, а также стоявшие на полу чемоданы и коробки были еще одним напоминанием о том, что я хотела быть здесь, что в этих местах у меня были дела.
Либо парнишка знал слишком много, либо действительно повелся на фасад, который я представляла миру. На всю ложь, дымовые завесы и трюки с зеркалами, к которым мне пришлось прибегнуть, чтобы быть рядом с тем, кого я любила. На то, что я не удалила из соцсетей фотографии моей прежней жизни. Я никогда не публиковала в своем аккаунте снимки романтического свойства – из осторожности и чтобы не навлечь гнев миссис Джонс.
Может, страницу следовало закрыть, пока ехидна не пронюхала, раз уж такая мысль пришла мне в голову? За последний год я разместила всего несколько фотографий и не отметила ни одного места, где побывала. Старые привычки отмирают с трудом…
Мужчина стрельнул в меня взглядом и снова уставился на парнишку:
– А меня это волнует? Да будь она хоть Матерью Терезой, и тогда не пустил бы на порог! Не должен кто попало слоняться по дому! Это небезопасно.
Строго говоря, я бы не слонялась по дому. Жила бы себе в комнате над гаражом и никого не напрягала.
Понимая, что каждое слово, произнесенное мужчиной, сокращает мои шансы на проживание, я решила действовать быстро. На свое счастье, я любила улаживать проблемы и делала это неплохо.
– Богом клянусь, я не психопатка! Меня и штрафовали-то всего один раз, когда превысила скоростной режим в десять миль. Но тогда, должна сказать, мне страшно хотелось писать. Если вам нужна рекомендация, позвоните моим тете и дяде: они подтвердят, что я хороший человек. Или, если хотите, можете написать моим племянникам, потому что на звонок они не ответят, хоть весь день трезвонь.
Парнишка снова оглянулся: глаза широко раскрыты, на мордашке отчаяние. Но мужчина… он даже не улыбнулся и неприязненно смотрел на меня поверх плеча сына. В который раз… Лицо ничего не выражало, но прежде, чем он успел сказать хоть слово, парнишка ринулся мне на подмогу.
Он говорил по-прежнему тихо, но теперь со страстью. Должно быть, гитара за три тысячи долларов была нужна ему позарез.
– Я знаю, что поступил нечестно. Но ведь тебя не будет целый месяц, а она – девушка…
Вообще-то встречались серийные убийцы и среди женщин, но вряд ли стоило говорить об этом сейчас.
– Поэтому я решил, что тебе не о чем беспокоиться. Я купил систему сигнализации и собирался установить ее на окна. А дверь закрывается на засовы, их снаружи не откроешь.
Мужчина помотал головой. Я почти не сомневалась, что глаза у него стали больше, чем обычно.
– Нет, Эймос. Нет. Не надо мне зубы заговаривать. Это бесит меня еще больше, чем твое вранье. О чем, черт возьми, ты думал? Какую байку собирался наплести дяде Джонни, когда он придет проведать тебя в мое отсутствие, а? Поверить не могу, что ты провернул это за моей спиной, когда я столько раз говорил тебе «нет»! Я же стараюсь защитить тебя, парень. Что тут неясного?
Он покачал опущенной головой, поникнув плечами, и мне стало ужасно неловко из-за того, что я стала невольным свидетелем постигшего его разочарования. Оно читалось в каждой линии его фигуры, погруженной в осмысление этого акта предательства. Казалось, он выдохнул, прежде чем снова поднять глаза, и, на этот раз сосредоточив внимание на мне, отрывисто сказал, явно искренне задетый поступком подростка:
– Он отдаст вам деньги, как только мы вернемся в дом. Вы тут не останетесь. Прежде всего вам самой не следовало бронировать комнату.
Я поперхнулась. По крайней мере, внутренне. Потому что нет.
Нет!
Я даже не заметила, когда мои вскинутые руки успели переместиться на живот, но теперь они были там, ладонями вниз, с зажатым в пальцах баллончиком, а остальное мое тело выражало гамму чувств: и беспокойство, и панику, и разочарование.
Мне было тридцать три, и я ощущала себя деревом, потерявшим листву, – бо́льшую часть того, что делало меня мной. Но и ветки, и корни остались при мне. Я рождалась заново – с новой листвой: яркой, зеленой, наполненной жизнью. Поэтому я должна была попытаться. Должна! Другого такого места мне не найти.
– Пожалуйста, – произнесла я, даже не поморщившись от того, насколько хрипло прозвучало это единственное сказанное мной слово. Теперь или никогда. – Я понимаю, что вы огорчены. У вас есть на это все основания. Вы беспокоитесь о сыне, о его безопасности, и это естественно, но…
Мой голос дрогнул, и я ненавидела себя за это, но знала, что не должна останавливаться, потому что шанс был только один, а потом он вышвырнет меня за дверь.
– Прошу вас! Обещаю, я буду вести себя тихо, как мышь, и не доставлю никаких хлопот. Я пробовала травку лишь однажды, в двадцать лет, и эффект был как при панической атаке, так что я чуть «скорую» не вызвала. И сильное обезболивающее принимала только раз, когда мне удалили зуб мудрости. Тогда меня вывернуло, и с тех пор ни-ни. Из спиртного я люблю только сладкий «Москато», изредка пью пиво. Если скажете, я даже не взгляну в сторону вашего сына. Только, пожалуйста, позвольте мне остаться! Я заплачу вдвое больше. Переведу прямо сейчас, если хотите. – Я выдохнула и приняла самый умоляющий вид. – Очень прошу вас!
Лицо мужчины оставалось жестким, челюсти – крепко сжаты. У меня появились нехорошие предчувствия. Самые нехорошие.
Когда он заговорил, в животе у меня возник спазм. Он смотрел прямо на меня, густые брови выделялись на безумно красивом лице. «Такое строение черепа можно увидеть разве что на древнегреческих скульптурах», – подумалось мне. Во всех чертах – царственность и решительность, ни одной слабой. Рот – выразительно очерченные губы, подобие которых множество женщин пытаются воспроизвести с помощью дорогих пластических хирургов, – стал ровной линией.
– Мне жаль лишать вас надежды, но этого не произойдет.
Суровые глаза переместились на подростка, и он пророкотал тихим, практически неслышным голосом – но слух у меня был хороший, о чем он не подозревал:
– Дело не в деньгах.
Меня охватила паника: шанс уплывал прямо на глазах.
– Прошу вас! – повторила я. – Вы даже не заметите меня! Я буду тихой, как мышь. Никаких гостей. – Я помедлила. – Я заплачу втрое больше.
