Утром следующего дня Окалина заглянула в редакторскую и наткнулась там на Грантову.

— Здрасьте! С ночного монтажа?

— Да. Сейчас проверю кое-что по словарю и — домой. Подремлю часок, а потом снова сюда.

— Как вам удается потрясающе выглядеть при такой безумной нагрузке? Мне бы так! Я сегодня еле глаза продрала, а в зеркало, вообще, смотреть не могу.

— Спасибо, Женя, но ты себя оговариваешь, а мне бессовестно льстишь.

— Нет, — вздохнула та, — я слишком объективна для этого. И мудра, как старая ворона, — скромно добавила она, поднимаясь со стула.

— В таком случае, тебе должно быть многое известно?

— Не без того, — крутилась перед зеркалом Женечка.

Кристина внимательно за ней наблюдала. Ее протеже была, пожалуй, единственной, с кем можно поговорить без опаски, что каждое слово будет переврано. Милая, неглупая, надежная девочка, кого приятно иметь под рукой. Преданная, искренняя — такая не станет изворачиваться.

— И ты знаешь сплетни, которые про меня распускают?

— Знаю, — отвернулась от зеркала Женя. — Вам многие завидуют, а у завистников — больная фантазия и черная душа, вот и чешут языками почем зря. Я ничему не верю.

— И даже тому, что беру взятки?

— Господи, вам все-таки об этом донесли! — Женечка опустилась на соседний стул и, по-бабьи подперев щеку рукой, горестно уставилась на ведущую. — Вы, такая умная, красивая, талантливая, как можете вы обращать внимание на всякую шелупонь? Да у нас никто этому не верит, ни единая душа!

— А ты?

— Я?! Да я за вас глотку любому перегрызу! Не смотрите, что тихая, зато сильная, — зеленые глаза презрительно сощурились. — Это незнамовцы льют грязь, а наши посылают их подальше. Конечно, — фыркнула Женечка, — они из кожи лезут, чтобы иметь такой же рейтинг, как наш. Но ослу Пегасом не стать, как ни прыгай! Одно дело — выпуски Незнамова, и совсем другое — ваши, — горячность «адвоката» забавляла, но давала главное: уверенность в плече, на которое опираешься. И это было гораздо важнее грязи, какой пытался замазать ее Сиротка.

— Привет жаворонкам! — в дверной проем просунулась голова с покрасневшими от бессонной ночи глазами. — Сигаретки нет? Мои все постреляли, жлобье бесстыжее, — весело пожаловался Костик, — а я до дому не доеду без пары-тройки затяжек. Сдохну, как таракан, среди мониторов да микшеров. Спасайте, девчонки, боевого друга! — Кристина с улыбкой протянула пачку. — Храни тебя Бог, звезда моя чужого счастья! — дурашливо поклонился молодой режиссер, прихватывая пару сигарет. — Может, кто не погнушается сей скромной персоной и раскурит со мной трубку мира?

— Трепач! Пошли уж, подымим, — снизошла Женечка. — Ой, совсем забыла, — спохватилась редактор в дверях, — вам же вчера Петр Сергеевич звонил, просил перезвонить.

— Хорошо, спасибо, — стала накручивать диск Кристина. После шестого гудка положила трубку и полезла на полку за словарем. Нужно будет — найдет.

Дома первым делом позвонила отчиму — никого. Потом приняла душ, отключила телефон и вырубилась ровно на час. Снова контрастный душ, чашка крепкого кофе, кусман мяса со свежим огурцом, еще кофе, машина, ставшая вторым домом, дорога, изученная до каждой колдобины. Днем Петр Сергеевич перезвонил и опять попал на Женю. Затем Кристину разыскала эндокринолог Инна Матвеевна, ругалась и требовала показаться немедленно, грозилась пожаловаться руководству канала на халатное отношение ведущей к своему здоровью. В середине дня пришлось зарубить материал, который не то, что СТВ, кабельное телевидение не запустит в эфир — это черт знает что! После обеда переговорила с врачом, оперировавшим мать. Операция прошла нормально, состояние удовлетворительное, стабильное, больная переведена в палату. Со спокойной душой побежала перекусить и наткнулась на Лушпаеву из редакции информации. Ирина по-прежнему работала на первом канале, дважды побывала замужем и оба раза — за подлецами, теперь подыскивала третьего и была озабочена этой важной проблемой.

— А ты как? — спросила она, стреляя глазками по сторонам. Похоже, бедняжка была на пределе и искала потенциального мужа даже там, где днем с фонарем не сыскать. — Судя по виду, цветешь и пахнешь. На улицах, небось, проходу не дают, автографы просят, — сладкая улыбка не могла скрыть зависть в голосе, — ты же теперь знаменитость, — Лушпаева меняла только интонации и выражение лица, а рука оставалась неизменной: в крепкой сцепке с чужим локтем. Раньше у Ирины такой мертвой хватки не наблюдалось, видно, здорово потренировалась на своих непутевых мужьях.

Десять минут страстного монолога обернулись для Кристины десятилетней каторгой. Но дергаться в женской руке было бы смешно, и она терпеливо выжидала паузу, чтобы вставить свое «до свидания». Наконец, докладчица выдохнула воздух и опустила правую руку, кажется, готовилась сменить дислокацию для новой атаки словом.

— Пока, — тут же повернулась задом «аудитория», готовая дать деру, — приятно было повидаться.

— Постой! — хватанула за рукав левая рука. — Знаешь, как тебя прозвали?

— Не интересно.

— Барракудой! — радостно просветила сплетница. — Это такая хищная рыба, которая…

— Для будущей жены ты слишком много знаешь, — не дала высказаться Кристина, — так мужа тебе не найти, — и, мило улыбнувшись, оторвалась от липкой ладони.

Глупая встреча напомнила Женю, его фильмы, его шутки, обаятельный цинизм, глаза, которые смотрели на нее в больничной палате… Рука дрогнула, и кофе пролился на стол.

— Не надо грустить, — негромко посоветовал хрипловатый голос. — Несчастий бояться — счастья не видать. Можно? — у столика с полной чашкой на блюдце стоял Осинский. Тот же пронизывающий взгляд, та же улыбка, загар — холеный, самоуверенный, прожженный плут, который прикидывается наивным простаком, коршун в рюшах, черт из табакерки, где безрассудное время по глупости нажало не ту кнопку. Его имя расцветало палитрой. Одни расписывали Дубльфима белой краской, другие — черной, одни рисовали его пастелью, другие малевали углем, а третьи выбирали самые яркие тюбики и, азартно их смешивая, бросали на холст. Что забыл этот тип в баре, где прихлебывает и жует озабоченный телевизионный люд, Кристина взять в толк не могла. — Позволите присесть? — церемонился Ефим Ефимович.

— Конечно, — равнодушно пожала плечами, — вы ведь, кажется, в некотором роде здесь теперь обитаете. Или я ошибаюсь?

— А вы можете ошибаться? — хитро прищурился Осинский. Он был скользким, как угорь, и ведущей «Арабесок» вдруг вздумалось заполучить его в программу.

— Ефим Ефимович, вы не согласились бы дать интервью? Минут пятнадцать, максимум двадцать.

— Почему бы и нет? Ведь у нас уже есть опыт общения в эфире, не так ли? — эта странная манера отвечать вопросами вовлекала в азартную игру, где один забрасывал удочку, а другой пытался утащить на дно рыбака. Силы казались равны, и от этого опасная забава взвинчивала нервы и горячила кровь. Кристина начинала понимать журналистов, которые выстраивались в очередь, чтобы взять у Осинского интервью.

— Я могу ваши вопросы принять за согласие? — решила она подыграть. Дубльфим усмехнулся и кивнул. — Спасибо. С кем договариваться о времени?

— Со мной, — в его руке, словно у фокусника, вдруг появилась визитная карточка. Кристина могла бы поклясться, что секунду назад там ничего не было. — Звоните, договоримся, — на этот раз Ефим Ефимович утверждал, а не спрашивал.

До выхода «Арабесок» оставался целый час. Она таращилась в окно и курила, чувствуя, как чешутся руки от желания немедленно снимать Осинского. Эфир, считай, в кармане, Лихоев будет в восторге от этой идеи. Потому что задумала ведущая не просто сунуть микрофон под нос известному всей стране человеку, а раскрыть с потрохами. Раскрутить его будет непросто и уж, конечно, одним интервью не обойтись. В голове начал складываться сценарий передачи, допустим, с рабочим названием…

— Кристина, — к ней подошла Женечка, — вас к телефону.

— Меня нет.

— Это опять Петр Сергеевич, он уже в третий раз звонит.