— Замечательно, детка! Ждем вас к восьми. Адрес напомнить?

— Нет.

— Тогда до встречи, доброй ночи, — и положила трубку. Почему-то преуспевающие люди, как правило, первыми ставят точку. Видно, уверены, что остальные знаки — для остальных.

Прошло почти шесть лет, а ничего не изменилось: такой же фуршет, те же разговоры, лица, толчея. «Своих» набралось никак не меньше полусотни и, не смотря на то, что встретили хозяева приветливо и даже какое-то время потаскали за собой, гостья чувствовала себя в этой огромной студии нежеланной залетной птицей. Вокруг говорили, смеялись, шутили, но все было, точно за стеклом, куда ткнулась сдуру глупая птаха. Эту стаю как-то лихорадило, здесь все словно делали впрок: ели, пили, спешили наговориться. Как будто разом вспомнили вдруг о том свете и торопились насладиться последней минутой на этом. А еще не хватало тут чего-то, может, реальности, открытости, правды. Оставаться дольше среди них не хотелось.

— Не скучаете, детка? — Надежда Павловна по-прежнему была хороша: высокая блондинка с темными глазами, царственной осанкой и звенящими браслетами на узких запястьях.

— Нет, — улыбнулась притворщица, — но мне уже пора уходить.

— Завтра же воскресенье!

— А у меня в понедельник съемка, нужно подготовиться.

— Вот как, и что снимаем, если не секрет?

— Президента Фонда содействия перестройке Осинского. Не слышали?

По холеному лицу пробежала тень.

— Нет, — равнодушно бросила Зорина, — сейчас этих фондов, что опят на пнях, — потом вдруг призывно кому-то махнула рукой и зашептала в ухо. — Я вас познакомлю с очень интересным художником. Талантлив, красив, умница и не женат.

— Надежда Павловна, — улыбнулась Кристина, — мне не нужно так много достоинств.

— Нет-нет, вы непременно должны познакомиться!

Растягивая рот до ушей, к ним приближался тот, кто не выносил фарисейства, знал цену настоящей дружбе, любил курить на балконе, и был нарасхват. Ухватила его за руку и хозяйка приема.

— Знакомься, милый, это Кристина!

— Привет! Не ожидал тебя здесь увидеть.

— Ну вот, — разочарованно протянула Надежда Павловна, — и здесь я опоздала, — кто бы сказал, почему женщины так любят устраивать судьбы других? Может, потому что себя не сумели лучше пристроить?

— Здравствуй, — ответила Кристина и улыбнулась. Не новому знакомому — старой, которая так по-детски огорчилась чужому знакомству.

— Здравствуй, Стас, рад тебя видеть! — к ним подошел лауреат.

— Добрый вечер, Андрей Иваныч! Поздравляю с заслуженной наградой.

— Спасибо, но, сдается, ты в этом деле меня переплюнешь. Ребята говорили, немцы собираются твою выставку у себя открывать. Кажется, в Магдебурге?

— Буря в стакане воды, — усмехнулся Корецкий. — Пару-тройку картин взяли, а разговору — на целую галерею. И что неймется людям?

— Кто хочет иметь яйца, дорогой, тот должен терпеть и кудахтанье кур, — назидательно заметил архитектор и взял жену под локоток. — Пойдем, милая, не будем мешать молодежи.

Надежда Павловна незаметно подмигнула Кристине, ласково улыбнулась своему протеже и величаво поплыла рядом с мужем.

— Я тоже пойду, мне пора. Пока, — попрощалась знакомая.

— Провожу, — предложил художник. Его интонация была странной: то ли вопросительной, то ли утвердительной — и не понять.

— Нет, спасибо, я сама, — Хлопушина на Кассандру явно не тянула.

Воскресный день Кристина провела за письменным столом. Исписала глупыми вопросами листов десять, потом выбрала среди больших глупостей меньшие, заполнила ими целую страницу и отправилась спать. А в понедельник чуть свет уже была на ногах. Останкино-беготня-«рафик»-кабинет Осинского (нет, лучше в зеленом дворе, под старой липой) — микрофонные петлички-красный глазок-«Добрый вечер!» Интервью прошло, как по маслу. Не успела опомниться, как исписанный лист себя исчерпал. В ход пошла третья кассета, а они все никак не могли оторваться от типа, похожего на крысу. Эрудита, острослова, генератора идей и мыслителя — человека, способного прессовать время и растягивать успех. Таких любит ласкать все женское: женщина, слава, фортуна, страна.

Первым вспомнил о лимите Виктор и принялся чертить в воздухе правой рукой, описывая круг за кругом.

— К сожалению, наше время вышло, — не по-эфирному вздохнула ведущая, — но мы очень надеемся, что эта встреча не последняя. Удачи вашему фонду, спасибо, — и посмотрела на Костю. — Ну, как?

Оператор молча выставил большой палец над камерой.

— Отлично, — похвалил режиссер, — перебрали только здорово, на пять интервью хватит. Но было интересно, честно, я сам заслушался!

— Благодарю, — улыбнулся Осинский, странным образом он снова на глазах превращался в крысу. — Могу ли я пригласить вас к скромному столу? Отметить первый эфир? Ведь это мой телевизионный дебют.

Кристина посмотрела на часы: шесть. «Даже если задержаться здесь всего на полчаса (хм), в Останкине будут только к восьми».

— С удовольствием, — обрадовался режиссер, — только технику в машину отнесем.

— Хорошо, вас проводит мой помощник. Женя, — Осинский подозвал молчаливого юношу в очках, чистенького, как новая булавка, — проводишь ребят. — «Булавка» с готовностью кивнула и пришпилилась к съемочной группе.

За столом произошла обратная метаморфоза: крыса разом превратилась в собеседника, умеющего говорить, но еще больше — слушать. Ефим Ефимович обладал редким даром: умением каждого возвысить до небес. Не лестью — вниманием и неподдельным интересом. Его занимало все: как монтируют программы и кто любит суп-шечаманды, есть ли будущее у демократии в нашей стране и где Костик достал такую стильную рубашку, верят ли они Ельцину и почему так мало телевизионных каналов. Дубльфим умел к себе расположить. И, когда телевизионщики расставались со своим героем, четверо из пяти души в нем не чаяли. Пятую удержали от восторга слова ушастого друга.

— Послушай, Кристина, езжай-ка ты домой, — предложил режиссер. — Сегодня уже все равно толку не будет, а завтра с утра забьем просмотровую и будем готовиться к монтажу.

— И правда, — встрял ассистент, — на нас техника висит, а тебе зачем переться в Останкино?

— Вы далеко живете? — спросил дебютант.

— На Ленинском.

— Я еду в ту сторону, можем вас подвезти.

— Вот видишь, как здорово! — порадовался наивный Виктор. — Нашему брату редко так везет.

— А вас долго придется ждать, Ефим Ефимович? Может, своим ходом я быстрее доеду?

— Минут десять, от силы пятнадцать.

— Все, ребята, пошли! — заторопился Костик. — А то нехорошо: мы здесь пируем, а водитель, наверно, уже озверел.

— Не волнуйтесь, — успокоил Осинский, — его покормили.

Наконец, свои уехали, и она осталась среди чужих. Точнее, с чужим, который, кажется, рвался стать своим. На переднем сидении крутил руль молчаливый водила, перед глазами маячила плешивая макушка, за окном пролетали чужие дома. Машина свернула в какой-то переулок и покатила по незнакомым местам. Они, кажется, удалялись от центра.

— Извините, Ефим Ефимович, вы уверены, что мы правильно едем?

— Да.

Пассажирка заерзала за сутуловатой спиной: врет. Ухватила взглядом ускользающую табличку на одном из домов: точно, это же у черта на куличках!

— Ефим Ефимович, — постаралась придать голосу строгость, — могу я знать, куда мы едем?

— Конечно, я хочу показать вам один забавный дом — шедевр архитектуры. Вам, как журналистке, будет интересна его история. Архитектор — мой старинный приятель. В юности мы с ним были не разлей вода, потом, конечно, жизнь нас развела. Но мы и сейчас изредка перезваниваемся. Он, кстати, стал на днях лауреатом Государственной премии, — мягкий хрипловатый голос расслаблял и убаюкивал. Но спать ей совсем не хотелось, хоть и встала ни свет, ни заря.

— Я как-то забыла, что вы меня об этом спрашивали, — сухо ответила Кристина. Она ненавидела, когда за нее принимали решения. — Но даже если у меня плохая память, все равно я никуда не поеду. Извините, своим временем я привыкла распоряжаться сама.