На нее весело смотрел приятный парень, который вернул отцовский подарок. Не хам, явно не дурак, не поленился дозвониться, купить футляр для одной сережки и приволочься сюда после работы. Усталый, голодный, неизвестно от чего оторванный. «Вот и пусть топает к себе наворачивать котлеты с борщом! Кофе — для сытых и довольных, оголодавшим работягам надо тянуться к дому», — вынесла беспощадный приговор голодному сытая, открывая рот для отказа. И клацнула зубами.

Прямо на них шел Евгений Александрович. Пустой, чужой, равнодушный взгляд — так смотрит контролер на пассажира, или врач на покойника, слон на моську, да мало ли! Когда нет эмоций, а живой интерес подменяет холодное любопытство — только так и смотрят. Рядом вышагивала длинноногая красотка в роскошной шубе и что-то сердито выговаривала знаменитости. Потом вдруг расхохоталась и по-хозяйски чмокнула его в щеку.

— Пойдемте пить ваш кофе, — презрительно усмехнулась счастливой паре одиночка. — Только не в кафе рядом с метро. У меня там недавно умер отец, — неизвестно зачем доложилась постороннему человеку. И проглотила ком в горле. — Пойдемте, здесь душно.

— Примите мои соболезнования, — посочувствовал Жигунов. — Вам нехорошо, Кристина? Вы побледнели, — заволновался сыщик.

— Все нормально. — ласково улыбнулась она, взяла обласканного под руку и уверенно повела к эскалатору — мимо щебечущей куклы и ее гривастого спутника.

Они выпили кофе, вина, съели по дрянному эскалопу. У всего был один вкус — полынный. Где-то играла музыка, что-то бубнил ненужный Кирилл, а перед глазами самодовольно вышагивала холеная собственница. «Идиотка, идеалистка проклятая, дура наивная! — кляла себя Кристина под унылый бубнеж. — Сотворила кумира и молишься на него, как дикарь на идола. А он просто бездушный деревянный истукан, врун и похотливый кот, старый и потрепанный!» Вспомнились его губы и ласковые руки, глаза, прерывистый шепот и благодарность сильного тела. Разве можно такое сыграть? Каким циничным должен быть ум, способный так дурить мозги другому? И чем думала она сама, приписывая фальшивому, чужому человеку сходство с родным отцом?

— Кристина, вы не слушаете? — долетело до уха издалека.

— Я слушаю очень внимательно.

— Неужели? — улыбнулся Кирилл. — А мне показалось, нет. Вас явно что-то беспокоит, я ничем не могу помочь?

— У меня все отлично, кроме того, что завтра рано вставать, а сейчас, наверное, уже поздно, — она посмотрела на часы. — Боже мой, без десяти двенадцать!

— Простите меня. Я, конечно, эгоист, как и все мужики, думаю только о себе. — довольный тон никак не походил на виноватый. — Но в оправдание могу сказать, что не знаю ни одного, кто бы рядом с вами оставался альтруистом. Не волнуйтесь, пожалуйста. На машине до вашего дома доедем за пятнадцать минут.

— А вы знаете, где мой дом?

Старший следователь только улыбнулся наивному вопросу.

— Спасибо за сережку, — Кристина открыла дверцу «Жигулей». — Всего хорошего!

— Вам спасибо.

— А мне-то за что?

— За вечер и за мужество, с которым меня терпели.

— А у вас здоровое чувство юмора, — похвалила законника гражданка. — Спокойной ночи!

— Я провожу вас до двери.

— Это ни к чему. Смерти бояться, так и на свете не жить. А у нас здесь место тихое: не то, что бандитов — ментов не найти. Извините, — смутилась она, сообразив, кому говорит.

— Кто легко верит, легко и пропадает, — серьезно возразил сыщик.

— Я не пропаду, пока! — и хлопнула дверцей с другой стороны.

В подъезде никого, тихо, горит свет. Почтовые ящики с замочками, у порога коврик, постеленный дворничихой Людой, стены без росписи и не загаженный пол. Дом кооперативный, за метры народ платил свои кровные, поэтому чистоту и порядок здесь ценили.

Лифт не работал. Потыкав несколько раз кнопку, Кристина чертыхнулась и двинула по лестнице вверх. С каждым пролетом страх уходил, и на пятом девушка остановилась передохнуть. Сама собой рука потянулась к бархатной черной коробочке в сумке. «Какой же молодец этот Кирилл Жигунов! — погладила пальцем золотой листок. — Все-таки…

— Тихо, кисуля, — раздался сбоку хриплый голос, и что-то острое воткнулось в бок. — Не вопить, не то пришью, как мама пуговицу.

Коробочка юркнула в карман, ноги приросли к цементному полу — туда же бухнуло и сердце, во рту появилась горечь, в желудке — тошнота. «Господи, да откуда он взялся?! Никого же не было, ни души!» Мысли лихорадочно скакали, не зная, на чем остановиться: бежать, звать на помощь или застыть послушным столбом?

— Умница, хорошая девочка. Дай-ка сумочку, чтобы хилять не тяжело. — вкрадчиво хрипел сзади невидимый ублюдок.

Она послушно отдала сумку.

— Кошелек пустой, там только мелочь и проездной.

— Не гони пургу, кисуля! — этот смешок морозил кровь. — Такая, как ты, не бывает без табаку.

— Что вам нужно? — вопрос, конечно, идиотский, но растягивает время.

— Щас узнаешь, пошли. И без фокусов, — дохнул вонью хрипатый, — иначе мама дочку не увидит.

— Куда — пошли? — голова звенела пустотой, ноги подкашивались, и Кристина схватилась за перила.

— Наверх, кисуля. — квакнул в ухо хриплый. — Послушаешь дядю — останешься жить.

Она еле сдерживалась, чтобы не завыть от ужаса и не треснуть себя по тупой башке. «Какого черта стала в позу? Была бы сейчас дома, в теплой постели — и горя не знала. Идиотка самонадеянная!» Как ни странно, но злость вернула силы и прочистила мозги. А возвращенная на место голова выдала четкую команду: пока будь послушной.

Поднялись на последний этаж. Знакомая дверь — коричневый дерматин набивал отец, истертая пальцами кнопка звонка, в нижнем левом углу паутина с дохлой мухой. Кристина напряглась.

— Не рыпайся, киса! — перед глазами сверкнуло лезвие ножа. — Я не шучу. Топай ножками дальше.

— Дальше — чердак.

— А нам как раз туда, — ухмыльнулся хрипатый и показал, наконец, свою рожу. Мясистую, угреватую, с металлическими коронками и длинным хрящеватым носом — серую и морщинистую, точно использованная туалетная бумага. — Пойдем, крошка, порезвимся.

— Чердак закрыт, — злорадно доложила «крошка».

— Не твоя забота! — ощерился выродок и чем-то ткнул в замочную щель. Большой навесной замок звякнул, тяжелая дверь открылась. — Прошу, мадам! — она резко развернулась и наткнулась на нож. — Без фокусов, кисуля!

…Насиловал молча, остервенело, гнилью дыша в лицо. Любимый рыжий мех елозил по доскам, собирая мусор, рядом прошмыгнула крыса, девушка чуть не закричала от омерзения. И вспомнила, наконец, чья она дочь. Рука легко скользнула в карман, пальцы нащупали коробочку — острый стерженек больно уколол ладонь, но отцовский подарок давал надежду, что этот кошмар сейчас закончится. Через несколько секунд хрипатый урод застонал и содрогнулся.

— Вот и умница! — похвалил он, тяжело дыша. — Щас передохнем и по-новой. А ты — сладкая, не оторваться, — плотоядно хохотнул в лицо.

Ворот черной куртки распахнулся, обнажив шею с набухшими венами. Дочка улыбнулась хирургу-отцу, протянула руку к жадно пульсирующей толстой артерии и с силой полоснула золотым стерженьком по дряблой коже…

Ее рвало больше часа. До судорог, до желчи, до боли. Еще час стояла под горячим душем, с ожесточением намыливая лицо и скользкое тело, покрытое гусиной кожей. И никак не могла согреться: колотил озноб, а розовая вода, стекая в дырку, не бледнела — темнела и вызывала новые спазмы в желудке.

Она убила другого, чтобы выжить самой. Это надо понять, твердо усвоить и зарубить на носу: никаких эмоций, соплей, рефлексии. Дело сделано — и слава Богу. Да еще золотому листку, посланному с того света на помощь. Все случилось просто и очень быстро. Легко.

Она бессильно сползла по кафельной стене на дно ванны. По мыльному лицу текла солоновато-пресная вода…