Но уже через неделю снова раздражение. Раздражало всё: и как Анатолий разговаривает с Катюшкой, и то, что встаёт ни свет, ни заря, чтобы приготовить им завтрак и успеть сбегать на рынок за фруктами, и то, как делает на пляже зарядку.

В один из душных вечеров они пришли на пляж.

Море почти не двигалось, лишь у самого берега лениво шевелилось — на пять-десять сантиметров приливало и тут же откатывалось назад. Солнце уже ушло, небо готовилось к ночи, темнело сгустками, голубизна бледнела, серела.

Катюшка ходила по берегу, согнувшись почти пополам, собирала камни, Анатолий сидел, обхватив колени. Лицо у него было детское, наивное, вернее, глуповатое — чуть оттопырена губа, чуть вздёрнут нос.

Книжка у неё в руках, открыта на тридцатой странице — «Сто лет одиночества».

Ни с того, ни с сего ей стало скучно. И неприятны ей чуть вздёрнутый, но вполне аккуратный нос, округлый, детский, чуть скошенный подбородок, но тоже вполне симпатичный, тонкая шея, остро торчащий клок волос на макушке…

Она знает, как Анатолий посмотрит на неё, что скажет. Он скажет: «Я тебя люблю», «Ты самая красивая», «Ты самая умная». Он повторяет это ежедневно, по несколько раз, и слова эти сами по себе уже ничего для неё не значат, совсем обесценились.

Она знает, что он сделает, когда она скажет, что хочет спать. Вскочит, быстрыми шагами пойдёт домой.

Как он сидит сейчас, как смотрит, полуоткрыв рот, в море, как смотрит обычно на неё, как ходит, как аккуратно складывает рубашки и расставляет тарелки — всё раздражает её. Всегда согласен, всегда готов выполнить всё, что она скажет, всегда готов тут же исполнить всё, что она ни попросит…

Куда бежать от него?

Она с ума сошла! Она обнаглела! Любовь всегда смешна и нелепа. Тебе в ноги брошена редкая любовь, а ты топчешь её. Другая на твоём месте… Пусть будет другая на её месте! Нельзя суетиться в любви. В любви должно быть интересно. Что-то должно быть спрятано, как спрятана плоть в одежду. Она не знает, как должно быть. Она знает, что ей скучно, ей плохо рядом с человеком, подарившим ей большую любовь.

Строг и таинствен закат. Строго и таинственно море. Строги и таинственны горы. Скрыт в них, как и во всем мироздании, смысл, он существует, пока не раскрыт, пока до него нужно докапываться. Когда до чего-то нужно додумываться, тебе интересно.

Нельзя выворачиваться наизнанку!

Господи! Что с ней? Она сошла с ума! У кого ещё есть рядом такой добрый, такой хороший человек? Разве можно быть такой безжалостной?

Он словно почувствовал её смятение, повернулся к ней, обнял её. Она сжалась. Естественное движение — сбросить его руку, встать, бежать прочь. Подальше от него. Куда угодно. Никогда не видеть моргающих его глупых глаз, его растерянности, его кротости, его умиления, его любви к ней.

За что она с ним так? Как она смеет! Ей человек посвятил свою жизнь.

Но — опустошение. Ни нежности, ни благодарности к Анатолию.

Словно чувствует ее состояние, Анатолии убирает руки с её плеч, отодвигается от неё, снова смотрит не отрываясь, в море.

Человек подчиняется разуму, не чувству. Проанализируй то, что происходит, постарайся объяснить. Найдёшь объяснение, сможешь поправить.

Что тебя так раздражает? То, что за много лет не можешь найти ни одного недостатка, кроме того, что твой муж слишком педантичен и аккуратен?! Ты никогда не была предателем, ты никогда не бросалась на людей без повода и причины. А этот человек живёт для тебя.

Ты любишь его. Ты должна любить его. Должна. Расспроси его, о чём он думает. Быть может, вовсе не о тебе. Быть может, в нём идёт работа, о которой ты даже не подозреваешь.

Она заставляет себя погладить его руку, она окликает его:

— Толя!

— А?!

— О чём ты думаешь?

Он поворачивается к ней.

— С детства меня интересует один вопрос. Дельфины, например, слышат на очень большом расстоянии опасность — появились акулы или, наоборот, идёт косяк рыбы. Но ведь они не только слышат, а тут же дают знать об информации собратьям. Посылается не звук, а ультразвук. И через короткое время вся стая здесь — около косяка с рыбой или удирает от акул. Чудеса! Помнишь, в сказке герой прикладывает ухо к земле и слышит: приближается конница или человек. Значит, это возможно — слышать очень далёкие звуки простым ухом. Почему же мы с тобой не слышим, о чём говорят в соседней комнате? У нас атрофировались все способности, которые присущи животным и были присущи нашим предкам. Человек стал нечутким к окружающей жизни. Не слышит, не видит. Не чувствует запаха. А ведь это главные возможности человека, позволяющие ему общаться с окружающим миром. Как же он может познавать действительность? Не говоря уже о том, что он не может знать, не ведает, что творится в душе находящегося рядом человека.

Катерина засмеялась.

— Ты что? — спросил Анатолий.

— Ничего. Просто так.

— Разве это смешно, что человек оглох, ослеп, закостенел, что лишён элементарных, заложенных в нём природой возможностей?

Главное чувство — стыд. Как это сказал Толя: «…не может знать, не ведает, что творится в душе находящегося рядом человека». Катерина прижалась щекой к его руке.

— Прости, — сказала тихо. И, словно прилила к ней энергия, сила, вскочила, раскинула руки.

Ярко-розовый цвет заката, запах моря, шорох волн, Толин растерянный взгляд…

— Может быть, пойдём в кино?

— Режим… — заикнулся было Анатолий, — Катюшке нужно спать, — он нерешительно улыбнулся. — Хотя это раз в жизни. Доченька, ты ведь скажешь, если захочешь спать? Я возьму тебя на руки, и ты будешь спать, хорошо?

— Ура! Мы идём в кино! Папа! Мама! Мы идем в кино! — Катюшка захлопала в ладоши, закружилась на месте.

Ночью Катерина не может уснуть.

— Толя, прости меня… Чисто, сытно мы живём, но почему ты видишь только меня? Почему не хочешь заметить других людей, полюбить их?

— Я не понимаю. Что с тобой? Ты сформулируй, чтобы я понял.

Спит Катюшка. Она спит неслышно, как Толя. Из парка слышен крик птицы, кликушеский, странный крик, от него тревожно на душе.

— Не могу объяснить, Толя. Мне кажется, это мещанская позиция — замыкаться в узком мирке своей семьи. Я боюсь, и меня втянет, я становлюсь непробиваемой. Перед отъездом ко мне пришла девушка. Совсем ещё девочка. У неё опухоль. А я с ней — равнодушно. Даже имени не запомнила. Так спокойнее. Машина, удобства… Я боюсь… Во мне было так много любви к людям, а сейчас от всего становится скучно.

— Ты обвиняешь меня… это я создал мещанскую среду? — Толя сел в кровати, зажёг свет. Был он сильно напуган.

— Прости, сама не знаю, что говорю. Я тебя ни в чём не обвиняю, просто мне не по себе. Давай спать. Извини.

— Чего же ты хочешь от меня, скажи! — тоскливо спросил Анатолий.

— Не знаю.

Москва встретила их дождём. Без просвета небо, серо-мутное, безысходное, нависло над городом.

Южный ночной разговор не забылся — Анатолий казался растерянным. Катерине было его жалко, но ничего поделать с собой она не могла.

После работы она не спешила домой. Анатолий возьмёт Катюшку с продлёнки. Спрятавшись под зонт от дождя и случайных взглядов, ходила по Москве. Лужи пузырились, что говорило о затяжном дожде.

Катерина не любила Садовую, Когда-то, говорят старики, здесь вдоль всей улицы жили деревья. До четвертого этажа поднимались они, притушивали грохот, на себя принимали пыль и копоть от транспорта. Срубили деревья, и рухнула даже зыбкая защита от несущегося, грохочущего и загазованного города. Не может Катерина представить себе, как сейчас живут люди на Садовой, как дышат. Но сама она не спешит свернуть в тихие переулки и в садики, зажатые домами; Дождь обмывает Садовую, к земле прибивает запахи и пыль. Единственный посланец природы в этой улице сейчас дождь. А машины несутся, несмотря на дождь, нескончаемым потоком, разбрызгивая лужи, окатывая пешеходов. Катерине нужны несущиеся машины и громадные дома, нужны усталые москвичи, спешащие с тяжёлыми сумками за детьми и поскорее домой. Она хочет почувствовать себя одной из многих, с помощью чужих людей хочет с корнем вырвать из себя свою исключительность, свою неповторимость, внедрённую в неё Толей. Она растворена в дожде и в газах, в усталости вечера, она расплющена машинами, она рассыпана в людях, в час пик очутившихся, как она, на улицах её города.