— Как? Когда? Зачем? — спросила Соня. Она стала очень бледная.

— Мы все будем сыты…

— Сколько дней, месяцев, лет? Этих денег на всю жизнь не хватит. А что потом?

— Хватит, — строго сказала Дора, с непонятной для неё самой уверенностью. — Дам Кролю. Он говорил, ему нужны деньги, чтобы вырваться от Виточки.

Соня выпрямилась.

— Почему ты не позвонила мне, когда они… пришли? — едва шевелила она губами. — Почему не позвала меня?

— Ты должна была поспать. — Дора пошла на кухню. Соня — за ней, бормоча испуганно: «Полтора часа разрушили жизнь». Дора выключила чайник и повернулась к Соне: — Ты возьмёшь к себе семь тысяч и спрячешь их как можно лучше. Только мне и Кролю скажешь, где они будут, на случай твоей смерти.

— А ты куда? А ты где будешь? Почему они не могут остаться у тебя?

— Потому что… я не знаю, почему… Бери семь тысяч и неси домой. Сейчас же. Я прошу тебя… Я не могу выйти, Кроль едет ко мне… Пожалуйста, обменяй сколько-нибудь нам на жизнь… в сберкассе меняют.

— Я знаю, — сказала Соня. — Я видела.

— Обменяй, только осторожно, спрячь потом поглубже. И, пожалуйста, купи что-нибудь к чаю и поесть — нам и зверям. Им мясо и рыбу, Ксену и котятам молока. Пожалуйста, Соня. Я не могу выйти, — повторила она. Её била лихорадка, что родилась из страха, из непонятного волнения, из недовольства собой. Она грешила на зелёненькие — унесёт Кроль, унесёт Соня, и она успокоится, и всё войдёт в берега.

Что бы ни случалось в её жизни, в глубине души всегда жила уверенность — она сделала всё так, как смогла, и оставалось — спокойствие. Сейчас спокойствия не было.

— Почему верховодят они? — спросила Соня, осторожно отсчитывая сотенные бумажки. — Что с нами? Это тяжёлая болезнь.

Дора смотрела в окно… На Мадлену, идущую по тротуару к их подъезду — под руку со своей девочкой.

Даше всего девять, а какая высокая, до плеча Мадлене. Они о чём-то разговаривают. Девочка поднимает худенькое личико к Мадлене.

Глаза у Даши точно такие, какие у Сидора Сидорыча, — чуть водянистые, с искорками, вспыхивающими во время разговора.

— Я пошла, — говорит нерешительно Соня.

— Да, иди, — отвечает Дора. А как только хлопает дверь, бредёт в спальню и ложится.

Первый раз за всю свою жизнь она легла днём. Даже когда заболевала, что бывало, правда, довольно редко, перемогалась на ногах. Она всегда была нужна. На посту, в своём дворе.

Никогда не ковырялась в себе, к себе не прислушивалась, а сейчас так и тянулась вся — понять, что с ней.

Бабка Верона или, как все звали Верону, — Ворониха, что первая встретила когда-то её в их доме, говорила про того, кому неможется или у кого всё валится из рук: «Сглазили сердешную (ого), напустили Дьявола».

Нету бабки — снять сглаз. Давно нету бабки.

И в церковь её ходить не приучили. Когда она смотрит в небо, кажется, есть Бог, и Акишка вместе с Ним ждёт её. А сейчас, когда в её стране расправили хрустящие крылья зелёненькие, когда в её собственном доме царят они и дух их владельцев, распорядителей чужих судеб, когда у метро и вокзалов, в переходах и перед подъездами застыли в обречённых позах старухи, со своими любимыми вещами — осколками прожитых ими жизней, она всем своим незнакомым — осквернённым, сотрясаемым лихорадкой телом чувствует: Бога нету.

Был бы, разве увёл бы от неё Акишку, разве сжёг бы кроткую мать, разве допустил бы кровь в родной стране, когда снова, как и десятилетия назад, брата столкнули с братом, родителей с детьми, народ с народом? Допустил бы унижение всех тех, кто не умеет делать деньги и заниматься бизнесом (тоже иностранное слово, которое пришлось выучить)? Разве убил бы Наташу?

Нету Бога, и небеса пусты.

— Мать! — крикнул Кроль с порога и сразу пошёл в спальню, не заметив зелёненьких. — Что с тобой, мать? Заболела? — Он присел на корточки перед ней и стал гладить по голове.

Никто, кроме Акишки, никогда не гладил её по голове, и она, под рукой Кроля, — не шевелилась и не дышала.

А когда он встал, видно, ноги затекли, она встала тоже.

— Там тебе деньги… бизнес без Виточки.

Он смотрел не понимая.

— Деньги? Откуда? Откуда они на тебя свалились?

— Я продала квартиру.

Теперь сел он.

— Там восемь тысяч долларов. Дали пятнадцать. Семь я отдала Соне, чтобы она спрятала. Мы будем на них жить. Кошек нечем стало кормить.

У Кроля по золотистым веснушкам потекли слёзы.

— Прости меня, мать, — сказал он. — За Виточку… перестал помогать… вынудил тебя… — Слова рвались, комкались, но она поняла. И теперь она гладила по голове его.

Они молчали. И ей стало в этой их ласке и в тишине легче. Её сын. Её маленький мальчик. Душа её Акишки. Подумаешь, квартира. Разве важно, что будет с этой квартирой после смерти?

— Они оставили свои координаты? — спросил Кроль, успокоившись под её рукой.

Она кивнула. Протянула ему визитную карточку.

Кроль пошёл к телефону.

— Что ты хочешь делать? — испугалась она.

— Вернуть тебе твою квартиру, а им — их деньги.

— Я собиралась сегодня написать завещание на тебя. И мы с Соней договорились с нотариусом. Но они пришли… И потом… я подумала… квартирой опять воспользуется Виточка. А твой бизнес будет — твоё дело, твоя жизнь. Ты говорил, если бизнес пойдёт, ты сумеешь позже купить квартиру. А деньги отдать я не могу. Соня уже сейчас покупает на эти деньги нам и животным еду. Мне нечем их кормить. Ни рубля. — И тут она вспомнила о тех девятистах, которыми хотела заплатить нотариусу. — Я соврала… я забыла… у меня же есть девятьсот! Надо было их дать Соне, — сказала она растерянно.

Кроль тяжело сел на стул.

— Ничего не предпринимай, — сказал он наконец. — Я попробую достать денег, столько, сколь-; ко Соня Ипатьевна истратит. Я попробую у Петько в мастерской подработать — для тебя. Давай избавимся от этих денег. Плевать я хотел на Виточку.

— Нет, — сказала жёстко Дора. — Ты не рвись. И не мучай себя. Дождись, пока Кате исполнится двенадцать. На суде её выбор, с кем жить, окажется решающим.

— Этого ждать ещё больше четырёх лет…..

— Ничего. Мы с тобой подождём. А потом начнём новую жизнь. Я буду вам готовить…

— Квартира не твоя…

— Пока жива, моя. А там ты купишь другую.

Кроль не стал пить чай. Он очень спешил. Ему дали мало времени на запчасти. Уходил он согнувшись, на Дору не взглянул. В дверях сказал:

— Прости меня, мать, — и совсем уже на площадке: — Спасибо, мать!

На другой день исчез Стёпка.

Он, как всегда, носился по двору, пока она меда тротуар и мостовые.

Этот день не задался с самой первой минуты, У неё сломалась лопата.

Лето, и лопата — бесхозна. Подмела спортивную площадку и зашла в свой дворницкий чулан. Зажгла свет.

Когда-то давно Кролю подарили мотор от «Волги», и он спокойно лежал на деревянной невысокой полке. Мыши ли подточили стояк полки, а может, плохо обработано было дерево и подгнило, а может, и подмыло пол… но — полка рухнула с одного бока, и мотор свалился прямо на лопату. Тяжёлый, он обрушился на неё всей своей тяжестью.

Она, Дора, сама виновата — плохо поставила лопату: верх ручки припадал к стене, а сама деревянная: основа была выдвинута чуть не под самую полку.

Прадедова, дедова, отцова лопата, изготовленная на века, перестала существовать.

Стояла Дора над ней, как над могилой матери.

Так получилось в её жизни, что ничьих могил у неё нет.

Отец погиб на фронте. Где похоронен, как узнать? Мать сгорела, и кто разберёт, чьи кости тлеют на Ваганьковском кладбище — много людей сгорело в их доме. Акишка исчез.

В чулане пахло сырым песком и мышами. И, хотя все вещи вроде стояли на своих местах, у Доры возникло ощущение большого хаоса. Может, потому, что она чувствовала запах мышей во всём — в оставленном везде помёте, в газетах, которые она держала в чулане на всякий случай — газеты кое-где были превращены в пыль.