Вулфы вернулись на Тависток-сквер в воскресенье, 10 октября.
12 октября, вторник.
Лондон.
Да, мы вернулись на Тависток-сквер, и с 27 сентября я не написала ни слова. Это свидетельствует о том, что каждое утро я была всецело занята «Тремя гинеями». И вот я открыла дневник, потому что в полдень, 10 минут назад, я, как мне кажется, дописала последнюю страницу «Трех гиней». Ох, с каким же напором я неслась вперед по утрам! Слова давили на меня и выплескивались на бумагу, если это, конечно, можно считать чем-то хорошим, словно лава из вулкана. И по окончании работы голова спокойная и холодная. Задумка не давала мне покоя с тех самых пор, как я обдумывала ее в Дельфах. Но потом я заставила себя сначала впихнуть ее в художественное произведение. Нет, художественное я придумала раньше. Сначала были «Годы». А как я сдерживалась, как выносила ту ужасную депрессию и откладывала «Три гинеи», за исключением нескольких отчаянных заметок, пока не избавилась от этого тяжкого беремени – от романа «Годы». Так что я заслужила свой порыв вдохновения. Хотя он тоже потребовал и раздумий, и времени. Но хорошо получилось или плохо, я пока не знаю. Теперь надо добавить библиографический список и примечания, а потом взять неделю передышки. Возможно, перерыв мне обеспечит мистер Дэвис584 из «Harper’s Bazaar», который придет сегодня на чай, чтобы обсудить рассказ, предложенный ему тем багровым мошенником, каким мы теперь считаем этого месье Шамбруна, которого я забыла описать, – агента, предложившего £200 за «Ювелира и герцогиню» и теперь, по-моему, пытающегося как-то выкрутиться.
Получается, здесь нет ничего о последних неделях в Монкс-хаусе. Погода была очень хорошей. Это объективное утверждение звучит странновато. Несса уехала в Париж [на выставку]. Вчера вечером она впервые приехала сюда. У нас есть все необходимое для счастья, но счастья нет. Все лето я ловила себя на мысли, что повторяю стихи Лоуэлла585 о тех, чьи шаги мы хотим услышать, – стихи о племяннике, погибшем на войне. Когда умер Тоби, я ходила по Лондону, повторяя про себя стихи Стивенсона586: «Ты один пересек поток меланхолии». Плохие стихи, я полагаю, и все же оба сами собой приходили на ум. С Тоби я хотя бы ощущала себя ровесницей. С Джулианом я как старуха, которая причитает, что больше не увидит молодежь. Его смерть противоестественна. В голове не укладывается. Возможно, потому, что он был жестоко убит. С этим переживанием я пока ничего не могу поделать. Все еще пустота; убитая горем Несса – смотришь на нее, а поделать ничего не можешь. Но что странно, я не могу ни выносить этого, ни описать. Конечно, я заставляю себя продолжать работу над книгой. Но будущее без Джулиана обрезано, оборвано, деформировано.
Мы решили не продавать издательство, а позволить ему постепенно угаснуть и печатать только свои собственные книги. По-моему, хорошее решение. Оно дает возможность путешествовать и сэкономить немного денег. Нам не придется писать для других издателей. Таким образом, мои теории так и иначе подтверждаются, а мы получаем новые возможности для экспериментов и свободу.
13 октября, среда.
Приходил Джордж Дэвис и, по-моему, все-таки заказал рассказ. Вместе с ним был еще Филипп Харт – врач, который находился с Джулианом, когда тот умер. Факты теперь таковы: Джулиана привезли с очень тяжелым ранением – он выглядел мертвецки бледным. Спросил у Харта, каковы шансы? Харт ответил, что дает 80% на выздоровление. Солгал. Надеяться можно было только на чудо. Джулиан вел себя очень храбро. После операции Харт увидел его очень удобно устроившимся в постели. Вернулся через два часа и обнаружил Джулиана в полудреме. Таким он и оставался в ту ночь, пока не умер. Харт сказал, что Джулиан и еще один мужчина прятались под машиной скорой помощи, а могли укрыться в окопе. Но там невозможно принимать взвешенные решения. Джулиана задело осколком снаряда, а второй мужчина не пострадал. Он должен был погибнуть на месте. Разум человека, получившего такое ранение, сосредоточен исключительно на сиюминутном. Он ничего не сказал о Нессе. Ему не терпелось вернуться к своим обязанностям. Это не вполне согласуется с другими рассказами: П.Х.587, например, говорила, что Джулиан был один. Но больше ничего выяснить не удалось. Харта мучило чувство вины, что они не уберегли Джулиана от фронта. Это был его первый опыт. Сейчас там еще опаснее. Работа на скорой помощи почти так же опасна, как и служба в войсках. Напоследок он сказал, что самые страшные бои еще впереди. Долгий разговор. Он похож на Тисдалла [дантист ВВ]. Приятный чувствительный худой человек, энтузиаст. Если бы мы пустили в ход оружие, то спасли бы тысячи жизней.
Я поднялась наверх и застала там Л., разгневанного на Лейбористскую партию, которая отправила депутацию в Министерство иностранных дел, а Ванситтарт обвел их вокруг пальца. Так что мы не будем пускать в ход оружие, а продолжим сидеть в сторонке и смотреть на продолжение боевых действий, но я, конечно, не политик, и мне трудно перекладывать политику на свой собственный язык588.
19 октября, вторник.
Вчера вечером, когда я читала «Фазанью охоту» – рассказ для американского «Harper’s Bazaar», – на меня вдруг снизошло озарение и я увидела форму нового романа. Сначала изложение темы, затем пересказ и так далее – повтор одной и той же истории, выделение то одного, то другого, пока не будет сформулирована центральная идея.
Эта форма может стать основой и для моей книги критики. Пока не знаю как, ибо мозги опять не работают, но постараюсь придумать.
Произошло следующее: закончив «Фазанью охоту», я подумала, что вот женщина вызвала такси и планирует встретиться, скажем, с Кристабель на Тависток-сквер, которая снова рассказывает ту же историю; или я сама выкладываю идею своего рассказа; или я найду какого-нибудь другого персонажа в «Фазаньей охоте» и опишу его жизнь, но все сцены должны быть под контролем и стремиться к центральной идее. Думаю, это интересный прием, к тому же он позволяет писать короткими перебежками; получится небольшая и очень насыщенная книга, в которой могут быть самые разные настроения. И, возможно, даже критика. Надо подержать эту идею на задворках сознания год или два, пока я буду заниматься «Роджером» и т.д.
Это пришло мне в голову как раз в тот момент, когда на ужин приехали Спендеры. Я была подавлена. Почему я обижаюсь на Стивена теперь, когда Джулиан мертв? – немыслимая фраза. Незадолго до их прихода я нашла эти строки в «Записках Биглоу»: «Тяжело смотреть на уход молодых, талантливых и полных добродетели… чьи слышим мы шаги, есть те, кто не хочет, нет же, не может всю жизнь свою долгую жить» (что-то в этом роде). Тут появляется Стивен – не Джулиан. В прошлый раз они приходили на ужин, чтобы встретиться с Джулианом. Не стоит об этом думать. Джулиан сказал бы: «Но, моя дорогая, – однажды он назвал меня «милая» (полагаю, для него это слово означало любовь), – ясно, что ты должна идти и утешать Нессу». Вот что он сказал бы в тот момент. О боже!
Что ж, поеду в «Maples» насчет чехлов для стульев; в Хайгейт589 – посмотреть дом Роджера, и помечтаю сегодня, потому что надо как-то проветрить голову и освежиться, если я хочу писать, жить и выйти на новый круг работы полной сил, а не старой клячей. Стивен говорил в основном о новом журнале, еще одном; выйдет шесть номеров; Л. предложили писать о политике для каждого из них – своего рода объединитель [амбассадор?], – а «Hogarth Press» – печатать. Но Л. не будет ни писать, ни печатать. Так все и заглохло. Потом было много политики. Под конец заговорила Инес [Пирн] – педантичная женщина с лошадиной мордой. Болтала о своей испанской книге. Все еще студентка Оксфорда. Она встречалась с Оттолин. Мало сплетен. Туман.
