28 июня, понедельник.
Дом – это охотник, который спустился с холмов525, и Вулфы вернулись из Монкса домой, в придачу весьма отдохнувшие. Три вечера в уединении. Подумать только! Когда в последний раз случалось такое чудо? Ни разговоров, ни телефонных звонков. Только уханье совы и, быть может, еще раскаты грома; лошади спускались к ручью; мистер Боттен [фермер] приносил по утрам молоко. Ужасно жаркие выходные; над Льюисом словно облако белой пыли. Пожелтевшая трава скошена. Сено в черную крапинку на холме. Кое-где на лугах трава еще доходила мне до колен, и меня не было видно, когда я лежала вчера на берегу реки. Все мы вымотались, пытаясь перетащить кресло – на этот раз для Л., – но оно застряло; мы с Луи уперлись как бараны; тягали как лошади. Оно застряло на полпути вверх по лестнице, и только Перси в своем лучшем воскресном коричневом пиджаке смог стащить его обратно вниз (кстати, он подумывает оставить нас526). Встали сегодня в 7:30, нарвали роз и поехали через Уимблдон, так как Уондсуэртский мост закрыт на ремонт. Уимблдон весь покрыт буйной растительностью, в самый раз для пастухов и пастбищ; пробка на Портленд-роуд, но в 10:30 мы добрались, а в 11:00 я приступила к работе на «Второй гинеей». Она уже начата, эта очень трудная глава, но я воспряла духом, прочитав кое-что из первой; внезапно мне пришло в голову, что главы будет три, и если я продолжу усердно работать пером, то к августу закончу. Но будет ужасно много рассуждений (как по мне), а еще надо подобрать цитаты. «Роджер» на очереди. Письма от Алтуняна527, Мэри Фишер528 – прочла в пятничной газете, что умер Билли529, – и досье от Этель Смит.
29 июня, вторник.
«Миссис Вулф, не окажете ли вы мне большую услугу?» – щебетала эта яркая птица, Ишервуд, у Ричарда Дэвиса вчера вечером. Речь шла о послании для конференции международных либертарианцев в Мадриде530. Ишервуд собрался ехать с Оденом, Стивеном и мисс Таунсенд Уорнер531. Но он только что позвонил спросить номер Хью Уолпола и сказал, что Министерство иностранных дел, вероятно, запретит поездку по причине некомпетентности. Это был тяжелый, по-молодежному некомфортный, но честный и искренний вечер, ужин в гостиной Р. без штор; они с Энн приготовили курицу; спаржа, обжаренная по ошибке; однако он очень внимательный и сообразительный хозяин. Вино и все прочее. Кошка и цветы. Белые стены, ничего цветного. Опрятно и пустовато. Энн в розовом, красивая и грубая, скрывающая некоторые чувства, я полагаю, женского свойства. Странный сосуд для страстной любви, то есть для нежной и внимательной к партнеру любви. Именно это, по-моему, делает ее иногда резкой, но в то же время более зрелой. Вошел или спустился из своей комнаты Морган с яркой птицей. Сняв пальто, ибо вечером было жарко, Морган обнажил круглый живот. Неужели он внезапно растолстел? Довольно молчаливый, слоняющийся, клюющий и, как обычно, ускользающий. Обсуждали в основном встречу в Альберт-холле и Мадрид. Ради мисс Браун532 Морган пожертвовал £5. Лучше бы я осталась дома и легла спать. Но вечер был хорош в каком-то нелепом подростковом смысле. А Ричард, возможно, не такой уж и завидный зять, по словам Адриана. Интересно, но мне некогда: пора на обед. Сейчас я вовсю работаю над «Второй гинеей». «Годы» все еще на вершине. И даже еще выше. Седьмой тираж. Но что это значит? Что я смогу купить книжный шкаф?
11 июля, воскресенье.
Пробел, но не в жизни, а в записях. Каждое утро у меня в разгаре работа над «Тремя гинеями». Начинаю сомневаться, закончу ли книгу к августу. Но я будто в центре своего волшебного пузыря. Будь у меня время, я бы описала свой любопытный взгляд на мир – бледный разочарованный мир, – каким он мне время от времени видится, когда оболочка пузыря истончается, то есть когда я устаю или прерываюсь. В такие моменты я думаю о Джулиане под Мадридом. Маргарет Ллевелин Дэвис533 пишет, что Джанет умирает, и спрашивает, не напишу ли я о ней для «Times» – чудная идея, как будто это имеет какое-то значение. Однако вчера я все же задумалась о Джанет. Полагаю, писательство для меня – разновидность медиумизма534. Я становлюсь личностью. Теперь о социуме: ужин в клубе Саксона; старый сэр Уильям535 и [Д.Б.] Бересфорд; Нефы536, Сивилла, Баттс, Сартон – так много лиц. С Бюсси537 я увидеться не смогла, хотя была бы рада встретиться с Матиссом538, Пернель и остальными539. Но часы пробили час.
12 июля, понедельник.
Буду писать здесь, чтобы не думать о «Трех гинеях». Холодный июль; серое небо. Вчера вечером была наедине с Нессой в ее студии. Я замечаю, что мы очень осторожны в своих замечаниях о Джулиане и Мадриде, однако она начала обсуждать политику. Я всегда чувствую безмерное отчаяние по ту сторону поля, по которому мы ходим и по которому я сейчас хожу с такой энергией и восторгом. Полагаю, эта реакция на 9 месяцев мрака и отчаяния в прошлом году.
Вчера я ездила в Сток-Ньюингтон540 и нашла там надгробие из белого камня, на котором простыми и крупными буквами высечено имя Джеймса Стивена541 – полагаю, он и сам был простой и крупный. Длинная надпись об Уилберфорсе, его жене и семье на камне аккуратно прикрыта зеленым велюром [мхом?]542. По соседству со старой церковью, которая, возможно, находится в лощине между холмами, расположен Клиссолд-парк и один из тех домов с белыми колоннами, в котором дедушка внимательно читал «Times», пока Она срезала розы, – теперь здесь пахнет предками из Клиссолд-парка, пирожными и чаем, неприятным запахом демократии. В Клиссолд-парке, в отличие от Гайд-парка, бегают борзые. Там есть олень и, говорят, даже кенгуру. Все это меня очень освежило.
19 июля, понедельник.
Только что вернулись из Монкс-хауса, но я не могу и не хочу ничего писать; слишком развинчена и расхлябана. К тому же я чересчур перенапрягла мозги, сочиняя небольшой некролог Джанет для «Times». И не смогла хорошо все обставить, так что получилось слишком чопорно и манерно. Она умерла. Утром пришли три коротких письма от Эмфи. Сегодня Джанет кремируют; она оставила короткий список распоряжений для похорон, а на день смерти ничего не запланировала. Никаких речей; адажио Бетховена543 и текст о доброте и вере. Я бы включила его в некролог, если бы знала. Но какое значение имеет мой текст? В воспоминаниях о ней есть что-то важное и законченное. У милой легкомысленной старушки Эмфи появится время на саму себя. Для нас она всегда будет рассеянной, но мне она кажется еще и трогательной, и я помню тот момент, описанный в ее письме, как она ворвалась в комнату Джанет посреди ночи и они мило провели время вместе. Она всегда врывалась без предупреждения. Джанет была непоколебимой созерцательницей, опирающейся на какую-то собственную веру, отличавшуюся от обычной. Но по какой-то необъяснимой причине она была невразумительна и невнятна, а ее письма, за исключением последнего, начинавшегося словами «моя любимая Вирджиния», всегда казались прохладными и несерьезными. Как я любила ее, когда жила на Гайд-Парк-Гейт; как я потела и мерзла, когда шла к ней на Виндмилл-Хилл; и какой провидицей она была для меня, пока провидение не стало частью вымышленной, а не реальной жизни.
