Конец третьего тысячелетия до нашей эры, Южное Зауралье, финно-угорские племена.

— Не бросай меня, Иркё, возьми с собой!

— Не могу я, Нейде, Ома-матушка не велит.

Над медлительной сонной речкой стелился густой утренний туман. Женщина, потупив голову, замолчала — муж был прав. Не ведала, по какой такой причине старейшая Ома — глава рода Оленя затаила недоброе против Иркё — мужа Нейде. Видно, так уж суждено. А может, старой боги или духи такое подсказали — добрые или злые, знает один лишь Арп, колдун рода, да и то если поест волшебный гриб панх и поплывёт на бубне своём в нижний мир, где его знакомые духи расскажут ему всю правду. Но не станет колдун делать это без воли Омы, а та никогда того не позволит — чтобы духи как-нибудь случайно не оправдали Иркё и не велели оставить его в чоме родителей Нейде.

Две зимы и две весны женаты были Иркё и Нейде, а поженились по великой любви и не слишком обрадовали тем родителей девушки. Те хотели бы для дочери мужа получше, пославнее: хоть и был Иркё добычливым охотником, но молод и в боях с врагами не бывал ещё за свою жизнь ни разу. Много лет род жил в мире. Давно прекратились постоянные некогда схватки с колесничными людьми, откуда ни возьмись явившимися в эти края со своими коровами и лошадьми, влекущими страшные боевые повозки с вооруженными бронзовыми топорами и копьями воинами.

Роды местных были или подчинены ими, или загнаны в глухие горы и дремучие леса, а пришельцы построили на равнине свои круглые селения за деревянными стенами и оставались непобедимы. Последний раз люди рода Оленя дрались с ними зим десять назад и потерпели поражение, потеряв нескольких славных мужей. Брат Иркё, Луме, уже мог тогда держать копьё и покрыл себя в битве славой, убив могучего вражьего воина и принеся в стойбище его голову.

Вот за Луме родители Нейде с радостью отдали бы свою дочь, хоть и сироты те были с братом — оба родителя их утонули во время паводка. Радовалась бы такому браку и старая Ома — от славного воина и здоровой девицы род ведь получит других таких же и продлится вечно. Да вот беда — вскоре после той битвы Луме женился на другой деве, и двоих детей они породили. Но недавно овдовел брат Иркё — медведица в лесу задрала жену его, собиравшую ягоды. И теперь нужна была ему новая, а свободных девушек брачного возраста в роду пока не было. Вот и велела Иркё старейшина, чьё слово непререкаемо для людей Оленя, оставить Нейде брату, а самому ожидать, когда подрастёт ему в жёны какая-нибудь из маленьких ещё девочек.

Но по великой любви соединились Иркё и Нейде, и расставание для них казалось хуже смерти самой.

— Я хотел совершить сухую беду, — помолчав, уронил молодой охотник.

Нейде замерла от ужаса. Сухая беда была последним страшным делом, на которое только мог пойти человек из их народа: когда душевные муки от свалившихся на него несчастий становились невыносимы, он раскладывал посередине стойбища большой жаркий костёр, восходил на него и умирал. Некоторые просто удавливали сами себя тетивой лука, но знала Нейде, что такой путь слишком лёгок для её мужа — Иркё обязательно сгорел бы по своей тёмной воле.

Души таких горемык с дымом костра отходят прямо в верхний мир, к матери мира и всех богов Золотой бабушке Маар-ми, где нет печали и боли, где всегда тепло и сытно, а души всех людей и зверей пребывают в вечном покое и радости. По крайней мере так говорили старейшие и колдуны, а как там на самом деле — разве же кто точно знает…

На колени перед мужем пала молодая женщина и обливая слезами ноги его в кожаных обмотках, просила не творить над собою страшное дело. Иркё покачал головой:

— Я не пойду на костёр — Арп-колдун показал мне другой путь.

Нейде подняла к мужу заплаканное лицо, вдруг осветившееся надеждой.

— Слушай меня, жена моя, — начал охотник, — слушай очень внимательно и сделай всё так, как я говорю…

Ещё больше сгустившийся туман приглушил его голос.

***

Туман стоял и в священном месте, куда не без душевного трепета явился Иркё. Страшно было ему решиться на дело, которое присоветовал старый колдун, но во стократ страшнее казалось остаться без Нейде. И ради надежды воссоединиться с ней навсегда на всё готов был молодой охотник.

Река, на берегу которой скрывалось в густом лесу святилище, словно дорога духов была — сонная и призрачная, с медленно текущей, словно бы тягучей водой, почти скрывавшейся под слоем опавших листьев. Казалось, река та и есть граница, которая отделяет мир людей от мира иного, области странных существ.

Святилище раскинулось рядом с небольшой заводью. На мрачной, заросшей болиголовом и репейником, поляне, виднелись причудливо выветренные в форме грибов скалы. Впрочем, работе ветра тут явно помогли ещё и человечьи руки. Кое-где замшелые валуны покрывали колдунам лишь ведомые значки, рисунки людей и животных, выбитые или выцарапанные и заполненные красной охрой.

Молодой охотник двинулся к дальнему концу поляны, где темнела масса самой большой и причудливой скалы. Вот над ней точно поработали люди — изначально скала, вероятно, лишь напоминала фигуру женщины, но после того, как её кое-где обтесали, грубо вырезали в камне черты лица, раскрасили белой глиной, углём, красной и жёлтой охрой, она стала выглядеть огромной и страшной сидящей старухой. У подножья валуна лежали приношения — шкурки пушных зверей, одежда, медное и каменное оружие. А чуть поодаль воткнут был в землю толстый, потемневший от дождя и ветра шест с нанизанными на него медвежьими черепами.

Как и велел ему колдун Арп, снял Иркё кожаные свои одежды: куртку, и ноговицы, и обмотки, и проложенные соломой мокасины. Положил рядом с одеждой копьё, лук, медный кинжал. Совсем нагим и беззащитным остался перед страшной старухой.

— Маар-ми, Золотая бабушка, мать мира и всех богов, пожалей и прими меня! — начал он моление. — Видишь ты мою нужду, дай мне послабление в ней! Обрати тело моё, чтобы смог я остаться с ненаглядной своей Нейде!

В колыхающихся лохмотьях леденящего тумана чудилось, что оживает каменная старуха. Чудовищное лицо, покрытое засохшими бурыми пятнами крови, которой мазали её паломники, обретало подвижность, а тело шевелилось и подрагивало.

Но куда-то исчез страх Иркё, погрузился он в невнятную полудрёму, не ощущая, как утекает время — словно плыл по тёмной тяжёлой воде, навсегда запертый в одном и том же мгновении. И уже не на священной поляне среди страшных валунов стоял он, а где-то в мире ином… может быть, верхнем, где боги и почтенные предки… или же в нижнем, где вредоносные духи. И восседала перед ним Золотая старуха, огромная и живая — куда живее его самого, глядя на него сурово и недоверчиво. А он всё молил её о чуде:

— Снизойди, Маар-ми, до малого меня, дай утешение в моей беде!..

Долго-долго стоял он в жутком месте, утопая в тумане, не ощущая промозглой его сырости и собственной усталости. И вот, когда туман сделался совсем уж густым, выступил из него величественный олень-четырёхлеток, да такой, какого в этих краях не видывали — белоснежный, с роскошной короной ветвистых рогов. Всхрапнул, ударил копытом и мигом исчез в лесу.

Тут же, словно по волшебству, рассеялся туман, заблестела под неярким осенним солнцем заводь, заплясали на замшелых валунах блики. Но не было среди скал никого — бесследно исчез Иркё, охотник из клана Оленя, лишь одежда его и оружие лежали под шестом, унизанным медвежьим черепами.

***

— Нейде, Нейде, чудесный олень появился у нас, — говорил жене своей Луми.

После исчезновения младшего брата, про которого весь клан решил, что нагим ушёл он в лесную глубь, приняв там сухую беду, и которого Оми-матушка объявила умершим, взял Луми в жёны Нейде. Та не противилась, исполняла всё, что положено послушной жене, но не говорила мужу ни слова с тех пор, хоть и прошло с той поры уже больше года. И теперь не сказала — однако вскинулась и заблестели прекрасные её светлые глаза.