Он уверился в этом, широко улыбнулся, не замечая одеревенения мышц, и оттолкнулся от воздуха крыльями холодного пламени, отказываясь слышать в грохоте ливня хохот богини Эньчцках.
* * *
Бэн
Он не хотел признаваться себе, но без Корвуса впереди было одиноко и не так надёжно. Да и Хойхо то и дело оборачивался, будто ждал, что вот-вот стук копыт принесёт весть о возвращении друга. Бэн был уверен, что два гиганта уже успели подружиться, ведь они гораздо умнее людей и проще, без всяких тайн, без скрытых мотивов, без тёмных историй и уж точно без выпивки.
Мару откинулся на спинку задней луки, подперев Бэна коленями, и что-то негромко напевал, выстукивая ритм ладонями по седлу. Ерши, так и лежащий за пазухой ученика лекаря, наконец начал подавать признаки пробуждения: губы его шевелились, пальцы единственно руки немного подрагивали. А когда мальчик сам поджал ножки к груди, Бэн чуть не вскрикнул от радости, совершенно забыв о дороге.
Крутой поворот, за которым споткнулся о нить жеребец, скрыл другую ловушку. Даххри, в последний раз оглянувшись, рванулся вперёд и сразу завыл, заметался, подскакивая, сбрасывая с себя седоков. Бэн ухватился за ручку на луке седла, приподнялся, придерживая Ерши и тут только понял, что позади никого больше нет. Поводья скользнули вперёд. Хойхо крутился, орал. Вокруг на земле остро блестело. Бэн закричал в попытке усмирить зверя, но тщетно, тот будто сошёл с ума. Парень увидел и осознал, что дорога на несколько метров вперёд была покрыта полотном с частыми гвоздями, они ранили лапы зверя, рвали перепонки, врезались под когти, не позволяя достучаться командами и хоть как-то его успокоить.
«Куда бежать? Где Мару? Ерши, только не сейчас! Не просыпайся!»
Бэн почти лёг на шею даххри, стараясь не опираться на ребёнка, едва поймал поводья, дёрнул. Хойхо мотнул головой и, если бы руки парня не вспотели так сильно, его бы точно выдернуло из седла, но ремень лишь разрезал кожу ладони.
— Хойхо, направо! Успокойся! Направо! — пытался дозваться Бэн.
Но зверь не слышал. Его перепончатые лапы кровили. Тяжёлая туша наваливалась с каждым шагом на гвозди, и те впивались, тянулись за ней вместе с тканью. И каждый шаг был знамением боли. И каждый шаг обрывался криком. И каждый шаг… Шаг… Шаг…
С великим трудом Бэн направил бедную тварь к кустам на обочине, где точно должен быть край ненавистной преграде. И вправду, полотно сбилось, вырвалось, таща за собой валуны, которыми было придавлено. Хойхо выбрался на ровную землю, затряс лапами, не переставая кричать почти человеческим голосом, повалился на бок. Бэн едва успел вытащить ногу и скинуть стремя, ухватился за петлю с другой стороны седла, передвинулся, но не удержался, кувыркнулся в кусты, в обрыв. Хойхо — за ним. Рассудка ещё хватало, чтобы держать Ерши в коконе рук. А даххри выл, плакал, что сердце рвало на части. Его рёбра вздымались так сильно, что ремни упряжи врезались в них, ещё немного и лопнут.
Едва дыша, Бэн поднялся, передвинул Ерши повыше. Ворот куртки, пушащийся ватой, не давал разглядеть, что вокруг творилось. Парень хотел снять её, положить сверху мальчика и искать Мару, осматривать Хойхо, убирать полотно. Но…
Прямо в лоб ему смотрел арбалетный болт. А в голове мелькнула странная мысль: «Корвус искал не там. Не с той стороны дороги. Нить была закольцована».
Сквозь вату и обрывки ткани, сквозь темноту в глазах Бэн проследил вдоль болта. Тугая деревянная дуга. Под ней — рука. Мужская. Держала спусковой рычаг. Тёмная одежда — это неважно. Выше — рука, дуга. Лицо. Серое лицо, ухмылка. Крупные зачернённые зубы, отчего рот казался провалом. Хищный нос. Повязка через один глаз. Правый или левый? Бэн понял, что мир поплыл. Рядом с одним болтом выросла дюжина. Большая группа Чернозубых поймала его и Ерши. Он не мог его отпустить. Они не отпустят их. Усталость и голод, былые эмоции — всё накатило разом.
— Отстаньте от меня! — в бессильной злобе выкрикнул Бэн.
Чёрные пасти раззявились в безумном хохоте. Сзади за шею схватила костлявая рука. Другие вцепились в локти, разводя в стороны.
— Нет! Он же упадёт! — застонал парень и с трудом опустился на колени, потянув за собой напавших. «Главное, чтоб Ерши не ударился. Мы же не для этого его забирали!»
Над головой клацнул арбалет. Болт сорвался и с чавкающим звуком вошёл в плоть почти на треть. Тьма.
* * *
Тавир
Он оказался в ужасном месте. Никто не переводил с гристенского на лагенфордский, но и без того всё было понятно.
Ферма. Ферма Боа-Пересмешников. Где их разводили как скот.
Толстый человек в густо расшитой зелёным жемчугом мантии, шлейф которой несли две обнажённые девушки в ошейниках с шипами вовнутрь, радостно говорил, указывая на узкие клетки, где сидели, стояли, лежали, корчились Дети богов. Молодые и старые, мужчины и женщины. Народ, рождённый свободным и более полутора тысяч лет кочевавший большими семьями по миру, был разделён и заточён, вычеркнут из реестра разумных созданий.
Принц Багриан, заложив руки за спину, шёл рядом с толстым. Они говорили о чём-то на непонятном Тавиру языке. И как же мальчик сейчас ненавидел своего нового повелителя. Даже в минуты муштры, в безумие первого знакомства принц казался Фениксу нормальным, понимающим, даже добрым. Но сейчас тот смеялся тогда же, когда и толстый, разглядывал людей в бессчётных клетках, вертел в руках подаренное синее перо, выдернутое мимоходом слугой у одного из привалившихся к прутьям узилища Боа-Пересмешников. Неужели принц Багриан такой же, как этот? Неужели⁈ Наверняка!
Тахиб, которого Багриан приставил к Тавиру, мрачно следовал за господином, но и с подопечного глаз не спускал. Судя по лицу мужчины, то, что творилось на ферме, ему ой как не нравилось. Сам же Феникс едва переставлял ноги, глаза щипало, в горле стоял ком, казалось, ещё мгновение и желудок вывернет наизнанку. Но даже слишком лёгкий завтрак в честь предстоящего банкета готов был покинуть мальчика вместе с сознанием.
Толстый махнул на боковой проход, и процессия, которую возглавляли эти шестеро и завершали ещё человек двадцать, двинулась в указанном направлении. Там было немного полегче: голые стены с дрожащим светом факелов и никаких клеток. Можно было вздохнуть свободно. Здесь не горели лёгкие от запаха крови. Тавир рано обрадовался.
Вся дальняя стена являлась частью большой клетки. И там, за прутьями толщиной в руку, в луче солнца сквозь дыру в высоком своде, восседала на голых камнях самая прекрасная женщина, которую видел Феникс. И пусть у неё были четыре руки и длинный змеиный хвост. И пусть она, даже сидя, превышала ростом принца Багриана. Пусть её тело покрывали шрамы и синяки. Но всё ещё она была прекрасна. И смотрела прямо на него, на Тавира. Её широко расставленные глаза глядели в самую душу, выжигали в ней мольбу о помощи, запечатывали рвущийся ужас несломимой гордостью.
Тахиб всё же перевёл часть речи владыки, как называл себя толстый. Там, в заточении, была королева Ангуис — Раванасхила, — которая двадцать лет назад подписала с Гристеном договор, что на её племя не будут больше вести охоту, а она, королева, станет собственностью правителя земель, к которым примыкали занятые змеелюдами острова.
— Вдохни, а то сейчас упадёшь, — с грубой заботой посоветовал Тахиб, когда шли по коридору обратно.
В руке мужчины лежал крошечный флакон. Тавир с первого дня суровой учёбы проникся к Тахибу доверием. Тот никогда не бил без предупреждения, всё объяснял очень ясно, и вместо криков и угроз предпочитал ровный тон, повторяя, пока подопечный не поймёт требуемое.
От густой капли на дне флакона защипало глаза. Феникс едва успел зажать нос рукой, чтобы не чихнуть. Но тошнота пропала сразу, в голове прояснилось. Мальчик хотел вернуть спасительную вещицу, но Тахиб велел оставить себе. Ещё путаясь в новом, с иголочки, камзоле, особенно в шёлковых перчатках, крепящихся внутри рукавов у самого локтя, мальчик нашарил карман и опустил туда флакон. Предположил, что с такой экскурсией ещё прибегнет к его бодрящему содержимому. Не прогадал.
