Джек поскреб пальцем выемку около импровизированного подбородка, улыбнулся – точнее, он думал, что улыбается, и надеялся, что это слышно по его голосу, исходящему откуда‐то из той же пустоты за изрезанной кожурой, – и неловко ответил:
– Ну… Знаешь… Я как‐то слышал пару раз, что клиенты жалуются… Нет, интересуются, почему в меню нет ничего, кроме блюд с тыквой. Мисо-суп и тот с ней, нарезанной кубиками в бульоне!
Рука Наташи, разливавшая только‐только закипевший на газовой горелке кофейник по чашкам, зависла в воздухе. Из-за кухонных створок, где скворчали маслом сковороды, один из поваров позвал ее по имени, жалуясь, что у них закончился кетчуп… Но Наташа даже не откликнулась, в упор уставившись на Джека. Эта коренастая женщина с мышиного цвета вьющимися волосами и маленькими карими глазами умела становиться поистине пугающей. Носогубные складки и морщины порезали ее лицо на дюжину злых частей, когда Наташа наконец‐то вернула со стуком кофейник обратно на горелку и взмахнула рукой, будто выметала Джека из кафе воображаемой метелкой:
– Что за глупости ты городишь? Нашим азиатским гостям нравится мисо-суп! Разве это не их традиционное блюдо? Я специально просила сына в библиотеке найти рецепт…
– Да нет же! Я не про сам суп, а про то, что в нем тыква…
– Тыква никакое блюдо не испортит! Нет, дело точно не в этом. Ох, если не разбираешься, Джек, то так бы сразу и сказал.
Джек со свистом вдохнул кофейный пар, а выдохнул его уже на улице, покинув кафе с остывшим бумажным стаканчиком в руках и абсолютным недоумением. «Все‐таки Лора права: я ужасный слюнтяй! Зато меня бесплатно угощают», – подумал он, мешая кофе деревянной палочкой, прихваченной по дороге. Аромат над ним вился терпкий, с приторно-ванильной сладостью сиропа. Наташа точно знала, какой кофе любит Джек – с целым букетом разношерстных нот, такой крепкий и густой, чтоб пронзал насквозь, как электричество. Оно, впрочем, неудивительно, ведь Джек и мог разве что нюхать кофе, но никак не пить.
– Ну что ж, а теперь за работу!
И Джек двинулся выверенным путем меж магазинов, где в нем обычно нуждались больше всего. На каждом углу он останавливался, чтобы кофе не расплескался, и подносил его к своей тыкве, позволяя дивному аромату окутать ее шарфом. Однажды Джек, поддавшись на уговоры друзей, все‐таки попробовал угоститься напитком так, как это предполагалось, и не придумал ничего лучше, чем залить его струйку прямо в вырезанный рот. Авось, сработает, как тот трюк с исчезновением и появлением кошек, который демонстрировали для зевак джинны на Призрачном базаре. Затея, однако, оказалась фатальной – и для его рубашки, что вмиг пошла пятнами, и для его кожи, сползавшей после пластами, как у нагов [3] по весне. Заливать жидкость или пропихивать внутрь еду через шею тоже не получалось – в той попросту не было никаких отверстий. Как, кстати говоря, и шрамов с отметинами.
Будто вспомнив об этом, Джек забрался рукой под основание тыквы и поскреб шею пальцами. Поверхность гладкая, точно мрамор, и такая же холодная на ощупь… Быть может, потому что в теле Джека не было крови. А может, потому что у него никогда не было и головы? Словом, Джек даже не знал, пробовал ли когда‐либо пищу или кофе на вкус по-настоящему. Но он любил представлять, какие они – и каков мог быть он сам, если бы его голова однажды отыскалась. Интересно, кудрявые у него волосы или же прямые? А какого цвета глаза? Наташа как‐то обмолвилась, что представляет его зеленоглазым и рыжим, мол, это истинные цвета осени – зелень и огонь природы, в котором она сгорает. Тита же предположила, что Джек мог бы оказаться длинноволосым и русым, как пшеница, Франц сказал, что он однозначно лысый, как поля, когда приходит время жатвы. Сам Джек предпочитал думать, что волосы у него все‐таки есть, и даже неважно, какие именно. Гораздо важнее лицо. Необязательно красивое, с острым носом и с точеными скулами, как у того же Франца, но, может быть, с припухшими губами, круглое, симпатичное хотя бы… Такое лицо вполне подошло бы его худощавому телосложению, как и веснушки с крохотной щербинкой между верхними зубами.
Ах, если бы у Джека и впрямь были зубы…
Он снова остановился на полушаге, но на этот раз не ради кофе, а ради фетровых шляпок за витриной торгового центра – единственного во всем Самайнтауне. Иногда Джек цеплял их на скрюченный тыквенный хвостик, пока те не срывал и не уносил ветер. Джек никогда не пытался их поймать – просто провожал взглядом, наслаждаясь тем, что у него вообще есть взгляд. Джек видел, как видят все прочие люди (по крайней мере, был свято в этом убежден), а еще мог моргать, закатывать и закрывать глаза, которых у него не было; слышать звуки, хотя не имел ушей; и чувствовать те самые запахи, которые стали единственной его отдушиной. Когда‐то он решил, что все это уже дорогого стоит для парня, у которого, по логике, не должно быть даже мозгов, и решил радоваться тому, что имеет. Даже если сложно. Даже если иногда кажется, будто оно не имеет никакого смысла.
Джек прошел до бакалейной лавки, где обычно в октябре как раз ремонтировали крышу после затяжных дождей, и сунул первому встречному выдохшийся стаканчик с кофе, который уже отдал ему все свои запахи. Затем Джек завернул за угол…
И чуть не наступил на тыкву с голубой свечой.
– Ой, осторожно! Мы переставили их, чтобы починить лестницу. Прости!
Джек отшатнулся к дверному проему лавки, откуда вышел тучный пекарь с тестом, налипшим на пальцы, и белым кондитерским колпаком. Джек глянул на него мельком, а затем снова посмотрел на тыкву – совсем крохотную по сравнению с его, но один в один с такой же рожицей. Из нее, однако, текла вовсе не тьма, а холодный зернистый свет. Голубой, как и пламя жемчужной свечи, вставленной внутрь, горящей, да не сгорающей. Все свечи, подожженные от той самой – они с Розой прозвали ее Первой, – на нее походили. Благодаря им тыквы никогда не портились, не гнили и не порастали плесенью, будто сделанные из папье-маше. На пороге бакалейной лавки таких всегда было три, а чуть дальше, у входа в парикмахерскую, – еще четыре. У ворот музея кукол же и вовсе собралось целых восемь вместе с тюками сена и марионетками. Все они смотрели на Джека по-своему: кто‐то зловеще, кто‐то с насмешкой, а кто‐то с пониманием, словно разделял его ношу. В каком‐то смысле так оно и было, ведь каждая подобная тыква хранила в себе кусочек такой же несгорающей души.
– Все нормально. Даже если раздавить одну, ничего не случится, – отмахнулся Джек и перекатился с пятки дерби на носок, взирая на двухэтажную бакалею: одновременно и магазин, и жилище, где наверху обосновались хозяева. Ремонт здесь явно шел капитальный: вход завалило банками с краской, а с потолка осыпалась старая шпаклевка и свисали окислившиеся провода. – Нужна помощь?
Пекарь кивнул и счастливо улыбнулся.
«Я держу свое обещание, Роза. Я забочусь о нашем доме».
А домом для них был весь Самайнтаун. И точно так же, как каждая родная тебе комната заслуживала уюта и чистоты, так и каждый магазинчик, кафе и салон заслуживали помощи. Джек оказывал ее, посильную и нет, простую и тяжелую, но всегда безвозмездную. Разобрать стеллажи в букинистической лавке, чтобы продавцы могли спокойно обслуживать посетителей? Без проблем! Разносить весь день письма по домам, потому что почтальон подхватил ангину? Да, конечно. Погладить и повесить шторы бездетной старушке с радикулитом, снять с дерева кошку или сходить в магазин? Джек может и это. Его работа – город, и совсем неважно, о чем и каким голосом он просит.
Но, несмотря на то что Джек всегда отказывался от платы, его всегда же упрямо пытались вознаградить. Раз не деньгами, то свежеиспеченным хлебом, новыми книгами, только вышедшими видеокассетами, вязаными носками и даже картинами, благодаря которым его холл с годами стал напоминать домашнюю галерею. Больше всего Джек любил антиквариат – старые сломанные вещицы, предназначение которых никто уже не знал и не помнил, но которые выглядели интересно. Прямо как он сам. Надаренное Джек исправно тащил домой и вываливал на обеденный стол перед тремя соседями, чтобы они помогли пристроить ему каждую из «благодарностей», нужную и не очень. Порой на горожан нисходила такая щедрость, что руки у Джека начинали отваливаться уже к обеду. То же самое произошло сегодня, когда после бакалеи он решил заглянуть в хозяйственный магазин через дорогу, где у старой миссис Харрис вечно перегорали лампочки. Затем Джек наведался на стройку новой ветеринарной клиники на Триедином перекресте и обнаружил, что та уже почти готова к открытию, вот только некому вынести производственный мусор. После этого он побывал на рынке, где расфасовывал кабачки и свеклу по ящикам; на перекрестке возле пожарного отделения, где школьник пытался прикрутить велосипеду слетевшее колесо; и, наконец, в сквере у главного фонтана, где девушка плакала, потому что потеряла золотистого ретривера, сорвавшегося с поводка в погоне за симпатичной подружкой-чихуахуа.
