– Хм, надо же, никогда о них не слышал.

– Это потому, что их давно не празднуют, забыли уже все. В редких деревнях можно встретить, разве что в таких, где моя бабушка выросла. Она больше всего именно Самайн любила. Говорила, что мертвые в этот день к живым выходят, как и духи. Великий день. В детстве я его боялась, но сейчас это хороший повод развлечь себя чуть-чуть. Сплести венки. – Она махнула головой на те самые желтые листья с колокольчиками над дверью. – Зажечь пучок со зверобоем, чтобы прогнать из дома зло. Или приготовить клафути из вишневого варенья. Ох, мои родители всегда такой чудесный сырный суп варили! В бульон всегда перетирали лук с чесноком, сыр сливочный брали, и если оставалось немного черствого хлеба, то растирали его прямо в…

Роза резко замолчала, а затем вдруг схватилась за живот. Прежде, чем Джек успел испугаться за ее здоровье, на всю хижину раздался пронзительный урчащий звук.

– Ты голодная? – удивился он, и Роза потупила взгляд, будто стыдилась собственной немощи и бедного положения. – Давно ты не ела?

– Давно, – призналась она и тут же взялась оправдываться невольно: – Я когда из дома бежала, прихватила матушкин кошель. На то, что осталось от проезда, накупила муки и вяленой индейки. Думала, хотя бы на месяц хватит, но… Ничего страшного, я справлюсь. У меня много чая!

Роза попыталась улыбнуться, приподняв в ладонях кружку, и Джеку резко подурнело. Сколько же дней этот чай и есть ее единственная пища?!

– Так не пойдет. Дай-ка мне ружье, – сказал он решительно, вставая и протягивая руку. – Уверен, поблизости водится много дичи. Ты здесь одна живешь, значит, к людям звери не привыкли, охотиться будет несложно. Добром за добро платят. Раз ты меня приютила, то я должен вернуть должок, прежде чем уйду.

На секунду Джек подумал, что она все еще боится, – и правильно делает, он бы и сам себе ружье не дал! – но пальцы Розы затвора больше не касались. Наоборот, она сдвинула оружие на край колен так, что Джек и сам мог выхватить его при желании. Ее ресницы, короткие и пушистые, дрожали, как и плечи.

– У меня нет пороха, – призналась Роза. – Ружье пустое. Его я из дома взяла, а пороховницу взять забыла. Спешила слишком. Отец кричал, матушка плакала…

Джек не нашелся, что ответить. Просто смотрел на нее так же, как она на него, и оба давались диву: она – загадочному гостью, он – ее загадочной глупости. Или то была доверчивость, девичья доброта, граничащая с отчаянием от одиночества? Безоружная, беременная, еще и истощенная, она, находясь сама в беде, решила не оставлять в беде его… Теперь Джек тем более должен был помочь.

Нет, обязан.

– Хм. А бельевые веревки у тебя есть? Нужны они и парочка коробов из-под овощей. Не помню, откуда именно мне это известно, но такое чувство, что я могу смастерить ловушки… Давай попробуем?

Роза улыбнулась и неуверенно кивнула.

– А от твоей свечи можно и другие зажечь, – предложила она в свою очередь. – Если боишься, что одна погаснет, то пусть их станет много. Будут поддерживать друг друга, коль это колдовство какое. Бабушка рассказывала, что так с костром священным делают – от главного, ритуального, факелы зажигают и по домам разносят, чтобы от них уже очаги потом зажечь… Или это не так работает? Я глупость какую‐то сказала, да?

– Нет-нет, вовсе не глупость! Это хорошая идея. Вдруг сработает? Тоже попробуем!

Так началась их жизнь – новая и вместе.

И целых сорок лет это была лучшая жизнь, какую он только мог себе представить. Джек часто прокручивал ее в голове, как старую кинопленку, и удивлялся, как она до сих пор не выцвела и не порвалась. В отличие от того, что было до вязового леса, встречу с Розой он помнил во всех деталях, запахах, цветах, касаниях. Их первую ловушку, которая сработала – поймала на ужин сочного кролика, чей мех потом пошел Розе на перчатки; их первую протечку в крыше, с которой Джек скатился, когда попытался ее заделать; их ночные разговоры, ромашковый чай, карточные игры и то, как они действительно попробовали зажечь от Первой свечи другие, и они оказались такими же голубыми и холодными, тем самым немного успокоив Джека. Он помнил все праздники, которые они отмечали вместе по наитию, даже когда спустя два года зима к ним так и не пришла, а потом не пришли весна и лето. А еще Джек помнил, как начали вырастать новые дома вокруг дедушкиной хижины, и то, как Роза однажды призналась ему, что только здесь, в Самайнтауне, обрела истинный покой.

Оттого Джек сейчас и искал столь яростно того, кто посмел его нарушить.

«Нет, не он».

Джек брел по широким шумным улицам и впервые не обходил людей – они обходили его сами. Обтекали, как вода, разбиваясь об ауру сосредоточенного поиска. Хоть тыква Джека умела выражать лишь те эмоции, которые вырезали в ее корке ножом, сегодня из треугольных глаз тьма смотрела совсем другая – цепкая и липкая. Джек хватался ею за каждого прохожего, и каждый такой прохожий ежился, втягивал голову в плечи и невольно ускорял шаг, будто за ним гнались голодные собаки. Как‐то раз Франц, на котором Джек практиковался, сказал, что на укус собаки это, впрочем, и похоже, ибо, когда Джеку нужно что‐то выяснить, но нет времени или настроения делать это деликатно, он впивается Чувством, как клешнями. Копает, копается, перекапывает.

«Чужая душа – потемки», говорили люди. Но для Джека чужая душа была шкафом. Обычно он открывал его на расстоянии вытянутой руки, чтобы придержать скелеты, если те посыплются. Сегодня же он просто подпинывал их и небрежно закидывал обратно. Джек вторгался в людей бесцеремонно и бездумно, шерстил их друг за дружкой, как книги на библиотечной полке, и, не находя отметин, какие всегда зияют на душе убийц, сразу отпускал.

«Не он. Не она. Нет, не они… Совсем. Никто из них».

Безуспешные попытки приносили Джеку облегчение в той же мере, что и разочарование. Где же, где же тот, кто посмел преступить законы Самайнтауна? Проверив местных горожан, Джек переключился на туристов: подошел вплотную к нескольким автобусом и заглянул по очереди во всех пассажиров, бросившихся к нему с фотоаппаратами наперевес. И все не то!

– Не здесь, – сказал сам себе Джек, когда остановился напротив пятиэтажного многоквартирного дома, благородно-синего, как большинство домов в центре Светлого района, и с башнями-пинаклями, растущими из серой черепицы. Судя по всему, на втором этаже жили нимфы-лампады – балконы заросли пятнисто-белым ядовитым плющом, – а на третьем спали вампиры, – окна были заколочены заговоренными досками так плотно, что даже Чувство Джека с трудом просочилось через них. Однако он все равно нашел каждого, кто там находился, и во внутреннем шкафу каждого порылся. На это ушло не более пятнадцати секунд: щелк, щелк, щелк. С годами это стало так же просто, как колоть орехи. А еще Джек давно заметил: чем больше в Самайнтауне жителей, тем лучше у него это получается, будто их силы стекались к Джеку по ливнеотводам вместе с дождевой водой. Так мелкие речушки наполняют океан.

Снова оставшись ни с чем после досмотра очередного дома, Джек сунул руки в карманы тренча и пошел по улице вперед.

– Барбара, помоги мне. Дай знать, если что найдешь.

Тень отделилась от подошвы дерби и, кивнув крючковатым маленьким отростком на конце, похожим на щенячий хвостик, заскользила по асфальту между его ног, а затем принялась сочиться в расщелины чужих окон и дверей. Джек тем временем шел дальше – один, без тени, будто солнце в лазурном небе лишь его одного не замечало. Так он миновал еще несколько домов, затем целый переулок, и в какой‐то момент остановился, не чувствуя ничего необычного, ничего неприятного или противоестественного вокруг. Чувство по-прежнему шептало Джеку, где его ждут и кто в нем нуждается, но только этим оно и ограничивалось.

С Самайнтауном все было нормально.

– Ничего не понимаю… – признался Джек самому себе, когда уже прошел добрую половину Светлого района и почти добрался до нужного места. – Ладно, это было ожидаемо. Кто бы от меня ни прятался, делает он это хорошо. Значит, действуем согласно плану, верно, Барбара? Ой, точно. Барбара, вернись!