Заходя в частный дом своих родителей, – эм, то есть в свой дом, – я опускаю свой рюкзак на пол. Крючки у двери уже заняты рюкзаками, куртками и разнообразной хоккейной экипировкой. Над вешалкой висит большой семейный портрет, и я на секунду останавливаюсь, чтобы полюбоваться улыбками родителей. Я ничего не меняла здесь с тех пор, как переехала. Часть меня хочет оставить все как есть и притвориться, будто ничего не произошло. Будто мои замечательные родители не погибли в той автокатастрофе.

Но даже несмотря на то, что я не чувствую себя здесь как дома, я до сих пор не могу осознать тот факт, что их больше нет. И обстановка в этом доме – это, кажется, последнее, что мне от них осталось. Оглядываясь вокруг, я могу с удовлетворением отметить цвета, которые выбрала моя мама, элементы декора, которыми она украсила стены, когда отец был на работе, а также мебель, в которой они сидели. Я до сих пор могу ярко представить, как мой папа сидит на крыльце рядом с Ноа по утрам. Папа пьет свой кофе, а крошечный Ноа сидит у него на коленках.

И хотя не росла в этом доме, я все равно чувствую, что привязана к нему. После того, как я родилась, мои родители очень долго пытались завести еще одного ребенка. Стоило им отказаться от этой идеи, это произошло. Поэтому у нас с Ноа такая большая разница в возрасте. К тому моменту, как мои родители продали наш дом в Вирджинии и переехали сюда, чтобы отец был поближе к работе и мог проводить больше времени с детьми, я уже училась в старшей школе.

Думаю, нам с Ноа было бы полезно немного оживить это место… сделать это вместе. Внести что‐то свое.

Добавлю‐ка я это в свой бесконечный список дел.

Стянув свои кроссовки, я скольжу по ламинату вдоль коридора. Я ожидаю застать Ронду с Ноа за кухонным островком, где они обычно делают домашнее задание, но вместо этого Ронда, нахмурившись, сидит на диване одна с встревоженным выражением лица.

Увидев меня, она немного оживляется.

– Ах, Энди. Ты пришла.

– Все в порядке? – Я сажусь на диван рядом с ней, и она откидывается назад на подушки.

– Думаю, все нормально. Просто сегодня у Ноа было плохое настроение, когда я забрала его после тренировки. Он и слова мне не сказал. Но мы сделали домашнее задание.

Я расслабляюсь, позволяя себе удобно устроиться на диване. Откинув голову назад, я глубоко вздыхаю, а затем поворачиваюсь к Ронде.

– Так он с тобой обычно разговаривает?

Женщина склоняет голову вбок, наблюдая за мной с интересом.

– Конечно. Он рассказывает, как у него прошел день, всегда говорит мне о том, сколько шайб он забил на тренировке. – Ронда улыбается.

Я чувствую, как жжет в глазах, и стараюсь не обращать на это внимание. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя плохо из‐за того, что Ноа ей открывается. Я не буду показывать своих чувств. Это не ее вина, что мой брат не хочет со мной разговаривать.

Сглотнув ком в горле, я стараюсь непринужденно посмеяться.

– Здорово.

Ронда встает и проходит на кухню.

– Я разогрею ужин. Хочешь бокал вина?

Я уже собираюсь встать, но она смотрит на меня с неодобрением.

– Даже не смей вставать. Сиди и отдыхай.

Я понимаю, что спорить с ней нет смысла, поэтому не встаю.

– Знаешь пациента из палаты 504?

Ронда закатывает глаза.

– Как же его не знать. Самый тяжелый по уходу пациент на этаже.

– Он был одним из моих пациентов сегодня, так что мне не хватает энергии, даже чтобы поесть.

Она усмехается.

– Извини, дорогая, но кормить с ложечки я тебя не буду.

Я смеюсь ей в ответ.

– Я уж постараюсь собраться с силами, чтобы взять вилку в руки. Что сегодня в меню?

– Нежное куриное филе, обжаренные в редких итальянских панировочных сухарях. А к нему – паста в изысканном сливочном соусе, – отвечает она, захватив бокал из шкафа, наполовину наполняя его игристым вином.

– Значит наггетсы с макаронами?

– Ага. – Ронда улыбается, протягивая мне полную тарелку и бокал вина.

Я с благодарностью беру у нее еду, положив тарелку себе на колени, а бокал на пуфик перед диваном.

– Спасибо, Ронда. За все, – я улыбаюсь. – Правда, выглядит очень аппетитно. Даже если все это отложится у меня в бедрах.

Ронда слегка шлепает меня по колену.

– А ну хватит! Мужчинам нравится, когда есть за что подержаться.

Я комично ахаю.

– Ронда! Какая ты пошлая!

Женщина закатывает глаза и возвращается обратно на кухню. На барном стуле лежит ее куртка и сумочка.

– Пока я не ушла, вам что‐нибудь еще нужно?

– Нет, все хорошо. Увидимся завтра на работе? – спрашиваю я с полным ртом макарон. Я быстро запиваю их вином.

– Да, я приду. – Она надевает свое пальто, и в этот момент Ноа спускается со второго этажа. Его волосы мокрые после душа. Он одет в клетчатые домашние штаны и на нем нет футболки.

Увидев Ронду, мальчик немного опускает плечи.

– Уже уходишь?

В ответ на вопрос женщина взъерошивает его влажные волосы.

– Да, дружок. Увидимся на следующей неделе?

– Хорошо. – Ноа слегка ей улыбается. От этого мое сердце замирает.

Мы прощаемся с Рондой, и Ноа сразу же собирается наверх.

– Эй, погоди секунду! – окликаю его я. Он останавливается и оборачивается ко мне. – Как тренировка?

Ноа поводит худым плечом.

– Нормально.

– Ронда сказала, что ты будто бы был… немного расстроен. Когда она закончилась. – Я делаю шаг навстречу брату, стараясь не двигаться слишком резко. Словно он – дикий звереныш, и я могу легко его спугнуть.

Ноа тяжело вздыхает.

– Да ничего такого. Просто этот дурацкий новый тренер… раскомандовался.

Воспоминания о Митче Андерсоне и его грубом отношении к мальчишкам заставляют меня нахмуриться. Я все еще задаюсь вопросом, не сделали ли они что‐то плохое, чем заслужили выговор. Но Андерсон, по‐видимому, известен свои вспыльчивым характером. Я стискиваю зубы.

– Мне с ним поговорить?

Глаза Ноа расширяются, и он мотает головой из стороны в сторону. Затем он открывает рот, будто собирается сказать что‐то еще. Мое сердце сжимается от любого его малейшего движения, это просто смешно. Но, может быть, это можно назвать прогрессом.

Ноа вновь сжимает губы и опускает голову. Но через мгновение он вновь поднимает свой взгляд на меня.

– Ты… Эм… Придешь на следующую тренировку?

– Конечно приду, – возможно, я говорю это слишком радостным голосом, но я очень хочу расположить к себе брата.

– Может быть, ты… – начинает он, но сразу же замолкает, вновь вперившись в пол.

– Что? – Он действительно хочет что‐то у меня попросить. Это и правда прогресс. Сердце у меня в груди бьется как бешеное. Мы обязательно преодолеем этот неловкий период в жизни, когда он едва со мной разговаривает, и вновь вернемся к тому, что он будет считать меня крутой сестрой. Как было, когда я еще не стала его опекуном, славные дни, когда я отправляла ему сувениры из моих поездок.

– Может быть, ты не будешь выходить на лед в следующий раз? Это было ужасно неловко.

Сердце сразу же замирает. Уверена, что, помимо этого, я меняюсь в лице. Я стараюсь изо всех сил спокойно улыбнуться. Мой брат меня стыдится. Ничего страшного. Бывает. Все супер.

– Конечно. – Я пожимаю плечами.

– Ладно. – Он смотрит на меня, как на сумасшедшую, и это чуть не выводит меня вновь на эмоции. – Ну, спокойной ночи тогда.

– Доброй ночи, Ноа.

Два дня спустя мы приезжаем на каток на очередную тренировку Ноа. Я никогда бы не подумала, как много родительской энергии уходит на занятия спортом: тренировки, стоимость экипировки, матчи. Это занимает всю твою жизнь. Но Ноа это нравится, и я готова сделать все, чтобы он был счастлив.

Наверное, это и есть причина, по которой родители продолжают водить своих детей на спорт. Они смотрят за тем, как их детки занимаются любимым делом. Хотя каждая мамочка на трибунах смотрит не на своего ребенка, а на Митча Андерсона.