По здешним меркам, она была очень узка — метров десять шириной; деревья по ее берегам росли разве что не из воды, и склонялись к водяному зеркалу, почти закрывая над ним небо. Под острым углом уходила протока вглубь берега, и потому с реки увидеть ее можно было только с того места, где шел сейчас пароход.

Вода в протоке была темна и спокойна, будто зачарована, и даже волны, заходящие с реки, быстро гасли в ней. Словно некая дорога, лежала она, и мне показалось вдруг, что, сверни мы сейчас на эту дорогу, она приведет нас к тайным лесным озерам с волшебными островами и еще бог весть к каким чудесам.

Очарование не рассеялось, даже когда пароход покинул ту область, из которой протока была видна, и устье ее потерялось среди берегового леса.

Я спросил о протоке у кэпа.

— Да глухая она, — сказал тот, махнув рукой, — кончается через пару верст. Может, старица какая, может еще чего…

Я был так обижен за свою зачарованную протоку, которая не могла быть глухой, что даже не поверил своему капитану. Хмыкнув, я демонстративно достал карту, рискуя оскорбить кэпа в лучших чувствах, и, склонившись над ней, быстро отыскал протоку. Топография русла в этом районе была довольно простой, масштаб карты позволял отыскать на ней и более мелкие детали, так что ошибки быть не могло. Протока действительно была глухой, и выглядела на нашей двухверстке сантиметровым червячком синего цвета.

Отчего-то это расстроило меня, и подумалось даже, что можно остановить пароход, сказать кэпу, что нужны пробы донных осадков из той протоки, спустить лодку… Но что-то остановило меня; пожалуй, я испугался. Нет, не протоки — того, что она может действительно оказаться глухой, и это будет грустно. Даже не грустно — это будет обидно и тоскливо…

Кэп молчал, я в задумчивости смотрел на воду, а пароход шел вниз по реке, унося нас от зачарованного места.

3

После того случая прошло много времени; работа наша — а вместе с ней и моя командировка — близилась к завершению, и я уже воображал, как здорово будет из промозглого северного сентября перенестись в солнечный сентябрь севастопольский, оказаться без надоевшей прокуренной телогрейки, да еще и искупаться где-нибудь за Херсонесом. На воду мы теперь выходили нечасто, больше занимаясь камералкой, то есть сидели на берегу и обрабатывали образцы, таблицы и карты.

И вот однажды утром я раскладывал перед позевывающим начальником карты с результатами своей вчерашней работы. Начальник благодушно кивал, вертел папироску и изредка поглядывал в карту. И вдруг — он задержал на ней взгляд и замер, словно окаменел. Почуяв недоброе, я оборвал свою речь на полуслове.

Начальник, наконец, оторвал взгляд от моего труда.

— Андрюша. Дружище. За что тебе диплом дали? — спросил он, и голос его, как говорится, не обещал ничего хорошего.

— А что такое? — я суматошно пытался вспомнить какую-нибудь пропущенную «туфту» в работе.

С самым сумрачным видом начальник ткнул в карту пальцем и — для большей убедительности — постучал им.

Я посмотрел и тоже окаменел, как и начальник минутой раньше. Ближе к устью красовался далеко не самый маленький приток с длиннющим названием и без единой отметки. Девственно чистым было изображение его русла на карте — я вспомнил, что, проходя мимо этой речки, мы каждый раз откладывали ее посещение на потом. Дооткладывались.

— Та-ак! — сказал начальник, вставая. — Дед!

Мой капитан, которого начальник столь непочтительно звал «дедом», возился на другом конце лагеря с самодельной печкой — единственный из нас всех он пек хлеб сноровисто и умело.

— Сам видишь, Саныч, занят я, — откликнулся он, не поворачивая головы.

Начальник сменил гнев на сарказм:

— Дражайший Степан Николаич, будьте любезны прибыть к адмиральскому шатру!

— Иду, — сказал кэп и подошел к навесу, под которым на столе были разложены рабочие карты.

— Чегой-то ты себя в адмиралы записал, а, Саныч? — спросил он, но начальник лишь молча постучал по карте — по злополучному притоку.

— Да уж, недоглядочка вышла, — сказал кэп, взглянув.

— Будет вам «недоглядочка»! — прорычал начальник. — Вот заводите свой тарантас и топайте туда.

Мой кэп поднял на него глаза, и губы его чуть растянулись в ехидной полуулыбке.

— Так ты же сам вчера мотористов домой отпустил. Они еще в обед на «Казанке» ушли.

— Та-ак! — сказал начальник, зверея. — Вдвоем идите.

Я удивился. Пароход, конечно, невелик, но не моторка все же. Однако капитан мой рассудил иначе.

— А что, Андрюша? Проветримся, а к вечеру вернемся.

— Вот-вот, — сказал начальник, — проветритесь.

…До полудня оставалось часа два, когда мы вышли с базы. Не скажу, чтобы неожиданный рейс расстроил меня, но… появилось откуда-то предчувствие. Не предчувствие чего-то конкретного, но — предчувствие «вообще» — просто ощущение необычности происходящего.

К полудню мы прошли больше половины расстояния до нужного нам притока. Облака, стягивавшие небо всю последнюю неделю, опустились ниже; пошел мелкий дождик. Я заметил вдруг, что бравый мой капитан как-то сер лицом и согнут.

— Николаич, ты чего? — спросил я.

Кэп натужно улыбнулся.

— Да приплохело малость, Андрюша.

— Что с тобой, кэп? Может вернемся?

— Еще чего. Начальник нам руки-ноги поотрывает. Да не волнуйся ты, у меня бывает так — сердчишко; сейчас пройдет.

Привыкнув видеть в своем капитане образец здоровья и бодрости, я легко поверил ему. И правда, вскоре кэпу полегчало, и до злополучного нашего притока мы добрались нормально.

Затягивать работу не хотелось, и я решил сделать одну станцию там, где приток этот впадал в Кичугу, и еще парочку — повыше. Кэп остался в рубке, я же отправился на ют — возиться со своим оборудованием. Хотя по инструкциям полагалось непременно при взятии проб становиться на якорь, сейчас для этого попросту не хватало людей. Договорились, что кэп будет подрабатывать * двигателями, чтобы удерживать судно на одном месте.

Но очень скоро — едва приступив к работе — я заметил, что нас сносит. Машина продолжала чавкать потихоньку, но течение все же оттаскивало пароход в Кичугу.

— Кэп! — крикнул я. — Сносит же!

Ответа не последовало, и машина, против моего ожидания, не застучала чаще. Помимо прочего, пароход понемногу разворачивало поперек течения; проплыл совсем рядом мыс при слиянии притока и Кичуги — нас выносило в главное русло.

— Кэп! — снова крикнул я и, торопясь и чертыхаясь, принялся выбирать из воды свое барахло; бросив все на палубе, кинулся на мостик.

Кэп лежал в своем кресле, согнувшись и прижав руки к груди, и как-то странно тихо сопел. Я встал к штурвалу, спрашивая о чем-то у старика, развернул пароход носом против течения и перевел рукоять хода с «самого малого» на «малый». Машина застучала бойчее, и пароход замер, наконец, почти на одном месте.

Я повернулся к кэпу и присел возле его кресла.

— Вывел пароход? — прохрипел он.

— Да вывел, вывел, — успокоил его я. — Ты как?

Он опять что-то прохрипел, но я не расслышал; он повторил. «Держусь», — понял я.

До нашей базы было отсюда не близко, да еще и против течения, немалого на Кичуге. Зато до геологов — вряд ли больше часа хода. Не тратя время на осмотр аптечки, висевшей тут же, на мостике (ничего «сердечного» там точно не было — помню, как-то лазил за йодом), я вернулся к штурвалу. Слава Богу, за прошедшие месяцы дед успел обучить меня управлению этим судном-патриархом. Развернув пароход и не жалея соляры, я повел его вниз по Кичуге.

Кэп, по счастью, до геологов дотянул. База их была несравненно больше и благоустроенней нашей, и было здесь даже некое подобие лазарета. К тому времени, как мы с подоспевшими ребятами перетащили кэпа на сушу, тот уже оклемался немного, глаза у него уже не закатывались, как раньше, и хрип стал разборчивее.

Попив с геологами чаю, я долго сидел на берегу возле парохода, пока ко мне не подошел местный врач. Я спросил его о старике.