– В Феодосию!

– Когда?

– Утром.

Теперь настала очередь Хармида, который, как всегда, возился в котловане вместе со своими кавалеристами. Вскоре, усталый и запыленный, он ввалился в зал.

– Прямо сейчас поедешь в усадьбу, заберешь рабов, – с ходу озадачил Кизик.

– До утра не терпит? – по виду хозяина иларх понял: что-то случилось, но о людях тоже надо подумать. – Мы целый день отработали…

Эсимнет сорвался на крик:

– Перикл в проливе! Ты по нему соскучился?

– Понятно… – подавленно выдавил из себя Хармид.

Кизик продолжал отдавать команды.

– Утром обоз отправится в Феодосию. Ламприй за ночь все соберет. Твоя ила будет охранять казну вместе с меотами. Архелай поведет фалангу в Нимфей. Выполняй!

Иларх хмуро вышел на улицу.

Собрал солдат, объяснил ситуацию, потом вместе с ними вернулся в казарму.

На закате ила ушла к Меотиде, где эсимнет осваивал большой надел под яровые. Поденщики из местных греков не справлялись с работой, поэтому фанагорийских рабов он отправил именно туда: мужчин – пахать, а женщин – кашеварить и присматривать за хозяйством.

Сзади громыхала запряженная волами телега. Хармид то и дело оборачивался, озадаченно поглядывал на нее. Такими темпами разъезд вернется глубокой ночью. А утром опять в дорогу.

«Что это впереди? Дым?»

Он подозвал Памфила.

– Я с половиной отряда поскачу в усадьбу. Посадим рабов за спину и вернемся. Ты остаешься за старшего.

Тарентина[118] ушла вперед.

Надел располагался в лощине, со всех сторон закрытой от ветра холмами. Западный кряж одним концом спускался в бухту. Сейчас над гребнем вился черный дымный хвост. Когда отряд вырвался из оврага, усадьба уже догорала.

– К бою! – приказал иларх. – Алале!

Греки рванули к морю. От порыва ветра чад рассеялся, и они увидели, как люди в штанах и шапках с башлыком тащат к эпактридам[119] упирающихся мужчин и женщин.

«Катиары![120]» – догадался Хармид. Именно это племя промышляло на Меотиде морским разбоем.

Пираты не церемонились. Убивать пленников они не торопились – то ли хотели отвезти в стойбище, чтобы принести в жертву Богине огня, то ли думали продать в Танаисе. Но пинков не жалели. Пожилого поденщика повалили на землю и били ногами.

Со свистом, боевыми криками греки налетели на катиаров. Пираты на бегу отстреливались. Один из нападавших повалился назад. Под другим споткнулась раненая лошадь, покатилась по земле. Хармиду в грудь ударила стрела, но спасла бронзовая кираса. Иларх конем отбросил стрелка в сторону. Еще одного рубанул ксифосом.

Израсходовав дротики, греки пустили в ход мечи. Катиары кучей отступали к лодкам. Лучники с обеих сторон охотились друг на друга, чтобы добиться перевеса в схватке. Кавалеристы спешились, стали окружать пиратов.

Хармид схватился с катиаром. Тот скалит бородатое лицо, рычит, пучит глаза – пугает. Размашисто выбрасывает перед собой топор. Поднырнув под руку противника при очередной атаке, иларх всадил меч ему в живот.

Возле эпактриды озверевший пират собрался резать глотки рабам, которые беспомощно уворачивались, ведь руки были связаны за спиной. Одного полоснул, тот лицом повалился в воду, болтается в красной мути. Катиар повернулся к девушке, схватил за плечо, хочет ударить ножом. Она сжалась – бледная, смотрит ошалело.

Дротик вошел ему точно под лопатку. Катиар осел, цепляясь за борт, а девушка, всхлипывая и дрожа, смотрела, как он беспомощно загребает воду. Хармид уже схватился с другим пиратом. Подрезал колено, опрокинул ударом ноги, добил мечом.

Катиары выкинули рабов из эпактриды и ввалились в нее сами, ожесточенно заработали веслами. Двое на берегу завыли, поняв, что товарищи бросили их.

Греки сначала убили отставших, затем выпустили несколько залпов по удаляющейся лодке. Судя по тому, как она завертелась, потеряв управление, в живых там никого не осталось.

Хармид вытирал ксифос о полу хламиды, когда почувствовал, как кто-то коснулся его плеча. Прикосновение было мягким, легким. Он резко обернулся. Девушка рухнула перед ним на колени, стала целовать руку.

– Ты что? – иларх опешил.

Рывком поставил ее на ноги. Грубо развернув к себе спиной, вспорол веревки. Снова повернул лицом.

– Не узнавать, – сказала рабыня на ломаном греческом, потирая затекшие запястья. – Фанагория.

Он присмотрелся: брови скифским луком, тонкий изящный нос, смуглая кожа. И надо же – зеленые глаза. Тогда, на лембе, не обратил на это внимания.

– Быстрая Рыбка!

Девушка улыбнулась.

– Помнить.

– А где пятна?

Рабыня сделала удивленное лицо, потом показала рукой на море.

– Смыть вода.

Увидев, что он не понял, засмеялась – тихим звоном, словно кто-то тронул цимбалы. Хармид не удержался, улыбнулся.

– Иди к своим, – сказал он. – Тяжелораненых не возьмем, прости. Остальные пусть садятся за спину. Если хочешь, садись ко мне.

Вскоре тарентина тронулась в обратный путь. Быстрая Рыбка устроилась на кожаном ленчике[121], обхватив Хармида руками и привычно сжимая бедрами бока коня. Ей было хорошо и спокойно…

Пожилой поденщик обмяк возле валуна, вытянув ноги. Взглядом, полным горя, он смотрел на обгоревшие трупы жены и детей, к которым уже подбирались любопытные чайки. Из-под прижатой к животу ладони пульсирующими толчками продолжала бить кровь.

Когда последние кони скрылись в овраге, он закрыл глаза. Голова грека бессильно упала на грудь, а душа, взлетев над лиманом, отправилась в сторону родных меотийских степей.

4

От Амиса[122] без страха махнули поперек Понта. Лоцман-грек по ночам прокладывал путь по Полярной звезде. Эскадра подошла к Нимфею шестнадцатого мунихиона, аккурат в день Артемиды Мунихийской.

Перикл лично исполнил обязанности армейского жреца, совершив возлияние на походный алтарь в честь богини. Потом зарезал козу и окропил кровью первую шеренгу выстроившихся на катастроме[123] эпибатов, где стояли лучшие воины.

Когда над круто загнутым ахтерштевнем флагмана взвился вымпел с изображением лани, эпибаты на остальных кораблях трижды прокричали приветствие, ударяя копьем в щит, отчего по проливу прокатился глухой треск.

Флагман застыл на внешнем рейде. Войти в гавань он не мог из-за того, что нимфейцы затопили между молами лемб. Над водой торчала рея, на которой мирно расселись чайки. Военный флот Нимфея – триаконтеры – так и остался на внутреннем рейде. А зачем и куда его выводить, если афинская эскадра превосходит и классом, и количеством кораблей? На верную гибель?

Триеры рассредоточились по Боспору от самой Акры[124], маневрируя на веслах, чтобы не сталкиваться друг с другом.

Как только они показались на горизонте, в проливе началась паника. Одни рыболовецкие лодки и грузовые лембы устремились в порт Нимфея, другие, пытаясь избежать толкучки, двинулись к Тиритаке, третьи – еще дальше, в Пантикапей.

Перикл и Спарток с высоты полубака смотрели на город, белеющий у подножия береговой гряды. Оба понимали, что для разборки затопленного корабля потребуется время. Нужно принимать решение, иначе город с каждым днем будет копить силы, вооружая добровольцев, эвакуируя мирное население, запасая продовольствие и воду. Кроме того, если афинские колонисты поднимут восстание, эпибаты не смогут поддержать их с моря.

Вестовой прогудел в раковину, объявляя сбор Военного совета. Вскоре на лодках прибыли эпистолевсы[125]. Приступили к обсуждению ситуации.