Осознавая свое огромное превосходство в живой силе и вооружении, советские лидеры в начале кампании излучали явный оптимизм. Заместитель наркома иностранных дел Потемкин 30 ноября признался французскому послу, что все закончится «через четыре-пять дней» и Красная армия займет Хельсинки³⁴. Заместитель наркома обороны Кулик приказал начальнику артиллерии Красной армии готовиться к войне максимум на двенадцать дней³⁵. В приказе, найденном у убитого в начале декабря советского офицера, войска предупреждались о том, чтобы ни в коем случае не нарушать шведскую границу³⁶.

Этой исключительной уверенностью в скорой победе объясняются и нехарактерно поспешные действия Сталина по созданию народного правительства Финляндии в приграничном городе Терийоки 1 декабря. В шесть часов вечера радио Москвы, которое впервые сообщило советской общественности о начале войны всего сутками ранее, объявило о формировании нового правительства и заявило, что оно будет переведено в Хельсинки, как только город будет освобожден. Марионеточным президентом (и министром иностранных дел) этой «народной республики» стал Отто В. Куусинен, ссыльный лидер Финской коммунистической партии, проведший годы после неудавшегося красного восстания 1918 года на службе у Коммунистического интернационала. Маури Розенберг, вице-президент (и министр финансов), бывший член финского парламента, также много лет работал в Москве. Ради такого «гамбита» Сталин даже пожертвовал личным престижем. На первых страницах выпусков «Правды» и «Известий» от 3 декабря он был изображен свидетелем подписания Молотовым и Куусиненом «исторического» договора о взаимопомощи и дружбе между их правительствами. Естественно, этот договор предоставлял СССР все территориальные уступки, которых он ранее требовал от законного правительства Финляндии³⁷.

Советская самоуверенность коренилась не только в очевидном военном превосходстве, но и в бурной социальной истории молодой Финской республики. Когда в декабре 1917 года финны наконец добились независимости после шестисот лет шведского и столетия российского господства, в январе – мае 1918 года они сразу же окунулись в кровавую гражданскую войну (см. карту 16). Причины этой трагедии не имеют прямого отношения к данной теме, но некоторые ее последствия вполне уместны. Как обычно бывает в гражданских войнах, зверства совершались обеими сторонами, и, как обычно бывает, ненависть проигравших длилась дольше, чем ненависть победителей. Отто Куусинен был как раз одним из десятков тысяч тех проигравших…

Вероятно, никто и никогда не узнает точно, сколько финских красногвардейцев было расстреляно в плену или умерло от голода в лагерях для заключенных после войны. По разумным оценкам, речь идет о 8380 казненных и примерно о таком же количестве случаев голодной смерти. Это, конечно, не идет в сравнение с массовыми политическими убийствами, совершенными ранее радикальными финскими марксистами и их большевистскими пособниками из русских гарнизонов в Финляндии. Но об этом никогда не забывал каждый пятый финн, который по-прежнему считал себя коммунистом, даже после того, как в 1930 году деятельность Коммунистического фронта была объявлена вне закона. В 1930-х годах демократический эксперимент в Финляндии также подвергался нападкам со стороны шумного меньшинства правых экстремистов, среди которых наиболее известными были лидеры движения «Лапуа». В создавшейся неспокойной обстановке советская политическая иерархия рассчитывала на весьма легкую добычу³⁹.

Подобная оптимистичная политическая оценка имела очевидные военные последствия. Поскольку ожидалось, что финский пролетариат встретит Красную армию как своих освободителей, тщательная подготовка к вторжению не считалась необходимой.

Сталин не счел нужным выделить для Финской кампании первоклассные части: в результате было использовано множество плохо обученных резервистов, некоторые из которых, по их собственному признанию, умели разве что стрелять из винтовки. Финские профессиональные офицеры почти единодушно считали, что части Красной армии, с которыми они столкнулись на первых порах, были неполноценными даже по советским меркам. И как впоследствии признала сама Красная армия, люди были отправлены в морозную дикую Финляндию в декабре без надлежащего зимнего обмундирования. В то время как подразделения из северных регионов СССР лучше переносили сильный мороз, другие солдаты, выходцы из южных республик, порой замерзали насмерть даже в собственном тылу. Михаил Соловьев, бывший корреспондент Красной армии, сообщил о замерзании около 100 узбеков, таджиков и туркмен в одной из дивизий, переброшенных в Финляндию прямо из Туркестана⁴⁰.

Однако марксистское толкование внутренней обстановки в Финляндии настолько преобладало, что большинство красноармейцев все-таки верили собственной пропаганде: финское буржуазное правительство разжигателей войны намеренно спровоцировало русских, обстреляв деревню Майнила и устроив вторжение на советскую территорию (последняя версия прозвучала в репортаже Московского радио, возвестившего о начале боевых действий). Угнетенные финские рабочие присоединятся к красным легионам, чтобы изгнать из страны ненавистных белофиннов. Молодой политрук Орешин 27 ноября 1939 года записал в личном дневнике, что, по его мнению, «эти свиньи [финское правительство]» откажутся отодвинуть свою границу на Карельском перешейке, как того требовал Молотов после Майнильского инцидента. На следующий день он уверенно приветствовал «величественную симфонию войны», а когда 30-го числа его подразделение произвело первый залп, отметил «шумные крики, прерывающиеся возгласами, Ура!“». Этот наивный энтузиазм в отношении «освобождения» финнов разделяли и многие другие, прежде чем они столкнулись с отрезвляющими реалиями войны⁴¹. В номере «Красной звезды» от 2 декабря сообщалось о разочаровании солдата, расквартированного со своей частью где-то в Сибири, тем, что бои закончатся слишком быстро и он не успеет принять участие в этой «исторической освободительной миссии»…

На начальном этапе большое внимание уделялось пропаганде. Финнов чествовали русские оркестры и громкоговорители, игравшие Интернационал и Марсельезу⁴². Очевидно, советские вожди помнили о стенах Иерихона, даже если забыли о Давиде и Голиафе…

Для стороннего наблюдателя, осведомленного лишь о военных ресурсах противников, советские надежды на скорую победу казались вполне правдоподобными. Советская пехота имела численный перевес на поле боя в соотношении более чем два к одному, а финская – в том числе в силу бюджетных ограничений мирного времени – испытывала острую нехватку самого необходимого снаряжения. Ниже полкового уровня, как правило, не было даже полевых радиостанций; когда телефонные провода были перебиты вражеской артиллерией, командиры потеряли связь со своими батальонами. Поначалу не хватало и таких предметов первой необходимости, как лыжи: 6 декабря 13-й дивизии, сражавшейся у Ладожского озера, не хватало 10 766 пар! В первые тяжелые недели многие дрожащие от холода резервисты не имели даже нормального обмундирования и сапог⁴³.

Хотя обмундирование красноармейцев зачастую было еще скуднее, они все-таки имели огромное превосходство в вооружении и боеприпасах. Когда начались перестрелки, то, как оказалось, патронов к стрелковому оружию у финнов хватало всего на два месяца боев, а артиллерийских снарядов и того меньше – на три недели. Советская артиллерия могла позволить себе роскошь сосредоточенных залпов, продолжавшихся по нескольку часов подряд, в то время как финнам пришлось с самого начала экономить снаряды, и у них имелось так мало полевых орудий, что на Карельском перешейке и в Петсамо использовались даже такие антикварные орудия, как 107-мм пушки образца 1887 года, которые были изготовлены еще до изобретения противооткатного механизма⁴⁴.

Единственным качественным преимуществом в вооружении финнов был «Суоми» – малокалиберный, легкий и скорострельный пистолет-пулемет, идеально подходивший для лесных боев; его цилиндрический магазин вмещал 70 патронов. Советские части в Финляндии получили пистолеты-пулеметы только в феврале 1940 года, хотя в начале 1930-х годов их армия испытала пистолет-пулемет «Суоми» и в итоге отказалась от него, что стало недальновидным шагом. Но поставки даже этого оружия финского производства были ограничены: на каждую финскую дивизию было выделено всего 250 единиц⁴⁵.