Самые везучие были умерщвлены во сне. Как только члены семьи перемололись в фарш, в центре комнаты разбивали бутылку с горючкой. Дым должен привлечь еще большой зрителей.

Отряды волков, леопардов и барсов насиловали, убивали всех без разбору с особой, не то что нечеловеческой, даже незвериной жесткостью, а еще хлеще. Не важно кто попался под руку — ребенок, женщина, старик… Все получали лопатой промеж бровей.

Меригуану и его бравым бойцам намеренно нашли бесполезную работу на другом конце города, дабы дать зверям небольшую фору. Они успели надругаться и обломать судьбы четырем тысячам человек, прежде чем их перестреляли.

Как вы уже поняли, эта маленькая гвардия была создана и запрограммирована мной.

Люди, общество, испытывали ужас, праведный гнев, и я этот гнев раздувал как лесной пожар, распылял его как пестициды на помидорки. Искариот задокументировал и отфотографировал каждое изуродованное и изнасилованное тело. Газеты с шокирующими материалами и провоцирующими призывами печатались миллионными тиражами.

Людская гордость ущемлена, в обществе мигом возник запрос на войну, и я с радостью подбрасывал угли.

— Мои любимые граждане. Наша гордость посрамлена, нам уже никуда не деться. Волей или неволей нужно дать соразмерный ответ неприятелю, встать на защиту всего что нам дорого и свято. Не позволить подлому зверю изнасиловать наших дочерей и убить матерей.

— Мы люди, гордые создания и за нашу гордость постоим. Громкоговорители вещали голосом бога! Каждая газетенка с моей речью превратилась в библию, молодые люди штабелями выстроились перед военными комиссариатами, людских резервов накопилось много голов, тут на три войны хватит.

Конечно находились и те, кто выступал против войны… но находились они на очень короткий срок, уже через сутки их больше никто не видел и был не в силах отыскать… Блаженные пытались скормить идеи пацифизма людям, но как итог люди их съели на бесплатной раздаче в заводской столовой. Думаю, своей цели они так или иначе достигли…

Народ насытился…

Вагоны набиваются молодыми мальчишками. Женщины и дети в качестве провожатых машут им платками, обнимают, целуют и плачут. Многих, ну как минимум подобающее большинство, в последний путь.

Наверное, плохо в таком признаваться, но когда я вижу, как мать со слезами на глазах обнимает сына, в котором души не чает или как молодой отец берет на руки дочь и утирает выступившие слезы большим пальцем, я представляю, как они умрут на полях и никогда не вернуться к родным…

Мне становится радостно на душе.

Радостно от того, что такие вот капризы судьбы случаются только потому, что я так захотел, это мои капризы, за которые будут расплачиваться чужие люди.

Я вершитель судеб…

Интересно, какого бога черт дернул наделить меня такими полномочиями… Неизвестно… Но я как минимум знаю, что у него отличное чувство юмора, которое даже лучше, чем сальные анекдоты стариков в общественной бане.

Герасим, Дормидонт, Меригуан, Эдуард, Гулливер отпросились на фронт. Я не стал препятствовать их счастью, признаться я бы и сам хотел испытать себя на передовой, но грош цена такому удовольствию, когда есть Мару и Таисия. Одна меня ублажит, а другая досыта накормит.

Пока солдаты будут доедать лошадей в овраге и вздувшиеся консервы, я буду лакомиться человечиной. Под гастрономический прицел могут попасть их близкие, если они родились красивыми и аппетитными.

Забавная вырисовывается ситуация. Они защищают родину с целью обезопасить родных, а я этих самых родных съедаю по килограмму за присест.

— Ахахаха! В голос проиграл с таких мыслей.

— Смех без причины признак дурачины… Съязвила Мару.

— Обзываться нехорошо, кто тебя научил плохому?

— Сама научилась, я уже взрослая девочка. На словах «взрослая девочка» она соблазнительно облизнула губы.

— И не обижайся, ведь ты моя дурачина и я тебя любым приму. Добавила и поцеловала меня.

Глава 15

Здравствуйте, позвольте представиться, меня зовут Игнатий и я хотел бы поведать вам историю моей не очень продолжительной, но все же жизни, в которой мне довелось испытать и пережить немало. Зачастую мне свойственно выражаться как дремучему старику, но и нотки юношеского хулиганства часто проскальзывают в речи.

Жизнь уже позади, я более не недоношенный мальчишка которого выдернули со школьной скамьи воевать, нет, мне удалось в кратчайший срок обрасти такой мудростью и жизненным опытом, которым не сможет похвастать даже мудрейший философ.

Правда опыт этот горький настолько, что чеснок с хреном покажутся райской сладостью…

Я больше ничего не боюсь и страха не ведаю…

Отчаяньем и ужасом, холодом и голодом, смертями и ранениями, мужеством и трусостью, победами и поражениями были наполнены те дни и вечность была сконцентрирована в нескольких годах, а то и в минутах, да даже секунды порой казались длиннее эпохи.

В мгновенья смертельной опасности душа человека обнажается до самый глубины, своего истинного нутра, а тело обнажает плоть до белых костей. В такие моменты, раздетые до гола сущности, которым уже нечего стыдится, творили невозможное…

Ничего уже не сможет поколебать твой рассудок, желания и фантазия перестают работать, тебя невозможно чем-то удивить или разжалобить, последнее что может жить внутри, это интерес — какая же награда нас ожидает за проявленный героизм, стоила ли игра свеч?

Самое страшное на войне, это когда ты живешь непозволительно долго, тебя продолжительное время не убивают и всё это ты переживаешь на фоне постоянных смертей товарищей. Не смотря на юный возраст твои физическое и моральные силы на исходе, под кадыком и в желудке нестерпимо печет, тебе хочется кашлять, рвать глотку, ты готов взвыть белугой и в беспамятстве рухнуть на дно окопа или же наоборот, наплевать на самого себя и в диком упрямстве броситься в суицидальную атаку на рожон.

Ты так устал убивать и залечивать раны, что сил не остаётся даже просто молча сидеть, раздумывая ни о чём и пускать слюни. Рассудок трескается до той поры при которой ты уже начинаешь молить о гибели, клянчить у бога смертельное ранение, но, когда на твоих глазах вражеское заклинание выворачивает печень, отрывает руки и ноги или превращает лицо близкого друга в кровавую массу, желание умереть ненадолго стихает и ты продолжаешь тянуть лямку…

Натруженные руки отвердели и больше не способны на ласку, глаза стали зорче настолько, что мир ты уже видишь по-другому.

Собственно, ранее мир и воспринимался мной с позиции обычного заурядного юноши. Я совсем не помню раннего детства. Как и многие воспитанники приюта я никогда не видел родителей вживую, но я, мы, были уверены, что каждый ребенок был желанный и мама с папой жутко любили нас. Просто обстоятельства сложились так, что родным пришлось рано отправиться на небеса…

Плакать хочется от того, что в жизни мы не имели возможности обнять друг друга, прижаться к отцовской щеке и материнской груди, нам не оставили радости брать пример с настолько родных людей, которые, не раздумывая бы отдали свою жизнь ради нашего счастья.

Все родители так поступают…

Но несмотря на печальные эпизоды биографии, нам точно известно, и никто нас не разубедит, что мы были любимы и нас любят до сих пор. Хоть они и переселились высоко в облака, но не утратили возможность испытывать и выражать чувства.

Когда родители тоскуют — на головы льется дождь, когда желают подбодрить сына, то волосы печет ласковое солнышко, когда дети поступают не по совести, мама с папой сердятся и небо становится пасмурным…

Я верю, что они наблюдали весь мой путь и болели, переживали, оберегали сына как могли.

С младенчества я был выращен на книгах про героизм. Учителя без устали, до першения в горле рассказывали нам истории о великих подвигах и героях прошлого, о выигранных войнах за нашу независимость и конечно же о нашем мудром правителе, который только и делает что круглые сутки думает о благополучии своего народа.