Человек уже выпрямлялся, когда метавшаяся в мыслях королева только подбирала слова, а он поразил её вновь.

– Зигав Мурез, – представился тот, высказав своё имя, так мягко, будто каждый раз произнося его, он смаковал гордость, от этих слов.

– Заверена, мое имя для вас не тайна, – съязвила королева, и, словив его почтительную улыбку, радушно указала на кресло Джоаля, которое вновь бесполезно пустовало. С большим почтением, заморский гость, педантично откланявшись с учетом отмеченной косым приглядом по бокам готовой к его резким движениям стражи принял её предложение, подобрав полы кафтана у голеней, и уселся на выделенное место. Флагения впервые отчетливо заметила его парные сверкающие серьги, которые взбалмошно дергались при каждом его движении, но до этого уходившие на второй план. Свой жезл же, он держал по левую руку ложа оный на плечо, будто скрывая от любопытных неописуемой красоты глаза единственного предмета имущества.

– Вас сложно не приметить, в этой гурьбе, заурядности, – вновь отметила она, задорно подернув тонкими пальцами на сумятицу лиц, а тот лишь невольно качнул головой, помяв бороду, выражая признание, сужая подведенные черной полосой карие как антрацит глаза.

– Могу заявить о том же, но полагаю, для вас знакомы подобные обеты. Обеты лести и корыстного притворства, устремленные в сторону раболепского ханжества, без пригоршни уважения и подлинности прямодушия.

Её минуя поразительную патетику так же, поражал его еле заметный акцент, который тот очевидно снимал, долгие годы, вымуштровав с чуткостью сей недуг. А манящий чабрец и впрямь, вязал из неё веревки.

– Вы польстите мне, если просветите, где отвязали акцент, или выдадите учителя, поколе мы будет разделять вино, преломляя снедь, – она молниеносно щелкнула пальцами и тощая, и услужливая служанка позади, со страхом в горевших широких глазах, подбежала с плещущимся содержимом кувшином. Но внезапно, когда она приблизилась к Зигуву, он резво накрыл бокал Джоаля укутанной кистью, перемотанной синими лентами, и несколькими кольцами на крепких пальцах мечника. Но те не были ни на йоту грубы.

– Мы не пьем ни вин, ни иного дурманящего зелья, – лаконично указал он, и стрельнул взглядом на тонкую точно иглу проглотившую смешенную прислужницу. Что в чепчике казалась, свежо обожглась, и чувствовала неотвязную щемящую боль в горле, отчего её вспотевшая до бусин пота ложбинка между ключицами высветившееся от выреза её сюрко, задергалась, пока та покороблено недоумевающе ищуще смотрела на королеву.

– Как жаль, – досадно подогнула губу королева, и назидательно стукнула ногтем по своему порожнему бокалу, который уже вскоре был наполнен по золотистую полосу оправы. – И все же? – настойчиво напомнила плененная интересом королева о своем давеча отпущенном вопросе, и тот будто нехотя, поведя губой, выдавил следующие слова.

– Один прелюбопытнейший ваш господин имел любезность посетить нашу страну. Я долго пользовался услугами переводчика, доколе не посчитал жизненно необходимым выучить язык данного поразившегося мое воображения человека. Так пылки были его речи, и сладок велеречивый стиль владение всесветным наречием.

– И кем же был тот “столь” пригожий господин? – сгорала от нетерпения королева, прижимая бокал, который давил на щеки, впуская в рот сладко-хмелящие потоки, красной настоявшейся виноградной жидкости, прошедшей все этапы брожения, без тени кислинки.

– Некто виконт Юник. Он был столь заворожен нашей архитектурой и культурой, что остался на долгие годы, и казалось, нашел себе место. Будучи третьим сыном в семье, ожидать щедрого наследства, ему была явно некстати, вот он и отправился повидать новый мир. Ему очень полюбился мой театр, в коем он с отрадой вожделел выступать и сам.

– Увы, о нем моя память предательски пуста. Вероятно, он был родом из лирры, – после небольшой растерянности, ей точно овладела искра язвительности и она, осклабившись продолжила более хищно. – Я слышала недавно, на востоке стряслись радикальные перемены, и многие иноземцы, получили, скажем… не лучшее отношение вследствие своего этноса. Это так? И, к слову, коснулось ли этого того самого Юника?

Он слегка изменился в располагающем лице, и обвел по лбу змею на своем спущенном на плечо жезле, кой уже давно приковывал внимания свиты правителей и стражи. Но уже скоро чуточку заметные хмурые морщины на краях висков и век, разглажено распрямились, а подведенные очи, искоса стрельнули в неё. Одаривающее.

– Мы ведь разумеем друг друга без избыточных слов? – вне обиняков отметил он, точно извернув себя наизнанку, примерев новое выражение и более тяжелый баритон в речи.

– Вестимо так. Я догадываюсь, зачем вы здесь, и без окольных бесед, – подтвердила она его слова, опустив лазурные очи, разбавив речь свинцовой бременем, укусив свои щеки изнутри, дабы не покривиться, выдав подлинное расположение духа к пришельцу. Майза за декаду минуя ваш, приняла в свой порт лишь один корабль, с которого и довелось украдкой узнать о перевороте и гибели тысяч осевших в чуждой стране весняков, торговцев, и нелюдей, со своими семьями и нажитым имуществом в злосчастной до их участи стране. Или, переводя с государственного языка – Казна просела.

– Мне очень не по себе от выдавшейся трагедии, но вамир видоизменяется, и нынешний Шах Акурам Второй, увы не потерпит иных идеологий. Он сплачивает нас, и верой, и мировоззрением. Мне жаль, что от этого ненароком пострадали, многие жители майзы, и всей мидарении в частности… – Он осекшись выждал, набрав сбитого духами блюд воздуха, не отпуская от себя подсоленного укоризной взгляда королевы, которая, окончательно утратив чувство времени и пространства, отчего посторонний шум и звоны бокалов, с идиотским смехом молодых особ, желающей кокетливо показать себя перед очередным графов, ушел из внимания, растворившись, как капля крови в океане, покамест та испытующее буравила его. – Я крайне сожалею, что стал вестником таких безотрадных новостей, посему и взываю к вашему благоразумию, – продолжил он, на этот изменив тембр в сторону страдальческой апологии. Играл он свою роль отменно.

– Меня вот, что прельщает, – собралось с силами красноречие коронованной особы, готовившей яркое парирование. – Вы хладнокровно убили наших подданных, под наветом вашего шаха, и теперь взываете к нашему благоразумию, касательно ваших купцов, и лавочников? Кто восполнит утрату перед: женами; детьми; родными и государством, каковому они в срок выплачивали одну десятую от своих нажитых доходов? Что может на это молвить ваш нынешний благородный, и безукоризненно справедливый шах?

Но оскорбительные в некотором роде желчные нападки, промелькнули мимо востро направленного внимания Зигава. Он, пропустил все точно снося ветер, и лишь мягко вобрав сперто напичканного чадом яств, вин, пота и воска воздух для новой реплики, да сжал поручень кресла, скорее для равновесия, чем от обуявших нервов.

– Я прибыл, с мирными побуждениями. И намерен уладить конфликт миром. Полномасштабная война не к чему, ни вам, ни вамиру, отчего я и прошу выдать нам людей, кие не повинны в смене государственной политики, о которой они сами давеча ни слуха не ведали, и не должны страдать, из-за чужих проступков.

Королева иронически оскалилась. А Симал в метре от неё, растратил чувство реальности от пьянивших не хуже вина амбиций, и на ватных ногах удалился с потерявшей какие-либо виды пристойности в захлеб икающей служанкой. Многие аналогично постепенно покидали свои места, выбирая себе чету на ночь, а те, что оставались не могли поднять свои одутлые лица со столов, а у некоторых дам давно спускали подвески, поколе они невнятно бормотали свое неубедительное – нет.

– В конце концов, я не принимаю решению, – парировала она с толикой безучастности. – Заключительно слово остаётся за Королем Майзы.

– Я так не думаю, – будто со скрытой злой усмешкой, не выделяющейся за его бесстрастными чертами, резко ей в тыку отчеканил Зигав.

– Что?! – сробев сконфузилась она, даже опрокинув бокал, что излил содержимое на белесую скатерть, впитавший в себя сладкую жидкость, окрасившись в алое, меж остывших и надкушенных блюд на расписных тарелках. Сдавалось в первые кто-то заставил осечься неизбывно чванливую королеву Флагению. Немыслимо!