– Я вижу в ваших синих глазах больше власти, чем в королевских блеклых зеленых очах. Мы оба знаем, кто здесь принимает решение, а кто его подписывает…

– Да как вы!.. – вспылила она, сведя до треска зубы и начав задыхаться в коконе корсета упившись его духом чабреца. Но прозорливо кинув озадаченным взором по сторонам, все же заметила, что многие ещё на своих местах и в добром здравие вне остекленелых буркал, и даже развесили уши к их сбивчивой на интонации беседе. И дабы не сатанеть, теряя лицо на глазах, свиты и готовой к порывистым действиям стражи, она скрыла, рдело румяные щеки, и, придя в себя растратив намечающуюся стигму и жилку на увенчанной шеи, подозвала служанку, которая протиснулась меж пустеющим королевским троном, и королевой, дабы рачительно выслушать на ухо наказ.

Когда она почтенно удалилась, Флагения, вернулась источающим кислоту взором к послу, который учтиво и беззаботно выжидал, не брав, в рот и крохи со стола с остывшими яствами. Ишь какой привередливый!

– В одном вы правы. В моих глазах есть власть и не только над мужем. Вы задираете королеву, которая не шибко ценит помыкания или колкостей над собой, – стравлено, но выжигающее протянула она, силясь овладеть собой. С натяжкой.

– Мне очень прискорбно, если я разобидел вас, – виновато скуксил он пышные губы, под стружкой витых усов. – Поверьте, в моих целях стояло, все что угодно окромя этого. И я приношу чисто сердечные извинения, и умоляю о снисходительности, для моей неудачной проницательности. Надеюсь, я ещё не отогнал вас от себя?

Флагению утомила его показная добродетель, и когда недалече она почувствовала, что король все же получил её весть, она будто сбросила ушат с плеч, выпрямившись и вздохнув полной грудью натянув яшму, и более не ощущая сдавленности корсета.

– Король Сибульт! – сробевши, благоговейно воскликнул посол осипшим гласом, безмерно расширяя карие зеницы, выпуская весь обхват белка, смотря осунувшейся бронзовой маской ей за спину, и привстал со стула, отчего его коса, как и серьгами, взметнулись вместе с ним, а жезл едва не пал на бурую плитку. Низко поклонившись ещё раз, он получил лишь брезгливый мах рукой, и легкий кивок от уставшего во всех смыслах государя.

– Я, пожалуй, покину вас, – заявила королева, и, поцеловав кисть мужу, пошла прочь пуская трен платья и оборку в движение, в последний раз проведя пальцами по его плечу, что в условном эзотерическом языке жены и мужа, означало – будь осторожен.

Она не желала больше слушать человека, который разбил её своими, как не странно точными наблюдениями. Он ненасытно следил за ней весь прием, и сложно было упрекнуть его в не наблюдательности, как и в, том, что он проницателен. Но королева, отсекая неприятные рассуждения, желала, увидеться для вольной беседы без личин, с племянником, так как знала, что сын уже скоро будет лежать возле обездвиженной служанки, которую он сознательно напаивал весь прием, дабы не встретиться с ней лицом, при близости, которая всегда давалась ему с трудом.

      4.

Королева рыскала племянника по всех злачным местам, кроме самого избитого и излюбленного, которое не пришло ей на со стороны острый ум, лишь из-за её личной неприязни, к нелюдям, чьи сородичи в былую пору убили её досточтимых родителей, а позже и обожаемого брата. Так, что до глубины души опечаленная, она, повесив голову рискуя уронить диадему, желала встретить его с утра, и предостеречь, что её будто хмельная шутка, с его отправлением за стены, уже не такая веселая острастка, а главное взвешенная, учитывая его домашний уклад, и нелюбовь к открытым пространствам. И ненадуманной угрозой за стенами.

И, тем часом, сам Джоаль уже минуя пустые крылья замка, и притаившуюся по альковам стражу пробрался в библиотеку к Дивелзу, которая называлась так лишь в силу того, что, что никто из ныне живущих не помнил её просторы стеллажей без присутствия извечного остроухого старожила. И среди высочайших склоченных книжных шкафов, упирающихся в затемненный сумраком туч односводчатый занятый расписной фреской, потолок, как с эльфийской, так и с людской литературой, на подвесной лестнице, в сени стоял, казалось юноша, но на деле почти двухсотлетней полуэльф. Вид Дивелза всегда вызывал неприязнь у людей, не знавшего его. Он носил скроенное под свой рост и мосластое телосложение бледно синее эльфийское сюрко с голубыми полосами тесьмы по обрамлению штанин и рукавов, которую подобрал в одном из нетронутых шкафов, и казалось, в жизни не снимал её. У неё были долговязые растянутые и широкие рукава, доходившие до бедер, из которых свисали его тонкие кисти, с вечно не стриженными круглыми ногтями. Его нетипично антрацитового-черные и длинные по мере людей прямые волосы ровным каскадом струились по его сухопарой спине, и ниспадали блестевшими прядями на острые скулы, и только слабый венок, своими серебреными шипами, не давал им нагло лесть ему в глаза, под нахальным сквозняком. Вострые наконечники бледных ушей точно скалы из воды высовывались поверх волос, и часто привлекали фырканья тех, кто бродил по замку, и замечал в свободном от дверей своде прохода, его инородный силуэт. Ростом он был с обычного человека с севера, и до истинных эльфов ему не хватало порядка фута, кой он восполнял, часто стоя выше людей, у книжного шкафа за устремляющейся к своду стремянках. Или, занимая софу для чтения, которая специально им была занесена повыше на балкон, окаймленным балюстрадой, возле кабинета, бывшего смотрителя, библиотеки, почившего много столетия ранее.

Проходя по глянцевому полу, на котором мозаикой были изображены нагие эльфийские девушки, буколически пробегающие по зеленому саду сирени, за которыми приударял не менее одетый эльф с другом в пируэте танца, Джоаль припомнил, как часто в детстве, выложенная чешуйками эпохальная картина окутывалась ворсистым непроницаемым ковром. Кой с годами оказался задвинут далеко вглубь ближайшего чулана, в котором, кстати, хранились запретные книги, кои Дивелз скрывал даже от него.

– Высоко стою, и над людьми свою головушку возвышаю, – отразился эхом по широким потолкам задорный голос Джоаля, хотя ему была отнюдь не весело, после последних известий.

Голова библиотекаря, как и его уши увлеченно дернулась на отклик, и волосы подались небольшому витиеватому виражу. Он тут же съехал по лакированным перилам с шорохом, и так как был очень легок в силу природы эльфа, не страшился упасть с высоты второго этажа. Оказавшись на бренной низине, подол его сюрко слегка поддался силе потока воздуха, и после того, как умиротворено осел на законное место скрывая его голенастые с меловой кожей ноги, и сплетенные из дубленной кожи сандалии, подбитые шершавой подошвой, чтобы не скользить по поверхности. Он разверзнулся, и его утонченные черты, не знавшего загара лица, с острым подбородком, на корню лишенного сероты щетины, ещё немного вытянулись в улыбке телесных губ, натянув малокровную кожу на скулы, выделив агатовые стеклянные зеницы лупоглазого эльфа.

– Опускаюсь, и к вашим порокам приближаюсь, – отозвался его колко высокий голос, и они обменялись устоявшимися рукопожатиями, в районе укрытых локтей.

Они без лишних слов, сразу прошли к небольшому столу за колоннами, за которым полагалась читать королю, если тот соизволит прийти, вместо того чтобы прислать прислугу, как поступала королева, когда ей требовалась книга, из библиотеки, к которой она не приближалась, держа вынесенную годами дистанцию, как и к нелюдям в принципе. За витражными скругленных алых по окаёмке оконец все так же сложенными из представительниц нудистских общин эльфов (у которых после появления людей появились шторы), брезжило намечающейся пасмурностью и нависавшими мрачными тучами, которые готовились терзать душу Джоаля неусыпной ночью, нагнетая гнетущие сомнения перед навязанным походом. А пока, они расположились на двух искусно выделанных эльфами креслах, и чтобы сгладить тяготившую тень, полуэльф сходил за спасительной лампадой.