Корчмарь, опять сделался тучным, закатив синие глаза, и выпятил губу поверх клумбы бороды. Но не от понимания, а скорее мысленно перебирая разных персон, на эту роль.

– Увы. Единственный, кто гож вам, пред вашим заходом, был отправлен пнем под жопу, на выход, – он один жестом подбородка указал в сторону притворенной двери.

– Та пьянь? – в изумлении буркнув отозвался Калиб, стоявший под плечом Джоаля.

– Та самая, – поддержала его выпавшее из уст недоумение пылким словом эльфийка, что снова следом томно приложилась к керамической плошке, подернув тонкую шею.

– Нешто нет недурнее? – скривил лицо Джоаль, представляя, с какими воплями, тот будет просыпаться от сухости во рту, посреди непролазного леса.

– Право, самый годящийся, – непроницаемо к сомнениям заверил кряжистый мужчина с некой теплившейся на лице уверенностью. – Его репутация на поверку, уходит далеко за эти земли, и нет такого корчмаря, который бы не знал Клайда Безродного, – его усы после этих слов заблестели и разверзлись в лучезарной улыбке посреди угнетающей полутени, выпуская, словно из-за штор, редкие зубы в непроизвольно сорвавшейся ухмылке.

– Отчего же он тогда такой “заправский”, распластался ликом в грязи? – нежданно встрял, резонно проронивший мысль писклявый Гайт.

Хозяин внезапно насупился, точно куснув себя за щеку.

– Одно дело прослыть славой. Другое, удержаться от пропитья всех непотребных денег в барах, или с полуэльфийками в борделях. Человек то он дельный бьюсь об заклад, вот только пороки высоки, и одолевает, под сей раз, как завижу его без путного дела.

– Пойдемте сир. Быть статься, сыщется в этом городе, тот, кто не обведет нас вокруг пальца, забрав деньги, пропустив все на ветер, – махнул на все рукой незавершившийся вкрадчивыми обетами и увещеваниями Калиб. Как внезапно, на него грозно посмотрела остролицая девушка эльф, за завесой белобрысой челки, касающейся тонкого носа в мелких царапинах, сверкнув на него сердоликами, выделив сведенные скулы и уста.

– Думай, о чем лопочешь ратник. Можешь осуждать его пороки, но не оговаривай честное имя.

После этих колючих на слух слов, она веско положила сверкающий кинжал с гравюрой лиан на доле на стойку, чем собрала очко в его пользу. Эльфы, ни в жизнь не заладили бы, защищать обыденную пьянь. Да ещё и человека.

– Я протираю штаны здесь, живехонькой только оттого, что он вывел меня из вамира, да позже ухищрениями провел меня из кумбаза, меж неладных стен майзы, где напомню вам королева с тяготившем климаксом, не выносит нелюдей… – обрывисто вспылив, вновь оскалила она белоснежные острые зубы, опаляющие смотрев на них, своим янтарными лупоглазыми очами. Чистокровная эльфийка, ко всему прочему, начала обдавать их своим природным мускусом, что не скрыли тесно облепившие одежды. Любисток так и лип к ноздрям поруганных людей.

– Тише, Сайма, – молитвенно попросил её хозяин харчевни, стуча редкими зубами сложив брови домиком, – не нужно. Они что зрят, о том и говорят.

– Сколько? – скроив тонкие черты, сердито спросила она хозяина, не переставая буравить взглядом свиту виконта, оранжевыми пылающими глазами, дергая желваками.

– Ты пропустила два, по цене трех крон. Так что, подавай шесть, – быстро подсчитал он, одеревеневший не вяжущим языком.

– Держи холуй. И за него тоже, – она скопом положила дополнительных пятнадцать. – А вы! – указала она на Джоаля с Калибом тонким пальцем, опять презренно воззрившись на их стушеванные позы. – Лучше берете его, чем всяк шарлатанов, и пройдох. Клайд за работой бесподобен, а без… сами лицезрели.

Сайма, нервозно забрав кинжал, и больше не выпустив не слова, вытянувшись в жердь, колченого переступая на левую ногу, вышла прочь из-за стойки, едва не задевая макушкой лампады. Её зеленные зоны приталенной куртки, поверх черных элементов уплотнённо облегающей кожи наряда на подобия робы, доходившие языками фалд до бедер, обрамленных по бокам тесьмой, с длинными остроносыми сапогами по тонкие колени, хромающее скрылись за дверью, когда оцепеневшей Джоаль отошел от её слов.

– Благодарю за наводку, – специально с утрировал Джоаль, а тот лишь улыбнулся.

– Всегда рад, – и на его затертой временем столешнице появилось десять монет в знак доброй воли виконта.

Водворившись к уже густо серому небу, занесенному тучами, и огибая корчму, они шли по горячим продавленным коленями явственными следам по грязи, как не странно – следопыта. Обогнув основное двухэтажное здание прибившиеся к старшей сестре мельнице, они звенящей сворой подступили к захудалой пристройке навеса хлева, который скрывал за серыми изгнившими досками похрюкивающий аккомпанемент работы жерновов, а на фасад с низкорослым формальным забором из плетни выпячивал небольшое пастбище. Их наводка оказалась верной.

Из водоскопа поверх корыта, наполненного водой для скота, торчала шея упавшего на колени горе-героя, а голова его ушла в толщи холодной воды. Неподалеку под тем же навесом котуха с запавшими на бок подремывающими в осаждающих мухах хавроньями, на толстом бочонке, свесив ноги, восседала памятная эскападой зеленакожая особа, и скучающе барабанила пятками по его ободу. Она все так же держала на спине тяжелую для неё котомку, а меж ног упарившись лезвием ножен в грязь, обхватила осемью пальцами в своих широких ладошках на коротких руках, длинную рукоять с эфесом на конце. И заметя подкрадывающуюся группу, она сквозь редкие, похрюкивания сновавших недалеко свиней, ощетинившись хмуростью, принялась украдкой взывать к человеку, который казалось, уже положительно для своей горе жизни, наконец утопился.

И он, точно уловив модуляции вибрации от хрипучей спутницы, вынырнул, гейзером выпустив над собой брызги капель, как только все уже собирались его спасать. Его волосы истощали и словно водорослями покрыли его голову и скуластое бледно-заветренное, скуластое лицо, со спадающим прямым, но малость припухши с конца носом. С недельной темной мокрой щетины аналогично часто накрапывала, неистощимая капель. Он, полусидя, не отпуская из обхвата корыто, взыскательно посмотрел на свою спутницу, и та, спрыгнув в навоз, перемешанный с грязью, валко из-за веса мешка встала на мыски шепнула ему, что-то на ухо, получив в придачу несколько холодных капель себе, на курносый нос. Уловивший новость человек, скосившись изучающие обмерив прямым взглядом, вдоволь осмотрел их, затем её, а когда вернулся к ожидающим, не совсем осознанный видом остекленелых мутных глаз, то остановился на самым почтенным, с кого и спросил, не спеша выказывать почтения, или хотя бы поднявшись из грязи.

– Чего потребно? – он был крайне недоволен, и все ещё неизбывно пьян, но не моргал застланным истончавшими от воды волосами зоркими глазами, и уперто не отводил взора, и, не взирая, на то, что держался исключительно за счет скопа воды, пропитал их чувством осторожности к своей неясной персоне. Молва о нем все же малость подкупили группу, не направляя упрека к его нынешнему моральному падению.

– Мы сударь здесь за тем, дабы предложить вам работу, – не совсем уверенно, (не способный до конца выкинуть нынешний образ из головы) держа осанку объяснялся нашедшийся Джоаль.

Гоблинша, опять шепнула ему на ухо, очередную напраслину, относительно своих доводов о людях, стоявших перед ним. Он что-то нечленораздельно пробурчал ей в ответ.

– Подробности, – это был не вопрос, он просо хотел уточнить, и, залезая рукой в стылую воду, плеснув ею себе в глаза, которые всецело пребывали за завесой мокрой челки.

– Нам нужно в лирру. И путь требует скрытности. Все скрытые тропы, и окольные лазы, всем, чем владеет истинный следопыт. Если вы, несомненно, таким являетесь…

Гоблинша опять потянулась к нему, но он упер в её плечо пальцы, попридержав рвение. Она скривила круглое лицо, но скаля клыки, промолчала, и повернула обратно не без труда взобравшись на бочку. Человек на ватных ногах встал во весь рост, и, не смотря на въевшуюся грязь на заскорузлой куртке и запятнанных льняных штанах, был вполне внушителен. Не коренаст, но весьма широкоплеч. Особенно приметны пристали серые словно ртуть блеснувшие на косом свету глаза.