Вот как оценивал Бердяев в "Философии неравенства" (1918 г.) новый строй задолго до окончательного прозрения большинства подданных: "Социалистическое государство не есть секулярное государство, как государство демократическое. Это – сакральное государство. Оно в принципе не может быть веротерпимо и не может признавать никаких свобод. Оно признает права за теми, кто исповедует правую веру, веру социалистическую. Социалистическое государство есть сатанократия. Социализм исповедует мессианскую веру. Пролетариат есть класс – мессия. Хранителем мессианской "идеи" пролетариата является особенная иерархия – коммунистическая партия, крайне централизованная и обладающая диктаторской властью. Никакое волеизъявление народа не допускается. Необходимо насильственно подчинить народ "священной" воле пролетариата".
"Священная" воля требовала "священных" жрецов, проповедников, пропагандистов, агитаторов. Влияние этих притязаний было тем успешнее, чем более проводники "новых" идей обращались к бессознательному, иррациональному. Отсюда неистребимая любовь такого государства к митинговой обработке "масс", ибо в массовом сознании рушится самобытная психическая надстройка, отличающая индивидов друг от друга, и обнажается, по Фрейду, однородный для всех бессознательный фундамент. "Масса" легко поддается эффекту гипнотического краснобайства. Впав от трескучей риторики в коллективное бессознательное, она строила светлое будущее, забыв о том, что из нищеты и убогости настоящего сказочному грядущему не быть. Так как подобное порождает только подобное. Она забыла или не ведала, что невозможно совершить "ни одного злодеяния, даже самого крупного, не предпослав этому каких-нибудь прекрасных слов об общественном благе и общем благоденствии".
"Масса" не подозревает, что с ее бессознательным манипулируют сознательно. Вера в приход святого, мессии, пророка, вождя, cпасителя, лидера, который все увидит, все объяснит, разрешит и примирит, накормит, обогреет, обласкает, возродит такая вера вечна, ибо большинство верит в чудо (надежда – родня чуда), которое заключено не в самом надеющемся, а где-то там, вне, и его следует терпеливо дожидаться, как у моря погоды.
Истинный художник верит в "чудо" в себе. Тем он отличается от других людей, хотя у него масса проблем.
Посмотрит иной на горизонт, который, как ни трудись, ни облагораживай, ни обустраивай, не приближается. Беспредельные пространства вселяют неуверенность, порождают настроение непреодолимости, бесполезности и бессмысленности. Невообразимые пространства подавляют, во многом формируя тип человека. Это давно установленный факт. В труде художника он отягощается сознанием невостребованных, неокультуренных гигантских творческих пластов. Влияние географической широты и пространства (необозримого и замкнутого) на творчество мало изучено и изучаемо из-за своей кажущейся очевидности. О чем, собственно говоря, спорить или вести ученые беседы: о том, что жители севера предпочитают меха?
Представляется, что такое отношение к факторам, определяющим бытие человека, а следовательно, и его творческий потенциал, образ и стиль жизни, культуру, "цивилизацию" (Африка и Австралия не додумались до изобретения двигателя и внутреннего сгорания), напоминает мышление человека древнего: созерцая движения светил и планет, т.е. очевидное, он, не раздумывая, ставил Землю в центр мироздания, не рассуждая на эту тему и довольствуясь тем, что все вращается вокруг Земли, все заключено в человеке и служит ему.
Подчеркивая большую роль фантазии художника в творческом процессе, нельзя ее преувеличивать. "Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует – уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос… Если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его сумасшедшим". Так четко представлял активную сознательную роль вдохновения, неотъемлемой части фантазии, его объективную обусловленность А.П.Чехов, хотя жизнь сложнее…
Проблемам роли фантазии, интуиции в процессе художественного творчества за последние годы посвящено немало трудов. Социологический скальпель, с помощью которого пытались проникнуть в тайны художественного творчества в начале XX века Ю.В. Ковалев, Я.П. Кострицкина, Е.К. Иванова, Л.Н. Данилова, А.В. Дарашевич, сделал лишь "легкие срезы" на микромалых группах студентов художественно-образовательных учреждений, художниках театра, "художниках-дилетантах".
Без намека на социологический опрос или голосование один из исследователей замечает: "Все (?) ученые и творческие работники единодушно (!) отмечают следующие особенности интуитивных процессов: первое – непосредственность, второе – отсутствие рассуждений, третье – процесс протекает как бы сам собой, без волевых усилий, четвертое – наличие чувства уверенности в правильности результатов этого процесса, пятое – разумность интуитивного процесса (в отличие от импульсивных действий), шестое – мгновенность, быстрота процесса и т. д."
Интуиция, по Бергсону, например, есть род интеллектуальной симпатии, посредством которой человек вскрывает суть вещей, незримых для ординарного сознания. Интуиция отдана в жертву интеллекту, однако в "пограничных" ситуациях она действует подобно молнии, озаряя суть человеческого "я", его судьбу и место во Вселенной. По мнению философа, с наибольшей силой интуиция как форма эстетической способности проявляется у представителей художественно одаренной части общества.
Нетрудно заметить, что признаки интуитивного мышления свойственны как целеустремленной, так и нецелеустремленной человеческой деятельности вообще.
Преувеличение роли интуиции и подсознательного почти не встречается в современной литературе о художественном творчестве. Однако это не означает, что как в художественной области, так и в иных сферах человеческой деятельности перевелись работники, всецело полагающиеся на свою интуицию, наитие, фантазию.
Называя интуицию инстинктом, Н.К. Михайловский писал: "Первоклассный художник имеет в руках своего познания все нити своих суждений, тогда как художник мелкотравчатый до такой степени руководствуется инстинктом, что даже и не подозревает, что придерживается тех ими других…" Данное утверждение можно отнести и ко всем первоклассным работникам, где бы они ни трудились. Не обуздывать свою интуицию, не слепо следовать за нею, а вскрывать в знании, постигнутом интуитивным путем, рациональное, истинное и направлять это осознанное в нужное русло – в этом состоит один из важнейших элементов творчества.
И, разумеется, специфика труда художественной интеллигенции в целом и особенно каждого индивида в отдельности зависит от способностей и одаренности ее представителей.
Л. Выготский утверждает, что искусство от науки отличается методом. Однако метод есть лишь производное от цели, задачи, которые ставят перед собою ученый или художник, любой человек. Объект труда определяет во многом характер и содержание метода, пути подхода к исследованию, колорит результатов труда. Метод диалектичен, не статичен и вне, и в процессе труда. Метод многолик и разнопланов, он может соединять в одной работе холодный расчет ученого и фантазию художника, темперамент образного поиска в науке и рассудочность художественного исследователя.
Отсутствует видимая грань между иррациональным и рациональным, художественным мышлением и мышлением научным. Цель исследователей одна – жизнь во всем ее противоречии и многообразии. Но и метод, цель, и подход к методу – не окончательные критерии. Действия исследователей, подчиненные одному методу и одной цели, могут привести к различным выводам.
Современный проповедник учения йоги Рамакришна повествует о четырех любознательных, которые задались единой целью – узнать, что есть слон. Один дотронулся ноги, другой – до хобота, третий – до туловища, четвертый – до ушей. Каждый соответственно категорически заявил, что слон – это столб, дубина, бочка, большая корзина! Начался спор, который продолжается и поныне, ибо все четверо были незрячи.
