Сейчас она поедет в таксидермический салон, Петрович наверняка уже там, беседует с клиентами. Это он умеет, ей еще учиться и учиться.

Pитa вышла в прихожую и стояла, раздумывая, брать ли сегодня зонтик, потом вспомнила, что она теперь при машине, а в бардачке лежит старенький складной, на всякий случай. К тому же она научилась лихо парковаться в любой щелке, поэтому незачем таскать лишний груз в дамской, кожаной сумочке.

Затрещал телефон, резко и нагло, Рита вздрогнула и в который раз подумала, что пора его поменять на современный аппарат с мелодичным звонком.

— Алло? — сказала она, сняв трубку.

— Привет, Макушка. Это Сито-Решето.

— Здравствуй. Ты где? — удивилась она.

— В постели.

— Ага, ясно. С Мадонной.

— Ты стала такая шутница, Макушка. Просто не узнать.

— Наверстываю упущенное, — засмеялась она.

— Здорово получается. — Он тоже засмеялся, а потом, понизив голос едва не до шепота, спросил: — А… ты во всем его наверстываешь, это самое упущенное?

— Стараюсь, — не растерялась Рита ни на секунду.

— Возьмешь в компанию?

— Ой! — расхохоталась Рита совершенно откровенно. — Не смеши меня! Неужели ты хоть что-то упустил? — Она сказала это и почувствовала, что горло перехватило, она откашлялась и покраснела.

— Нс то слово, — коротко и расплывчато ответил он. — Как насчет того, чтобы встретиться сегодня вечером?

Рита помолчала секунду, потом спросила:

— А… за свои штаны не боишься?

На линии повисла тишина, потом раздался смешок, и Решетников игривым голосом проговорил:

— Сегодня я надену черные. Да и потом, сейчас везде чисто и сухо… — Как будто догадавшись, что его слова прозвучали двусмысленно и Рита могла истолковать их как намек на то, какой грязный пол был в беседке тогда, десять лет назад…

— Ты знаешь, в моем возрасте можно подхватить радикулит… на природе. Уж лучше встретимся под крышей.

Решетников засмеялся, благодарный Рите за то, что она не взъелась на него и не накинулась, как могла бы любая другая чувствительная женщина. …

— Под крышей дома твоего, — пропел он на всякий случай.

— Можно и моего, — ответила она.

— А твой…

— Мой сын? Он сейчас в лагере. Я отправила его на море. Извини, Решето, мне пора. — Она посмотрела на часы. — Где тебя подхватить в восемь?

— У твоего подъезда, — сказал он.

— Опасаешься кататься с дамой? — ехидно поинтересовалась она.

— Люблю гулять по городу детства, — хмыкнул он в ответ. — Я еще не был на реке. Вид из беседки ночью — не в счет. Как там с водой?

— Вятка по-прежнему судоходна, — фыркнула Рита. — Все, до встречи.

Рита никогда не верила, что страдания в конечном итоге вознаграждаются. Она теперь верила в другое: если жизнь человека представить в виде большого мешка, примерно такого, как у Деда Мороза, то в нем лежит абсолютно все — беды, радости, удачи и неудачи. Ей самой он представлялся сшитым из пятнистой шкуры нерпы, с золотыми кольцами на боках.

Рита не сама додумалась до такой мысли, навел на нее Сысой Агеевич, который поначалу казался Рите самым настоящим шаманом. А чем лучше она узнавала его, тем отчетливее понимала, что никакой он не шаман, а человек, сумевший постичь мудрость жизни. Собственные мысли могут родиться только в том случае, если поставить барьер перед чужими и чуждыми. Он сумел это сделать, сидя у себя в доме на самой восточной оконечности Чукотского полуострова. Все, что рождается, должно быть зачато, а это происходит не прилюдно. Вот в чем еще дело, вот в чем причина мудрости этого человека.

Когда она впервые увидела у него мешок из нерпы с золотыми кольцами, который он встряхивал перед тем, как вынуть из него ножницы, ланцет или катушку толстых ниток, Рита замерла и не дышала. Ей ужасно хотелось спросить, что в нем есть еще, но она не отважилась.

Он рылся в мешке, в тишине комнаты шуршала толстая, не слишком хорошо выделанная шкура. Из мешка тянуло жиром, но Рита уже привыкла к такому запаху и почти не замечала его, как не замечают запах жареного лука люди, которые едят его каждый день.

Словно завороженная, Рита смотрела на переливы ворса на мешке в свете пламени открытой печи, когда Сысой Агеевич затягивал на горловине вощеную веревку.

— А… что у вас в нем еще лежит? — все-таки спросила Рита тихим голосом, когда старик опустил мешок рядом с табуретом.

— Все в нем. Вся жизнь. — Он хитро посмотрел на Риту. — У тебя тоже есть такой мешок, только ты не видишь его.

Рита не отрывала округлившихся глаз от мешка, который, как живой, оседал, уменьшаясь в объеме, — выходил воздух через неплотно затянутую горловину.

Она смотрела так пристально на этот мешок, будто надеялась разглядеть все, абсолютно все, что в нем есть. На долю секунды ей показалось, что на самом деле это мешок… ее собственной жизни. И в нем лежат золотые свадебные кольца… похожие на те, что на шкуре нерпы. Или ей больше всего хотелось вынуть их из такого мешка?

— Ты знаешь, Рита, пока я не выну все из этого мешка моей жизни, я не уйду к верхним людям.

— Да-а? — прошептала она. — Вы о…

Старик засмеялся.

— Не надо бояться произносить это слово. Оно такое же нестрашное, как слово, которое никто не боится произносить.

— Какое? — Рита впилась глазами в его мутные серые глаза, потом перевела взгляд на руку старика — он снова поднял мешок и покачал его, словно взвешивая.

— «Жизнь» — вот какое слово, — сказал он. — Его никто не боится произнести.

Рита разочарованно выдохнула.

— О смерти думать не страшно, — продолжал он, не замечая ее разочарования. — Если станешь себя обманывать, будто у тебя вечная жизнь на земле, ничего не успеешь сделать. А когда поверишь, что и у тебя есть предел до ухода к верхним людям, то не будешь спать на ходу. Потому все успеешь и счастливей проживешь.

Мешок раскачивался, уменьшаясь на глазах, Рите казалось, она даже слышит свист выходящего из него воздуха, она неотрывно следила за ним, как лайка, готовая поймать толстую муху, которая дразнит ее, летая перед самым носом.

— Да, да, у каждого из нас есть такой мешок, — настаивал Сысой Агеевич.

— Но разве смерть иногда не приходит… раньше времени?

— Нет. — Сысой Агеевич улыбнулся. — Если человек рано умер, значит, он неправильно распорядился своим мешком.

Рита невольно поежилась. Нельзя сказать, что она никогда не думала о смерти. Как и всякому человеку, ей в голову приходили страшные мысли, но она быстро отгоняла их от себя как что-то болезненное.

Золотые кольца нерпы искрились в свете пламени, гудевшего в печи. А не лежат ли в глубине мешка настоящие золотые кольца, снова подумала Рита. Если, в мешке ее жизни есть все, то, значит, должны быть и они. Как бы ей потрясти мешок своей жизни, чтобы они поскорее выскочили наружу?

Она не раз думала об этом с тех пор, особенно часто после того, как Ванечка заинтересовался отцом. А теперь еще эта неожиданная встреча с Решетниковым. Так что же, выходит, Сито-Решето… он, может, тоже выпрыгнул из… мешка ее жизни? Иначе он не возник бы снова у нее на пути…

Рита усмехнулась, затормозила перед красным светофором. Недалеко отсюда, сразу за поворотом, в старинном отреставрированном купеческом особняке, находится дирекция телевизионных программ. Она вспомнила об этом, и перед глазами возник Алик.

Рита взглянула в зеркало заднего вида, собираясь убедиться, что тушь на ресницах в полном порядке. Взгляд ее поймал машину, которая почти уперлась ей в бампер.

Ну, что за козел, то есть домашний олень, — поправила она себя и улыбнулась. Рита где-то подцепила эту фразу недавно, и она ей нравилась.

О Господи, это же Алик. Легок на помине. Разлегся на переднем сиденье в привычной барственной позе, откинувшись йа спинку кожаного кресла черного, как негр, джипа, и ухмыляется, уставившись в ее зеркало.

Рита подняла руку, пошевелила тонкими пальчиками и улыбнулась, приветствуя его.