Ефим рубанул воздух ребром ладони, будто пресекая все возможные Васькины возражения. Однако Васька был парнем хоть и нетрусливым, но и не дураком. Полянская армия ему была не желанней проруби:

– Как же мне поступить-то теперь? Научите, а, дядька Прохор!

– Ну, первым делом, обратно в деревню ты не суйся. Там сейчас полянские приказные стоят. А вот, знаешь ты, где делянка наша куреневая вверх по Хонаре?

– Знаю. В прошлом году там курень с отцом валили.

– Ну вот, там переждешь пока, – дядька Прохор выдохнул с явным облегчением, – А мы-то уж боялись, что ты упрямиться станешь как Макарка. Тот вон сегодня сам в полянскую армию попросился. Ему, видите ли, девка отказала!

– Да ну, что я? Дурной совсем? Про Макарку судить не берусь, коли у него причина есть сердечная. А я-то чего в полянской армии не видал?

– Ну-ну, «причина сердечная», – передразнил Прохор, – У тебя случаем еще зазнобы не появилось? Нет? Ну и славно.

Дядька Прохор потрепал Ваську по загривку и тут же стал подниматься:

– Спасибо вам хозяева за хлеб – соль. Мне пора.

– И тебе, Прохор, спасибо, – Ефим поднялся следом за гостем. Старики коротко поручкались, и, не теряя более времени, Прохор скорым шагом пошел обратной дорогой.

Как только он скрылся за деревьями, Ефим сразу начал собирать разложенную на платке еду:

– Вот, Вась, здесь хлеба тебе в дорогу, да репы. На пару дней хватит. Иди прямо сейчас. Искушать судьбу не будем.

– А сено как же? – Васька, видя такие скорые сборы, слегка растерялся.

– Да леший с ним, с сеном. Как-нибудь управлюсь. А ты вот что запомни, на делянку придешь, помнишь там теплушка есть?

– Помню.

– Вот в ней затаишься, и ухо в остро держи. Говорят, поляне Лисов-ловцов позвали, те шныряют по всем окрестностям. А полянцы ловцам за каждую душу нифрилом платят. Так что, смотри, сынок, не попадись!

Ефим протянул Ваське узелок с едой, а потом за нитку достал из-за пазухи копейку.

– И вот это возьми, пригодится. Ну, давай прощаться.

Ефим обнял Ваську скупо, отстранил от себя и сказал с деланной бодростью:

– А ну-ка, покаж, как ты научился волком ходить.

Васька согласно кивнул и начал сосредотачиваться на переход. Тело еще помнило, как оборачивалось этой ночью, и нужное состояние вернуло легко и быстро.

– Душа моя в темнице тужит, а серый волк ей верно служит, – Васька привычно прошептал заговорку, и вот перед Ефимом уже стоял оборотень.

– Ну, что ж, паря. Я и не заметил, как ты вырос. А теперь давай, волчонок, беги, на тебя охота!

К делянке Васька шел болотами. Местность он знал хорошо и выбирал путь так, чтобы чужаку выследить его было предельно сложно. К тому же, видно со страху, он проникся волчьей своей ипостасью как никогда раньше, и на одной заболоченной поляне набродил так, что кого угодно, наверное, сбил бы с толку: откуда след пришел на эту поляну, и в какую сторону оттуда убрался.

Самое же удивительное для Васьки было то, что предельная сосредоточенность на волчьем ходе уже не отбирала у него столько сил как раньше, а даже наоборот. Васька бежал довольно быстро, но при этом был так погружен в это звериное состояние, что не замечал никакой усталости, а только лишь животную радость жизни и движения.

На берег Хонары он вышел, когда солнце стояло еще довольно высоко. Он сменил заговор на копейке с обережной на дорожную, она теперь собирала часть рассеиваемой им силы и возвращала обратно приятным теплом в солнечное сплетение, поэтому он не только не устал, а напротив, чувствовал прилив сил. Васька решил не отдыхать, и к сумеркам уже подходил к куреневой роще, где деревенские мужики артелью валили и заготавливали деловую древесину.

Сейчас на делянке никого быть не должно. Для рубки курени еще рано, работы здесь начнутся не раньше ноября, когда ляжет снег. И все же на подходе он благоразумно сбавил шаг, начал порыскивать, обходя делянку кругом, чтобы почуять, есть ли кто-нибудь здесь.

Убедившись, что делянка давно пустует, он направился к теплушке, в которой мужики во время работ прячутся от холода. В этой невысокой постройке из бревен крытой корой и присыпанной землей, было тепло и влажно. Васька втянул в себя знакомый сырой запах, и почувствовал облегчение. Два дня он здесь отсидится.

Он вынул из-за пазухи копейку и освободил ее из хлебной мякоти. Залеплять нифрил хлебом нужно для того, чтобы тот восстанавливал свои свойства. Он подвесил копейку в юго-восточный угол, и снова перезаговорил на оберег: «Вот тебе новый дом, береги его и тех, кто живет в нем», – получив приказ оберегать Васькино новое жилище, копейка разлила едва видимый в сумерках зеленый свет.

Васька разом ощутил усталость всех сегодняшних тревог и долгого похода, и едва прилегши на полог, сразу уснул. Во сне ему привиделось душистое сено и покос, но длился этот приятный сон недолго. Обережная копейка внезапно появилась в его сонном видении и замаячила зелеными всполохами тревоги. Он тут же открыл глаза и уже в яви кинул взгляд в угол, где висела монетка. В продолжение тревожного сна копейка и наяву излучала те же прерывистые вспышки зеленого света. К теплушке кто-то приближался.

Васька подкрался к двери и обратился в слух. Сначала он почуял не слухом, не нюхом, а звериным чутьем оборотня, и лишь потом услышал, как кто-то наступает на сухие ветки. Этот некто шел прямиком, не разбирая дороги. Так может идти только совершенно уверенный в себе человек или зверь. Урские волки так не ходят даже по своей деревне! Волк всегда ступает осторожно. А вот так, пожалуй, может переть только полянский Вепрь. Васька живо представил себе свирепого оборотня полянского приказного с княжечевой грамотой и приказом забрать Ваську в полянское войско. А затем и услышал сбитое дыхание. Только почему-то это было дыхание совсем молодого человека, скорее даже парня.

Васька заглянул в дверную щель и, наконец, увидел незваного гостя. К его удивлению, это был вовсе не полянский вепрь и не рыжий ловец-лис, а такой же как и он паренек-волк, только в городской одежде. Тот спотыкался, цеплял ногами за коренья, и сам же себя вслух ругал за неуклюжесть. Оно и правда, таких нелепых представителей волчьего рода Васька еще не видел. Он тихо отошел в угол теплушки и слился с темнотой.

Дверь распахнулась, и в посеребренный лунным светом дверной проем ввалился худой, костлявый паренек Васькиного возраста. Даже не верилось, что человек с таким тщедушным сложением способен производить в лесу так много шума. Судя по кожаным накладкам на локтях и коленках, скорее всего подмастерье. Он, как и Васька, был волком, но явно еще очень плохо осознавал свою оборотную сторону. Даже войдя в теплушку, он не почуял Васькиного присутствия.

– ФФФууу. Скажите пожалуйста, я дошел! – паренек громко хлопнул дверью, шагнул внутрь и плюхнулся на полог, не только не увидев Ваську, но даже не обратив внимания на отчетливо видимый в ночной темноте свет обережной копейки. Васька, пораженный такой беспечностью, распахнутыми глазами смотрел, как тот стаскивает с себя сапог.

– Ай, да Акимка. Ай, да сукин сын, – заявил паренек самодовольно, – Старый Фроим, вы-таки можете мной гордиться! – стянутый сапог с грохотом упал на деревянный пол, и паренек начал стаскивать второй. Васька понял, что беспечный горожанин не представляет угрозы, и ему вдруг нестерпимо захотелось его поддеть:

– А кто такой старый Фроим? – строго спросил он, выходя из угла.

– Ай, – паренек от неожиданности подпрыгнул на пологе, ударился макушкой о верхние нары и снова айкнул, теперь уже от боли. Застигнутый врасплох он смотрел на Ваську диким круглым взглядом. Одной рукой он мимодумно продолжал тянуть с ноги сапог, который, правда, никак не поддавался, а другой – тер место ушиба. Выглядел незваный гость глупо и несуразно, Васькина настороженность слетела как шелуха с семечки. Из готового к схватке волка он обернулся на человеческое лицо, и новый вопрос прозвучал уже весело: