Засада. Но сестру надо успокоить.

— Всё нормально, — ободрил её я, — Сто у меня приняли, ждут остальное частями.

Да, я соврал. Можно сколь угодно мне ставить это в вину, но от знания всего этого дома никому легче не будет.

— Ну что ж, уже хорошо, — горько улыбнулась сестра, — Я приготовлю ужин, скоро мама должна вернуться.

И она ушла за занавеску, отгораживающую крохотную кухню, оставив меня держать компресс на голове и лихорадочно продумывать дальнейшие действия.

За дверью послышался топот. Она распахнулась, и внутрь влетел друг моего реципиента. Я сразу распознал его яркий образ в памяти Алекса. Тоже эмигрант из России. Мишка Рощупкин. Иностранцы его постоянно зовут Майклом. Тёмные глаза и волосы, чубатый на манер казака, хотя его семья не имела никакого к ним отношения.

— Привет! Так и знал, что застану тебя, — возбуждённо затараторил он, не видя моих предостерегающих жестов, — Восемьсот гринбэков до декабря! Это же бред! Я встретил Дэнни и Пита! Уроды. Сказали, что ждут и мой долг. А ещё, что нужно «пинать» тебя почаще, чтобы «работал получше» и выплатил свой.

Твою же за ногу! Ну как всё нормально шло…

— Ого, это они тебя так отделали? Сволочи! — сжал здоровенные кулаки мой коренастый друг. Среди нашей компании он всегда отличался физической силой и здоровьем.

На кухоньке раздался звук упавшего жестяного половника. Мишка дёрнулся от неожиданности и застыл, вытаращив на меня глаза. В них читалась мольба о прощении.

— Ой дура-а-ак, — простодушно пробормотал я. А что ещё оставалось.

Тоня вылетела из-за занавески, как снаряд из гаубицы:

— Что значит восемьсот долларов?

— Тоня, прошу тебя, успокойся!

— Ты мне солгал?

— А что бы изменилось?

— Что бы изменилось? — возмущённо выдала сестра, и тут я понял, почему совершил оплошность.

Это я, у которого мысли и сознание мужика за сорок — уже воспринимаю денежную проблему «семьи», где две женщины и маленький брат — как свою личную. Поправлюсь, единоличную! И этому способствует та часть сознания, которая осталась от Алексея. Сестра же видит перед собою худого, побитого парнишку, которому платят пятнашку и не берут на серьёзную работу. И, конечно, воспринимает эти деньги как общую нагрузку. Более того, судя по тому, что я почерпнул из памяти реципиента — Антонина, как и я, считает это больше своей задачей, заботясь о матери. Замечательная девушка.

— Простите, — только и выдохнул Мишка. От меня при этом не укрылось, как он скользнул взглядом по Тоне.

— Всё нормально. Тоня, я обещаю, я решу эту проблему, — проговорил я.

— Да, как же интересно⁈ — взвилась сестра и в отчаянии отбросила в сторону столовую тряпку. Резко развернулась и возвратилась на кухню. Оттуда послышались всхлипы и ожесточённый стук другого половника в кастрюле.

Я повернулся к Мишке:

— А что у тебя за долг?

— Ты что, забыл? Сорок долларов. В начале месяца брал, когда отец слёг с пневмонией. На доктора.

— Да-да, извини, я как-то, — показав на голову, я сделал вид, что не в состоянии сейчас думать о чём-то или вспоминать, — Скажи, тебе про меня сами ирландцы растрепали?

— Нет, то есть да, но я ещё раньше узнал.

— Откуда? — удивился я.

— Да от Гарри. Я как раз шёл с работы, а он сидел, как всегда, какую-то ерунду чинил у Майки.

Я поморщился и покопался в памяти. Затем осенило:

— Это бомж, что ли?

— Кто? — не понял меня Мишка.

А, в этом времени ещё нет таких казённых сокращений, как «без определённого места жительства».

— Ну, бродяга.

— Да, он. Сидел, подрабатывал там. Я с ним поболтал немного. Вообще, чудной мужик. Я его поддатым вижу максимум раз в неделю, в отличие от остальных этих твоих «бомжей», — Мишка выделил новое для себя слово, — Короче, он за тебя волновался.

Я кивнул, «вспомнив»:

— Отец, пока работала его лавка, давал Гарри мелкие подработки и позволял мыться в подсобке. Вроде говорил, что он даже воевал. Но я как-то не расспрашивал.

— Да, батя твой — мировой мужик был, — вздохнул друг.

— Слушай, — я обратился к нему и многозначительно показал на кухню, понижая голос, — Тут видишь какое дело, давай завтра всё обсудим?

— Давай, — с облегчением проговорил он, хоть и с интересом повёл носом на запах супа, доносящийся до нас.

Уже когда он тянулся к дверной ручке, на пороге возникла мама. Её седоватые волосы были убраны под чепец. Усталое лицо выдавало тяжёлый рабочий день.

— Здравствуй, Миша, уже уходишь? А поесть?

— Да, Елена Михайловна, надо родителям ещё помочь, завтра забегу за Лёшкой по пути, хорошего вечера!

Мишка взъерошил непослушные волосы на голове моего младшего брата, который зашёл следом, и закрыл за собою дверь.

— Ого, Лёша, что это с тобой такое, — с детской непосредственностью выдал Саша, взгромождаясь на стул рядом и указывая на ссадину на моей голове.

Нда, тяжёлых разговоров, похоже, не избежать. Пристальный и встревоженный взгляд матери уже сверлил меня.

Неожиданно выручила сестра.

— Упал он. Таскали какие-то ящики на работе. Давайте-ка всё за стол. Сначала поужинаем и потом все разговоры. Мама, раздевайся, садись, — хлопотала уже вокруг стола сестра.

Мама присела рядом, не сводя с меня настороженного взгляда.

— Всё хорошо, — твёрдо сказал ей я.

— Он отдал часть денег, мама, — подыграла сестра.

— Сам упал? — явно было видно, что мать не верит мне, — Давай я посоветуюсь по работе с Виктором Васильевичем.

Виктор Горский был из первой волны эмигрантов. Дела его, мягко говоря, были не совсем законны. И он был «в авторитете» в нашей части Бронкса. Однако это было бы глупо. Идти решать такую проблему к тому человеку, который запросит неизвестную цену. Которая может быть ещё хуже, чем долг ирландцам. Отец почему-то не хотел брать у него деньги и строго-настрого запрещал нам иметь дело с ним. Почему — никогда не говорил. Но у меня не было желания проверять причину такого поведения.

— Нет, не делай этого, пожалуйста, мама. Всё в порядке, — твёрдо попросил я, смотря на неё.

— Суп стынет! — подогнала нас Тоня, и мы молча принялись ужинать. Тишина была напряжённой. Все, кроме маленького Сашки, нахмурено смотрели в свои тарелки. Мы с Тоней не хотели пересекаться взглядом с мамой.

От неприятного разговора меня спасло то, что ей нужно было идти на ночную подработку няней. Маму заняла разговором сестра, а я усиленно делал вид, что мне чрезвычайно важно уделить внимание младшему брату, рассказывавшему о своих «приключениях» за день.

Мама ушла, и я, наконец-то смог пройти в комнату, где жил вместе с Сашкой. В соседней теперь обустроились сестра и мать. Маленькие клетушки, в которых помещались только кровати, сколоченные из досок от ящиков, да тумбочки. И крючки для одежды на стене. У женщин висело простое зеркало. Сашка быстро уснул. Я укрыл его одеялом и задумался. Из этого состояния меня вывел шорох около двери.

— Куда ты, Тоня?

— По делам. Обязательно выстави суп на… — в голосе сестры я услышал такие нотки, которые сразу заставили напрячься.

— Повернись-ка!

— Зачем, — сестра остановилась в дверях.

— Я прошу тебя, — сказал я как можно мягче. Нельзя в такие моменты давить на женщин. Только хуже будет.

Она обернулась. Глаза подведены чёрной дешёвой тушью. Прямо полностью вокруг, но даже для новой моды Нью-Йорка — это было чересчур. Бледное-бледное лицо, красные румяна. Волосы закручены в локоны и подхвачены обручем. Взяла остатки косметики мамы.

— Не ходи туда.

И тут её прорвало:

— А что ты ещё предлагаешь, Лёша? Как мы сможем выплатить такую сумму? Что ты будешь есть завтра? Как отправлять в школу Сашу? Восемьсот долларов! Я видела на прошлой неделе Пита. И он звал меня… на «работу»… Ты знаешь ещё какой-то путь? Идти к Горскому? Так там будет то же самое. Тем более придётся работать тут — в Бронксе. Как я буду потом ходить по улице? А ирландцы хотя бы далеко… — сестра сорвалась и всхлипнула. Слёзы покатились по её щекам. Она быстро стёрла их, — Твою… Сейчас тушь потечёт!