– Привет. – крепко обнимая бывшую жену, хриплым голосом произнес Паша.
– Не поверишь, но я даже рада твоему приходу. – улыбнулась Настасья, вдыхая до боли родной запах любимого одеколона. – Разувайся, проходи. На кухне уже заваривался мятный чай, а две чашки аккуратно стояли на белых блюдечках. Затянув пояс бордового атласного халата, Настасья села напротив Паши в ожидании разговора, ради которого он приехал.
– Как ты? Похудела еще сильнее. – начал он.
– Как видишь, живу. Вчера Муся умерла.
– Почему? Почему не позвонила?
– А чем бы ты помог? Живешь далеко, да и поздно было.
– Тась, я женюсь. – Резко, словно ножом резанул Паша. Настасья от неожиданности сделала слишком большой глоток, чай обжег язык, небо. Хлопая глазами, она старалась сделать максимально непринужденный вид, но слезы в глазах предательски набирались, может, от ожога, а может, от сказанных слов. Она молчала, сказать было нечего.
– Ты ведь сама понимаешь, жизнь продолжается. Миша был бы рад, если бы, и ты нашла кого-то, может, даже родила еще…
– Замолчи! Просто заткни свой рот. Как ты смеешь мне говорить, что хотел бы Миша? Да откуда тебе знать!
– Тася, я не хотел тебя обидеть, я просто переживаю за тебя.
– Переживаешь? – ехидный смешок сам вырвался с ее уст. Эмоции зашкаливали, она никогда не чувствовала такую бурю внутри себя, выпусти ее наружу, и она сметет все на своем пути.
– Да, переживаю. Ты заперлась в этой квартире, как в мавзолее, ходишь лечить своих идиотов и дураков, а сама иссыхаешь, прячешься от всего живого на этой планете!
– Достаточно, не продолжай. Говори, чего хочешь, зачем пришел и уходи. Больше года, Паша, ты не звонил, не приходил больше года! А теперь рассказываешь мне, как неправильно я живу?
– Ты права… Я просто хочу, чтобы всем было хорошо. – Как обычно, Паша всегда строил из себя жертву в ссорах, особенно тогда, когда не знал, что сказать в свое оправдание. Настасья прекрасно изучила этот его инструмент манипулирования.
– Только не зови меня на свадьбу, я надеюсь, что ты не для этого пришел? – перевела тему она.
– Нет. Я хочу поговорить о квартире. Понимаешь, я все эти годы живу на съемной, раньше я не думал, что она нужна мне, но сейчас я женюсь. Да и тебе на пользу будет поменять место, задышишь свободнее.
– Что? Паша, ты совсем с ума сошел? Я не продам эту квартиру, точка.
– Я предлагаю поделить деньги поровну, мы ведь въехали сюда, когда поженились, я сделал этот чертов ремонт.
– Это квартира моей матери! Сделал ремонт, на этом спасибо, это все, что ты вложил в нашу семью. Уходи. – Паша не спорил, он понимал с самого начала, что с перового раза положительного ответа от бывшей жены не будет.
– Лена беременна, Тась, подумай насчет продажи, не торопись.
Паша ушел. Настасья была зла, так зла, что ей хотелось сжечь все дотла в этой квартире. Конечно, трешка в центре города для одинокой женщины большая редкость, но Паша претендует на чужое. Нет, он не получит от нее денег, что бы ни случилось. Ребенок – это его проблема. Звонок на телефон, неужели это опять он, подумала Настасья, схватила трубку и проорала на эмоциях:
– Оставь меня и больше не смей приходить или звонить!
– Настасья Викторовна, это вы мне? – послышался мужской голос.
– Ой, простите, нет. С кем я говорю?
– Это Юрий Анатольевич… Московин, я вернулся из командировки, хотел назначить сеанс. Если вы, конечно, не передумали работать со мной.
– Юрий, здравствуйте! Нет, что вы, я буду рада вас видеть. Когда вам будет удобно встретиться?
– В понедельник, где-то на восемь тридцать?
– Буду вас ждать.
– До встречи, Настасья Викторовна. – короткие гудки раздались в трубке телефона.
После разговора с Юрием эмоции пришли в гармонию сами собой. Странно действовал на нее этот человек. С первой их встречи она ощущала, что попала в магическую сеть обаяния этого мужчины. И только сейчас ощутила, насколько сильно было ожидание новой встречи. Юрий хранил какие-то тайны. Она даже поймала себя на мысли, что хочет рассказать Московину о сыне, о своей боли и потере.
Выходные прошли незаметно, как, впрочем, и всегда. Домашние дела в виде уборки, готовки, что угодно, лишь бы чем-то себя занять. Но вот, наконец, наступил долгожданный понедельник. Настасья больше не спала в своей спальне, все ночи она проводила в комнате сына. Сначала ютилась в его кровати, потом перебралась на диван. Ей казалось это странным, возможно, даже не нормальным, но комната Миши было единственным местом, где бессонница не могла дотянуться до нее своими лапами. С приходом здорового сна Настасья заметила, как стало меняться отражение в зеркале. Черные круги под глазами исчезали, даже скулы и губы стали более объемными. В этот понедельник Настасья нарисовала стрелки, такие же, как много лет назад. Волосы в пучок укладывать не стала. Черная блузка, которую она так любила, сидела как-то не так, а вот белая приталенная рубашка прекрасно подошла под юбку-карандаш. Выпив чашку ароматного кофе и наслаждаясь рассветом из окна кухни, Настасья поспешила на работу, запрыгнув в сто четвертый автобус.
Юрий сидел в холле перед кабинетом Настасьи и оживленно разговаривал с Мариной. Секретарша, облокотив голову на подбородок, внимательно слушала его, часто кивая головой. Они не заметили, как Настасья поднялась и вошла к ним. Обрывок разговора донесся до Настасьи: «Эта старушка многое видит, обязательно съездите. Молодые девушки роем кружат у ее ворот».
– Доброе утро, Мариночка. Здравствуйте, Юрий Анатольевич. – привлекая к себе внимание, обратилась Настасья.
– Доброе утро, Настасья Викторовна, – подскакивая из своего кресла, произнесла Марина, на ее лице отразилось смущение, как у нашкодившей школьницы. Что же за беседа была у них, что вызвала такую реакцию. Настасью, эта ситуация позабавила, не желая смущать Марину еще больше, она улыбнулась и попросила Юрия следовать за ней в кабинет. Когда они с пациентом оказались вдвоем и сели каждый на свое место: Юрий на кушетку, Настасья в кресло у стола, оба улыбнулись.
– Рад встречи, Настасья Викторина. Вы извините, что в прошлый раз забыл перенести нашу встречу.
– Ничего страшного, видимо, вам пришлось срочно выезжать по делам.
– Да, верно. Знаете, так бывает, словно гром среди ясного неба приходит идея и все, нужно срочно ее реализовать. – Сегодня Юрий был одет в клетчатую рубашку и песочные брюки, он нервно теребил манжеты.
– Думаю, вы один из счастливчиков, кто умеет мыслить творчески, у меня, к сожалению, все по планам. – попыталась расслабить пациента Настасья, рассказав немного о себе. – Юрий Анатольевич, расскажите мне о вашем детстве, каким вы были ребёнком?
– Я? – удивился Московин. – Я плохо помню свое детство, мне кажется, что память сохранила только важные или эмоциональные моменты моей жизни. Ведь зачем же хранить ненужную информацию.
– Вы правы, память сложное устройство, но могу сказать с уверенностью, в нашей голове храниться все. Просто нам, взрослым, доступно лишь то, что не принесет вреда.
– Как считаете, Настасья Викторовна, а после смерти, память сохраняется?
– Очень бы мне хотелось верить в то, что нет… – задумавшись о сыне и боли, которую он испытывал в последние дни жизни, произнесла Настасья. – Когда вы впервые задумались о смерти? – после этого вопроса Юрий оживился, даже его глаза проявили искренний интерес. Он выдохнул, наклонился и стал расшнуровывать свои туфли. Сначала Настасья не поняла, зачем Юрий это делает, но, закончив с обувью, мужчина лег на кушетку, закрыл глаза и начал рассказ:
– Когда мне было восемь. Я смотрел как мои ровесники играют в футбол на детской площадке. Воротами служили столбы для сушки белья, травы не было, асфальт, часто те, кто падали, сдирали колени до крови. Я не люблю боль, и тогда не любил, поэтому предпочитал наблюдать со стороны. Когда дети выражают свою личность иначе, не следуя стадному чувству, их считают странными. Так произошло и со мной. Белая ворона в школе, во дворе, в саду, но был у меня друг, Степа. Он был болен астмой, приходилось сидеть со мной и наблюдать за чужой игрой. Так вот, однажды, когда ребята устроили очередной дворовой матч, я наблюдал за их резвостью, бегом, эмоциями и в мыслях само собой начали появляться интересные рассуждения. Я представлял, как бы выглядел Леша – вратарь в гробу, упади ему на голову кирпич или Славик, вспоровший себе живот о штырь, торчащий посреди двора.
