На тот случай, если гастрольный тур группы пролегал через Юджин, музыканты могли играть на одной из двух площадок. Пока росла, большинство местных коллективов я смотрела в WOW Hall. Menomena, Джоанна Ньюсом, Билл Каллахан, Mount Eerie и Rock'n'Roll Soldiers, группа, которую Юджин мог по праву назвать героями родного города. Они выступали в головных повязках и кожаных жилетах с кисточками, свисавшими с голой груди, и мы восхищались ими, потому что они были единственными из всех, кого мы знали, кто покинул город и чего-то добился – желанной сделки с крупной студией звукозаписи и съемок в рекламе Verizon Wireless[53]. Мы никогда не задавались вопросом, действительно ли то, чего они достигли, было так здорово, если они так часто возвращаются с концертами в наш город.
Большие группы играли в McDonald Theatre, где я слушала Modest Mouse и впервые прыгнула в толпу, предварительно проведя добрых тридцать секунд на краю сцены, чтобы убедиться, что кто-нибудь в первом ряду действительно меня поймает. Айзек Брок[54] был для нас богом. Ходили слухи, что в соседнем городке, в трейлерном парке, о котором поется в песне Trailer Trash, жил его двоюродный брат, и эта потенциальная связь делала его еще более близким – человеком, которого мы могли назвать своим. Все, кого я знала, каким-то образом запоминали каждое слово в его обширном каталоге из сотен записей, включая песни из сайд-проектов[55] и би-сайдов[56], желанных альбомов, которые мы постоянно пытались выследить, чтобы переписать на компакт-диски и вставить в пластиковые конверты. Его тексты отражали, каково это – расти в маленьком невзрачном городке на тихоокеанском Северо-Западе – и медленно задыхаться от скуки. Отправляясь в дальнюю поездку, можно было слушать его раздутые одиннадцатиминутные опусы и катарсические, леденящие кровь крики, и ни о чем больше не думать.
Но ничто не произвело на меня такого сильного впечатления, как DVD с концертом Yeah Yeah Yeahs в зале The Fillmore. Солистка, Карен О, была первой иконой музыкального мира, которой я поклонялась, при этом она была похожа на меня. Она наполовину кореянка, наполовину белая, и отличается непревзойденным мастерством, которое стерло с лица земли стереотип послушной азиатки. Она была известна дикими выходками на сцене, плевалась водой в воздух, скакала по самым дальним уголкам сцены и глубоко заглатывала микрофон, прежде чем заарканить его над головой за кабель. Неотрывно глядя на этот образ, я испытала странное состояние амбивалентности. Моей первой мыслью было: как мне этому научиться, а второй: если это уже делает азиатская девушка, то для меня места просто нет.
Тогда я еще не знала, что такое дефицитное мышление[57]. Диалог вокруг способов репрезентации в музыке находился в зачаточном состоянии, и поскольку я лично была незнакома с другими девушками, которые занимались музыкой, то не знала, что есть такие же, как я, борющиеся с теми же чувствами. Я была неспособна провести аналогию и представить белого парня в той же ситуации, смотрящего концерт на DVD, скажем, The Stooges, и думающего, если уже есть Игги Поп, то где найдется место в музыке для еще одного белого парня?
Тем не менее Карен О сделала музыку более доступной, заставила поверить, что кто-то вроде меня сможет однажды сделать нечто такое, что будет иметь значение для других людей. Подпитываемая этим вновь обретенным оптимизмом, я начала непрестанно уговаривать маму купить мне гитару. Уже вложив изрядную сумму в длинный список внеклассных занятий, от которых я отказалась, она долго сопротивлялась, но к Рождеству окончательно сломалась, и я наконец получила стодолларовую акустическую гитару Yamaha в футляре от Costco. Струны над грифом располагались настолько высоко, что зажимать их приходилось с огромным усилием.
Я начала раз в неделю брать уроки в самом неподходящем месте для обучения игре на гитаре – в Lesson Factory. Lesson Factory был чем-то вроде Walmart[58], только для начинающих гитаристов. Он был соединен с Гитарным центром, и внутри находилось около десяти звуконепроницаемых кабинок, каждая из которых была оборудована двумя стульями и двумя усилителями, а также вашим собственным неудачливым музыкантом, найденным по объявлению на Craigslist[59]. Мне посчастливилось обучаться у преподавателя, который действительно мне понравился. А он, должно быть, считал меня долгожданной передышкой от мальчиков предпубертатного возраста, желавших научиться играть исключительно песни Green Day и вступление к Stairway to Heaven[60].
Уроки пришлись как нельзя кстати. В том же году на английском ко мне подсел Ник Хоули-Геймер, и я почувствовала себя так, будто выиграла в лотерею. Я слышала о нем, потому что он был соседом и бывшим бойфрендом Майи Браун. У меня не было общих занятий с Майей, но она была известна всем, поскольку каждый мальчик в нашем классе был в нее влюблен. Вызывало недоумение то, что она объективно была красивой и популярной, но маскировалась под свою измученную альтернативу. Она красила свои каштановые волосы в угольно-черный, носила вельветовые брюки карамельного цвета и вечно что-то писала ручкой на руках. Эти записи она позднее опубликовала в Живом Журнале, где я усердно за ней следила, хотя в реальной жизни мы не были друзьями. В ее текстах отрывки из песни Bright Eyes перемежались воспоминаниями о собственных романтических встречах и бессвязными руминациями, в основном написанными от второго лица и адресованными кому-то анонимному, либо тому, кто ее обидел, либо человеку, по которому она отчаянно тосковала. Я считала ее одним из величайших американских поэтов нашего времени.
У Ника были лохматые светлые волосы, он красил ногти прозрачным лаком и носил в одном ухе серебряную серьгу-кольцо. На уроках он был тихим и ужасно медлительным, будто все время пребывал под кайфом. Он постоянно спрашивал меня, к какому сроку нужно выполнить задания, и может ли он одолжить мои записи, – жалостливые просьбы, которые я непринужденно вплела в свою личную миссию с ним подружиться. В средней школе у Ника была группа под названием The Barrowites. Я не знала никого, кто играл бы в группе, и было невероятно круто, что у Ника она уже есть. Прежде чем распасться, они выпустили один мини-альбом, который я, приложив определенные усилия, раздобыла у друга своего друга.
Это был самопальный компакт-диск, вложенный в бумажный конверт с рисунками и названиями, сделанными маркером. Как только я вернулась домой, вставила его в проигрыватель, стоявший на столе. Я сидела в кресле-качалке и слушала, все еще сжимая бумажный конверт холодными и влажными руками, и погружалась в текст, представляя себе бурное сексуальное прошлое Ника Хоули-Геймера. На диске было всего пять треков, последний из которых назывался Molly's Lips. Я задалась вопросом, является ли Молли еще одной из его многочисленных бывших или, возможно, это псевдоним Майи Браун. Я была слишком темной, чтобы знать, что Molly's Lips на самом деле просто их кавер-версия группы Nirvana[61], и мне хотелось бы думать, что Ник был, по крайней мере, довольно глуп, чтобы знать, что Nirvana исполняла свою кавер-версию песни группы The Vaselines.
В конце концов я набралась смелости, чтобы спросить, не хочет ли он со мной «поджемовать»[62]. Мы встретились во время обеда под деревом у футбольного поля. Не потребовалось много времени, чтобы вскрылась очевидная истина: я ужасно неумело играла на гитаре. Я никогда раньше ни с кем не «джемовала». Ник начинал песню, а я понятия не имела, в какой она тональности и как ему аккомпанировать. Я старалась спокойно искать и подбирать нужные ноты, пытаясь полностью сосредоточиться на простой ведущей линии, смутно укорененной в звукорядах, которые, как мне казалось, я знаю. Но, в конце концов, извинилась и полностью сдалась. Ник воспринял это спокойно. Он был терпелив и беспристрастен и вместо этого предложил подыгрывать знакомым мне песням. Остаток обеда мы провели, обмениваясь куплетами песен We're Going to Be Friends группы White Stripes и After Hours группы Velvet Underground, и это казалось самым романтическим чудом раннего этапа моей взрослой жизни.
