Жанна любила оставаться по утрам в квартире одна. Из-за этого не нанимала домработницу, предпочитая всё делать сама. Ирина Владимировна уже увезла внука в школу, внучку – в садик, а генеральная уборка намечена на завтра. Жанна вошла в сияющую чистотой ванную и с наслаждением погрузилась в душистую тёплую воду, которая, как всегда, согрела и успокоила.

Мысли потекли размеренно, неторопливо. Конечно, это нехорошо – жить с нелюбимым человеком. Но кто в наше время живёт в любви и согласии? Везде ложь и обман. Все её подруги изменяют мужьям: кто-то от скуки, кто-то в ответ на неверность второй половины. В детстве мир кажется совсем другим: справедливым, чистым и благородным. Но дети вырастают и идут по следам родителей. Делай как я – так обучают своих детёнышей все живые существа на Земле. И когда дети вырастают, они стремятся приспосабливаться к взрослой жизни: начинают лгать, изворачиваться; брать от жизни то, что должно принадлежать другим.

Жанна и её семья ничуть не лучше остальных – у неё нет иллюзий на этот счёт. Два года назад она решила уйти от Виктора: надоело жить во лжи и ждать, когда дети пойдут по её стопам. Перед уходом решила посоветоваться с местным священником, первый раз в жизни пошла в церковь. Внутреннее убранство храма поразило её богатством и великолепием. Куда-то спешащий священник невнимательно выслушал её и сказал:

– Приходи лучше в среду, дочь моя, сейчас мне некогда.

Он торопливо вышел, сел в шикарный джип и уехал. Жанна поняла, что в церкви такая же ложь, как и везде, и больше туда не пошла. А мать посоветовала ей не делать глупостей: детям нужен отец. Жанна послушалась, и всё в её жизни осталось по-прежнему: удобно, красиво и стабильно. Она лежит в тёплой душистой воде, а из динамиков, искусно спрятанных мастерами в декоре ванной комнаты, льётся лёгкая музыка.

Ирина Владимировна развезла внуков, оставила свой мерседес на стоянке магазина и направилась по нешироким зелёным улочкам к морю. Она любила эту окраину южного города и часто гуляла здесь, когда было тяжело или неспокойно на душе. Вон там, за вторым поворотом, дом, в котором она когда-то жила. По этим улицам бежала она по утрам в школу, белеющую на горе, и мать, которая уже шесть лет лежит на кладбище за той горой, торопливо совала ей завтрак в туго набитый портфель…

Редкие прохожие здоровались с ней, улыбались, и она отвечала им тем же. Здесь все знали друг друга, все доброжелательно и спокойно относились к тому, что десять лет назад она начала приезжать сюда на дорогой машине, хорошо одетая, иногда с телохранителями. Отец Виктора боялся за неё, всячески оберегал первый год, а потом, после ночного разговора с Сибирью, подошёл к бару, выпил залпом стакан коньяка и с облегчением сказал:

– Всё! Кончилась наша конспирация! Можешь гулять, где хочешь, одна, и даже ночью.

Какое это было счастливое время! Все вокруг допытывались, отчего она так расцвела и похорошела. Но она только улыбалась: счастье любит тишину и покой.

Её счастье длилось целых четыре года – ради этих лет она, наверное, и родилась. А кончилось всё неожиданно быстро. Отец Виктора остался у неё ночевать, а утром сказал, что уезжает на недельку в Сибирь. Она всё поняла, зарыдала, стала просить взять её с собой. Тот обнял, белозубо улыбнулся:

– Помочь хочешь? Ты помоги вот чем: убеди Виктора, что я дальше Москвы не уеду. Рано ему лезть в такие дела. Можно, конечно, и мне остаться, но я человеком себя перестану считать, если не поеду. До Москвы – самолётом, а там пересяду в автомобиль. Меня уже ждут. Ребята проверенные – через неделю вернусь.

Дохнуло тогда на неё страшным холодом большого передела собственности после развала страны. Дохнуло – и навсегда заморозило. Даже сейчас она чувствует этот холод в груди. Подруги завидуют её праздной безбедной жизни, а она готова всё отдать за час прошлого с любимым человеком. Если есть счастье, то оно точно не в деньгах…

Проснувшийся город жил своей жизнью. Сигналя, куда-то мчались машины; отходя от причала, басовито и протяжно загудел теплоход. Вверх по трассе пронеслась группа молодых людей на горных велосипедах. А по зелёным тенистым улочкам неторопливо шла к морю моложавая красивая женщина, не вытирая катившихся по щекам крупных слёз.

Виктор припарковал машину и пошёл по горячему, залитому солнцем асфальту. Вдруг земля качнулась, ушла из-под ног, и неведомая сила покатила его, за-кувыркала вдоль запищавших, заморгавших, оживших машин и наконец отпустила, придавив к кустам у шлагбаума. Тошнота подступила к горлу, в глазах потемнело.

«Инсульт! – застучало в висках частыми злыми пульсами. – Вот, значит, как бывает: забыл дома бейсболку… Такая вроде бы мелочь – и всё… Конец».

Дикий животный страх поднял Виктора на ноги. Туман в глазах начал рассеиваться. Может, это просто солнечный удар? Руки-ноги действуют, голова и язык работают. Волна облегчения прокатилась по телу, делая ноги ватными, но радуя сердце. Постепенно возвращалась способность соображать. Сигнализация сработала одновременно у всех машин, и до Виктора дошло: да ведь это землетрясение! Город – у моря, рядом горы… Сердце кольнула тревога: как там дети, жена, дом? Нажимая клавиши телефона, кинулся к машине. И, только заведя мотор, понял, что вокруг что-то изменилось. Всё стало выглядеть по-другому – иначе, чем пять минут назад.

Виктор вылез из машины, огляделся, и холодный пот побежал по его спине. Солнце, которое только что было слева над головой, сейчас находилось справа, почти у самого горизонта. Длинные тени протянулись от кустов, деревьев, стоящего у дороги здания. Сейчас полдень… Этого просто не может быть! Машины, только что запищавшие, до сих пор ещё верещат на разные голоса, мигают – значит, прошло не более минуты после непонятного мощного толчка. Как же солнце смогло оказаться у горизонта? В голову пришла дикая мысль о смене полюсов земли. Неужели оказались правы те, кто столько кричал о конце света, пугая людей разными сценариями? Был среди них и такой: Земля из-за смены полюсов меняет ось вращения, и вода всех океанов планеты под действием силы инерции огромными цунами сносит всё на своём пути.

«Вода… А мы живём на побережье».

Виктор вскочил в машину, рванул с места и, больше уже не думая ни о чём, помчался туда, откуда приехал пять минут назад. За вторым поворотом дороги показались спокойное море, растянувшийся по берегу залива порт, стоящие на рейде корабли. Виктор съехал на обочину, остановил машину, долго сидел за рулём, а потом вышел. Необычайная для южного летнего дня тишина поразила его. Что-то тревожное было в ней: не пели птицы, не звенели цикады – ощущение, словно уши заложило ватой…

А потом появилось какое-то движение, донёсся чуть уловимый шум. Тихий, ритмичный, он становился всё отчётливее, громче, и внезапно из-за поворота вырвались и оккупировали всю дорогу собаки, кошки, ишаки, овцы, козы. Не слышно было ни лая, ни мяуканья, ни блеяния – только тяжёлое частое дыхание да шуршание десятков тысяч лап и ног по асфальту. В едином порыве пёстрой лохматой лентой животные промелькнули и исчезли в горах, и снова возвратилась и начала давить тишина.

Виктор перевёл взгляд на море и от неожиданности закричал. Вместо уходящей к горизонту синевы там стояла стена. Огромная, высотой в несколько километров, она занимала весь горизонт, от края до края, переливаясь синим, голубым и зелёным, и казалась живой. Виктор снова закричал, но уже не от испуга, а от отчаяния. Он словно увидел своих детей, испуганных, одиноких. Вокруг мечутся в панике растерянные люди, куда-то бегут, что-то кричат, а дети стоят молча и смотрят на всех непонимающими глазами. За что эта участь им? Ещё не начавшим жить, только входящим в мир? Из какой-то книги вспомнилось: живые позавидуют мёртвым. И Виктор в смертной тоске позавидовал всем, не дожившим до этой минуты.

Люди в городе, увидев приближающуюся волну, по-разному вели себя. Одни с криками ужаса и отчаяния метались по улицам, хватали детей и бежали из города к синеющим вдали горам. Другие прыгали в автомашины, мчались по дорогам туда же, сталкиваясь друг с другом, пробиваясь наверх. Третьи стояли неподвижно, заворожённо глядя вдаль. Люди по-разному вели себя, но всех их ждала одна участь…