– Уверен, вы хотели, чтобы я вам позировал. Решил удовлетворить вашу просьбу, пусть вы и не озвучили её напрямую.

Времени на удивление и разбирательства не было: гипс затвердевал. Я позволила Захару войти, посадила на кровать и снова внимательно всмотрелась в черты его лица. Мне было достаточно пары секунд, и больше я не нуждалась в сверке. Ничто не должно было отвлекать меня от работы, такова была задумка, – сделать всё залпом, одним рывком, обрушить себя на алюминиевые прутья, как штормовую волну. Захар и так прервал мой ритуальный танец непрошеным визитом, разделил его на два акта, а на третьем Аникса можно было бы смело раскромсать. Я протяжно выдохнула и наклонилась за инструментом.

– Стойте, – Захар опередил меня и сам подал его мне.

– Какой вы джентльмен, – бросила я и, зачерпнув шпателем гипс, положила новый мазок.

Больше я не чувствовала ни силы нажима, ни скорости движений, ни собственной власти: казалось, лицо рисовало себя само, а я лишь наблюдала за его изменениями. Аникс смотрел на меня. Полуприкрытые глаза ласково смеялись, и мне хотелось смеяться вместе с ними. Когда его белая кожа затвердела окончательно и мелкие детали были доведены до совершенства, я осторожно отступила назад. Наконец он был передо мной, прекрасный в сумеречном свете, словно ангел. Я сняла со спинки кровати полупрозрачную золотую ткань и заколола её на нём.

– Потрясающе, – вполголоса произнёс Захар и, поднявшись, подошёл ко мне. – Редко из столь скучного и дешёвого материала получаются такие живые скульптуры. Позвольте поинтересоваться, как зовут ваше творение?

– Аникс, – сказала я с улыбкой.

– Аникс… – протянул он. – Чудесно бы он украсил Петербург, не правда ли?

Я кивнула, уже видя Аникса в цветущем сквере, окружённым толпой восхищённых туристов, и моё имя на информационной табличке рядом с ним. Все взгляды были прикованы к нему, а его взгляд был прикован ко мне.

– Оставить вас вдвоём? – Захар неспешно встал и склонил голову набок, ожидая ответа.

– Раз уж вы здесь… – я пожала плечами и, достав из минибара бутылку, села за стол. – Знаете секрет хорошего сна? Чай с коньяком, один к одному. А для отличного сна – повторить пару-тройку раз.

Он повесил пиджак на вешалку, закатал рукава рубашки и сел напротив. Чашка за чашкой – и разговорились. Наконец напускная учтивость выветрилась из Захара, и он стал похож на человека. Его тёмные глаза расплылись, и чёрные брови, прежде надменно вздернутые, наконец опустились в нормальное положение.

– Захар, – обратилась к нему я, – вы ведь на выставках скульптуры частый гость, верно?

– Угу, – кивнул он. – И не только скульптуры.

– Страшно представить степень вашей скуки.

– О, вы ошибаетесь, – он косо ухмыльнулся и, подвинув к себе пепельницу, закурил. – Скучно мне не бывает, никогда не понимал скучающих людей. К тому же, что может быть занимательнее, чем горящие глаза юных дарований? Когда человек творит, он ближе всего к богу, а человек-бог до невозможности интересен.

Вырвался смешок. Я подлила себе ещё чая.

– Конечно, вы говорили с истинным наслаждением, – снисходительно сказала я, – но прозвучало ужасно пафосно.

– Нина, разве вы не чувствуете себя богом, когда ваше творение стоит прямо перед вами?

– Ни в коем случае.

– Не мыслите в таких категориях?

– Не мыслю.

– Ниночка, вы нагло лжёте. Может быть, вам не хочется называть вещи своими именами, только сути это не меняет.

Я думала, мы просто переспим, но Захар ушёл далеко в дебри пьяного философствования. Меня захлестнула тоска. Хорошо, что я не могла быть богом, – прескверный бы вышел.

– Если вас смущает, – продолжал Захар, вкручивая сигарету в пепельницу, – что вами двигало не чистое чувство, а нечто другое, это не имеет значения. Аникса, в отличие от Синьора, вы любите и создали из любви. Глупости, что любовь должна быть светлой и безвозмездной. Такой и вовсе не бывает. Конечно, вы хотите обладать своим самым прекрасным творением, но можете разве что уничтожить его, как и создали. Вам этого мало. Вы не ощущаете полноты своей власти, поэтому так категоричны к тому, что я говорю. Поверьте, всё пустяки. Вы самый настоящий бог и скоро убедитесь в моих словах. Вы ведь хотите… – он повернулся к Аниксу и задержал на нём взгляд. – Нина, вы ведь хотите не мечтать о нём дальше, а видеть наяву, – затем снова посмотрел на меня. – Он должен спуститься к вам в руки, он обязан!

Появилась смутная надежда, что Захар таким завуалированным образом намекал на себя – всё-таки лицо Аникса было сделано с его лица, – и мы с горем пополам переместимся в постель, но нет. Он высосал из бутылки остатки коньяка, затем резко вскочил на ноги, повторил ещё раз: «Он обязан!» и, сорвав с вешалки пиджак, вылетел из мастерской. Разочарованная, я легла спать. Может быть, моя одержимость Аниксом слишком явно бросалась в глаза, что спугнуло Захара, и он весьма специфично меня отшил. Пусть так. Всё равно я никогда не засыпаю одна.

Я не добрый человек, уже давно нет. Всегда мне либо безразлично, и я смеюсь со скуки, либо тошно, и я вздыхаю, чтобы не сблевать. Ты – всё хорошее во мне. В тебе нет ни злости, ни обиды, ни боли, я выскребла из глубин своей души остатки любви и красоты и сделала тебя. Пока ты есть, я не боюсь смерти, никакой, даже самой бесчестной. Замёрзшее зёрнышко того нежного и чувственного, что было во мне, теперь спасено и пустило в тебе ростки, а скуку и тошноту я без сожаления заберу с собой в могилу.

Он сидел на пьедестале, закутанный в золотую ткань, и смотрел на свои руки, а я сидела перед ним, всё ещё не понимая, продолжался ли мой сон или я уже проснулась. Аникс был такой же белый, как гипс, но теперь с розоватым оттенком на лице, пшеничной краской в волосах и бьющимся сердцем. Я коснулась кончиков его пальцев, и он медленно поднял на меня взгляд, взволнованный и пытливый. Не мираж, не призрак из сна, а он настоящий блуждал по мне глазами, светлыми-светлыми, как облака, и мне не хотелось задаваться вопросами, искать ответы, отвергать и не верить, потому что впервые в жизни всё было истинно и правильно. Хруст дверного замка не спугнул мгновение, я не обернулась. Мы с Аниксом рассматривали друг друга, как два диких животных. За спиной послышались шаги, пару секунд спустя упало что-то лёгкое, видимо, ключи. Снова Максим и снова непрошено. Поставив на пол звонкий пакет, он опустился рядом со мной и долго, пронзительно молчал. Ему как скульптору я могла доверить свою тайну, тем более, он уже её разгадал.

– Я говорила, – наконец сказала я полушёпотом, – Аникс будет закончен. И будет совершенен.

Была в Максиме одна противная черта: он на дух не переносил совершенство. Собственными глазами посмотрев в лицо ангелу, он поморщился, будто понюхал тухлую рыбу.

– Дура, – Максим расцепил наши с Аниксом руки и окатил меня холодом. – Чему радуешься?

– Чудо ведь.

– Страшно это. Хорошим не кончится. Неважно как и почему, пусть ты хоть потомственная ведьма, у тебя не было права. Ты не бог.

– Ещё один со своим богом, – вздохнула я и мельком повернулась к нему. – И, кстати, прекращай врываться без спроса, а не то ключи заберу.

Тем временем Аникс внимательно слушал нас, и я замечала, как выражение его лица становилось всё более осознанным: ему было достаточно лишь пары фраз, чтобы начать понимать нашу речь. Дивное существо нечеловеческой красоты и ума, идеальное снаружи и внутри, – как же быстро он учился.

– Я тебе прямо говорю, – настойчиво продолжал Максим, – есть в нём нечто зловещее.

– Ты же выпить пришёл? Ну так выпей.

Пробурчав что-то невнятное, он достал из пакета бутылку хмельного и сел на подоконник. Аникс посмотрел на Максима исподлобья, затем встал осторожно, оперевшись о пьедестал, и сделал несколько шагов по комнате, касаниями изучая шероховатые стены, корешки книг на полках, тонкие стебельки сухоцветов, лопатки в засохшей глине, шпатели и молоточки, раму зеркала и своё отражение в нём. Отражение привлекло его больше всего.