Базыка выбрался из бака, ладонями согнал воду с тела и вернулся в строй. Становясь на место, он то ли случайно, то ли умышленно задел мокрым боком Артема. Артем словно не заметил толчка, он с интересом ожидал, как будет прыгать в бак первый матрос из шеренги. Вид у него был богатырский: широкие плечи, квадратный, похожий на вырубленный из дуба, торс, длинные мощные ноги. Богатырь забрался на край бака, наклонился, взялся за торчащие из воды поручни, перебрался на лестницу и бесшумно скрылся под блестящей на солнце поверхностью. Эффектный прыжок Базыки на поверку оказался позерством.

«Минут пять просидит», – подумал Артем.

– Минута тридцать шесть секунд, – объявил Бочкаренко. – Следующий!

После каждого результата Базыка самодовольно усмехался. Очередь близилась к Артему, но ни одному из матросов так и не удалось добраться до двух минут.

– Не досраться вам до меня, – пробубнил Базыка. – Хоть раком, хоть каком, а не досраться.

– Да ладно тебе, Митяй, – отозвался белобрысый. – Кто с этим спорит…

Когда Артем, направляясь к баку, проходил мимо Бочкаренко, тот негромко произнес:

– Под водой держись за скобу.

Вода оказалась довольно холодной, и, спускаясь по лестнице, Артем понял, что долго просидеть не удастся. Погрузившись, он воспользовался советом Бочкаренко и, крепко ухватившись за скобу, стал вспоминать родную Припять летом.

Ему всегда нравились прибрежные ивы, окунающие свои ветки в тягучие воды реки. Под их кронами царила затейливая игра тени и солнечных лучей. По мановению ветерка свисающая зелень пропускала или закрывала свет, и покрытая мхом земля из сумрачной поверхности болота в мгновение ока превращалась в искрящийся изумрудный ковер. Эта световая чехарда то подсвечивала очертания, то скрывала их, то наводила резкость, то смазывала.

Просторные чаши омутов, где вода надолго застывала, словно успокаиваясь, утром и вечером казались черными из-за бездонной глубины, но в полдень солнце пробивало их насквозь, высвечивая коряги на не таком уж далеком дне.

Резво бегущие облака накрывали зыбкой тенью прохладные пестрые лощины, тесный мир песчаных откосов, узких пещерок, вырытых ящерицами. Припять была всегда: ее валуны, перекаты, ивы, камыши, дрожащий нагретый воздух, ленивая вода казались незыблемыми, вечными, непреложными. До тех пор, пока облака не отплывали в сторону, – и тогда всё менялось, плыло, бежало взапуски с полосами света и наплывами тени.

Артем хотел посидеть еще немного, как вдруг чье-то тело с шумом пробило воду, кто-то уцепил его за руку и потащил вверх. Артем послушно отпустил скобу и всплыл. Рядом над поверхностью воды торчала голова Кости.

– Что случилось? – удивился Артем.

– Что? – отфыркиваясь, прокричал Костя. – Тебя, оболтуса, не было больше четырех минут. Мы решили – потоп новобранец!

– Да я бы еще сидел, – ответил Артем, ухватываясь за поручни.

– Четыре минуты тридцать пять секунд, – возвестил Бочкаренко. – Я такого еще не видел. Откуда ты к нам приехал, парень?

– Так из Чернобыля, – ответил за него вахтенный.

Покатился, задрожал на ухабах день, нескончаемый, переполненный новыми правилами, словечками, лицами. Артем слегка терялся посреди такого обилия новшеств, но цепкая молодая память впитывала и впитывала в себя сведения, моментально вытаскивая на поверхность все, что попало в ее сети.

Ему было хорошо. Почему, отчего, по какой причине – поначалу Артем не мог понять. Мир был ему люб, и он был люб этому миру. Миру, где совсем рядом находилась удивительная, прекрасная и недоступная даже в мыслях доктор Варвара Петровна, при одном упоминании имени которой по спине начинали бегать мурашки, а сердце сладостно сжималось. Артем любил первый раз в жизни, и томительная волна первой любви накрыла его с головой, сразу и бесповоротно.

Свободный час перед сном каждый тратил по своему разумению. Большинство матросов просто завалились на койки и, лениво переговариваясь, отдыхали, коротая время до отбоя. Артем сидел за столом с букварем русского языка, жадно впитывая страницу за страницей. После пяти лет в ешиве разобраться в правилах чтения по букварю казалось ему легче легкого.

Дойдя до буквы «с», он вдруг вспомнил, как зубрил наизусть страницы Талмуда «под иголку». Проверяли так: экзаменуемый читал вслух по памяти написанное на странице, проверяющий останавливал его в любом месте и спрашивал, какое слово находится на оборотной стороне листа, если проткнуть его иголкой. При правильном ответе требовалось продолжить чтение наизусть с оборотной стороны, пока проверяющий опять не останавливал, возвращая с помощью «иголки» на лицевую.

Артем не был в числе лучших учеников, но даже он знал под иголку пару десятков листов. Запомнить написание тридцати двух букв и понять, как из них складываются слова, было совсем несложно.

Он уже добрался до буквы «ю», когда кто-то бесцеремонно толкнул его в плечо.

– Пойдем выйдем.

Перед ним стоял белобрысый сосед по шеренге, а рядом с ним богатырь, первым после Базыки спустившийся в бак. Сам Базыка стоял чуть поодаль с ухмылкой наблюдая за происходившим.

– А в чем дело? – осторожно спросил Артем.

– Поговорить надо.

– Разве тут нельзя?

– Тут несподручно.

– Ладно.

Направляясь к выходу из кубрика, Артем сообразил, что дело идет к драке. Почему, отчего – непонятно, но судя по тону и виду парней, без нее не обойтись. В детстве ему приходилось тузить чернобыльских мальчишек, желавших потаскать жиденка за пейсы. Правда, эти мальчишеские схватки трудно было назвать настоящими драками, а вот сейчас намечалось нечто действительно серьезное.

Не успел Артем выйти из кубрика, как богатырь и белобрысый крепко ухватили его за руки. Он не стал вырываться, решив подождать, что за этим последует.

Развинченной походкой из кубрика вышел Базыка. Остановившись напротив Артема, он презрительно сплюнул под ноги и произнес:

– Прописку оформляй, жидок.

Чуть напружинив руки, Артем понял, что может резким толчком стукнуть лбами богатыря и белобрысого. Но сначала спросил:

– А что такое прописка?

– Купишь завтра штоф, закуски хорошей, угостишь старожилов.

– А если не куплю?

– Тогда не жалуйся. Мы тебе предлагаем по-хорошему, а ты выбираешь по-плохому.

Внезапно дверь кубрика распахнулась, и рядом с Базыкой возник Бочкаренко. Судя по его разгневанному лицу, он все слышал.

– Это что еще за прописка?! – рявкнул он. – Прилепа и Шоронов, немедленно отпустить Шапиро! Базыка, ты сам в отряде без году неделя, молоко на губах не обсохло. Марш в кубрик! И если кто новобранца пальцем тронет, вылетит из отряда, как заглушка из кингстона!

Утром, после побудки и умывания, Бочкаренко выстроил личный состав во дворе напротив бака. Пригладив усы, он медленно прошелся вдоль шеренги, внимательно оглядывая каждого матроса. Взгляд у него был колючий и острый, точно края битого стекла.

– Вот путь человека, – начал Бочкаренко немного хриплым после ночи голосом, – родиться, прожить жизнь и умереть. Можно прожить ее абы как, а можно со смыслом. Если человек служит Отечеству и умирает за государя императора, жизнь его приобретает высокий, особый смысл.

Бочкаренко сделал длинную паузу, водя взглядом по лицам матросов. Те стояли навытяжку, боясь шевельнуться. Ни тон, ни смысл слов старшего водолаза не предвещали ничего хорошего.

– Базыка, Прилепа и Шоронов три шага вперед! – приказал Бочкаренко.

Матросы вышли из строя и замерли, вытянувшись по стойке смирно.

– Мы все здесь водолазы его величества государя императора, – продолжил Бочкаренко. – И мы должны не просто знать, а зарубить себе на носу, что жизнь каждого из нас зависит от слаженной и умелой работы его товарищей. В нашем отряде нет национальностей, нет рас, нет различий, мы все водолазы и служим государю. Вчера я был свидетелем весьма прискорбного случая. Не буду о нем говорить, думаю, что всем известно, о чем идет речь. Всем известно?