– Мы совсем не видимся, – замечает маман.

Встала у меня за спиной и смотрит, как я обвожу веко розовым.

– Почти, – отвечаю я не сразу: стрелка – это серьёзно, она забирает всё внимание целиком.

– Что? – не понимает маман.

– Я говорю: не совсем, а почти не видимся. Совсем – это когда лица забываются.

– А-а… Ну, до этого не дойдёт, надеюсь.

Ну вот я не знаю, что на это ответить. И надо ли?

– У Лили сегодня была? – спрашивает маман.

Я немножко напрягаюсь. В голове позвякивают тарелочки – тыц-тыц, ничего не случилось, просто не спи.

Вроде безобидно звучит, но это до поры до времени. Одно неверное движение или слово, да что там, затянувшаяся пауза – и с обеих сторон расчехляется оружие. А за давностью темы не пугачи какие-нибудь, а настоящее, боевое, вроде угроз уйти из дома, выгнать из дома, умереть от истощения.

Надо сваливать на работу. Быстро, но осторожно. Поэтому я отвечаю:

– Нет.

И возвращаюсь к макияжу – у меня вторая стрелка не нарисована.

– Надо бы и мне как-нибудь сходить. Ей что-нибудь нужно?

– Мармеладные мишки.

– А что-нибудь посерьёзнее?

– Мишки – это серьёзно.

Наблюдаю за маман в зеркало. Что-то как-то… Она Лилькой интересовалась последний раз я уже не помню когда. Она даже упоминание о ней воспринимает как наказание. А тут мармеладные мишки.

Лилька их в самом деле любит.

– Обязательно так долго краситься?

Голос маман уже не так безмятежен, в нём проскальзывают нотки раздражения.

– Ты опять идёшь в это ужасное заведение?

– Оно не ужасное.

– Очень убедительно! Меня родительских прав лишат!

– Значит, будем с Лилькой на равных.

– Если ты всё делаешь ради Лили, овладела бы лучше жестовым языком!

Кисточка, подводка, коробочка с тенями с грохотом падают на пол.

– То есть ты на Лильке уже крест поставила, да? С ней, по-твоему, только жестами общаться можно?

– А лучше заставлять её читать по губам? И петь, когда она почти ничего не слышит? Зачем насильно из неё жилы тянуть?

– А если бы это была я? Ты бы тоже смирилась? И язык жестов бы выучила?

Маман качает головой. Круто разворачивается и уходит. Потом возвращается:

– Я ей тонну мармеладных мишек куплю!

В этот раз на мой телефонный звонок отвечают сразу.

– Да ладно! Неужели Нетопырь в зоне действия сети? Ты почему не отвечал?

– На лекциях был. У меня же сессия.

Голос спокойный, раскаяния ни капли.

– Действительно! – издеваюсь я. – Лекция и телефонный разговор! Они же несовместимы! Ты единственный человек, который так думает! Не перезвонил почему?

– Я перезванивал.

Это правда. Я не ответила, потому что разбиралась… С кем только не разбиралась. Но попытка дозвона была всего одна. Всего один пропущенный от абонента Нета!

– Что у тебя на этот раз?

Строго по существу. Ни минуты лишней не потратит, ни эмоции. Иногда мне кажется, что камни чувствительнее, чем этот человек!

Я выкладываю ему то, что меня тревожит. То, что стараниями маман мне могут запретить общаться с Лилькой.

Он молчит. Совсем недолго, но меня пугают эти несколько секунд.

– Вообще, не должны, – отвечает он. – Ты же не оказываешь на неё дурного влияния. Не травмируешь. Не склоняешь ни к чему противозаконному…

– Только к законному! – подтверждаю я.

– Думаю, волноваться не стоит. У тебя всё?

– Ну, считай, что да!

Бросаю трубку. Это грубо. Вообще, я редко так разговариваю с Нетом. Я его люблю (наверное). Ну и потом, он старше и умнее – правда-правда! Я иногда сама не понимаю, почему нахамить ему для меня прямо радость сердца! Возможно, мне хочется понять, есть ли у него граница, за которой неуязвимый Нетопырь превращается в обиженного человека. Часто кажется, что границы не существует или Нет её замаскировал и спрятал концы в воду. Вот я и жму всё сильнее и сильнее. Ему же моя грубость – как слону дробина, он даже не замечает.

Иду в колледж немного успокоенная. Тин-Тина встречает меня чуть ли не у порога.

– Александра! Пойдём со мной!

– Тин… Валентина Константиновна! Я в процессе! – возмущаюсь я. – Сегодня история искусства!

– История искусства подождёт, – Тин-Тина машет рукой. – То есть работай, конечно, по мере сил. Но не надрывайся. Идём!

Следую за ней. По коридору мимо любимых эркеров, где уже расположились на отдых студенты с кофейными стаканчиками, несмотря на то что первая пара ещё не кончилась. Некоторые провожают меня сочувственными взглядами: очень уж воинственный вид у моей кураторши.

Она заводит меня в кабинет, берёт что-то с верхней полки и протягивает мне.

– Держи. Это тебе. Не так много, но…

Она виновато разводит руками.

– Что это? – растерянно спрашиваю я, хотя уже вижу что.

Прозрачный файлик, а в нём деньги. Мне?!

– Собрали всем преподавательским составом, – поясняет Тин-Тина. – Хотели весь колледж подключить, но решили, что пока не надо.

– Да мне вообще не надо! Я сама!

Пытаюсь вернуть деньги, но Тин-Тина машет руками:

– Даже не думай! Я читала в интернете! Это огромные расходы на лечение! Возьми, это от чистого сердца! Ты должна знать, что не одна!

– Нет-нет-нет-нет!

Я просто в панике. Как ей объяснить?!

Но тут дверь открывается и вваливается Борис. Меня не замечает, с плачем кидается на шею Тин-Тине. У этой-то что стряслось? У Борис свои болячки, и Тин-Тина обязана переключиться на неё. Она и переключается: отцепляет расстроенную китайскую девочку от себя, запрокидывает её лицо, утирает слёзы влажной салфеткой. Как с младенцем, честное слово!

Я тихонько закрываю дверь кабинета с обратной стороны. Медленно иду по коридору, пытаясь сообразить, как мне выпутываться. Из ближайшего эркера навстречу мне выступает фантастическая синяя тень. Я шарахаюсь к стене, подворачиваю ногу, роняю рюкзак.

– Осторожно, ты что!

Тенью оказывается Вероника. Она любит всякое яркое-блестящее. Нелепое вообще-то, но многим нравится. Испуг отпускает: кровь приливает к ушам, сердце колотится. Что-то совсем нервы никуда, надо с этим что-то делать.

– Заикой сделаешь, идиотка! – возмущаюсь я. – Кому нужна певица с таким дефектом?

– А кому нужна певица, которая не слышит?

Это она сейчас про Лильку? Глаза у неё хищно блестят, и мне это не нравится. Синяя птица хоть и возвышенное создание, но какого-нибудь червяка заглотить при случае не откажется.

– Ты это к чему? – спрашиваю я.

– К слову.

– Если хочешь знать, для мюзикла это классная фишка – участие слабослышащего ребёнка в таком проекте! Мы ещё в городе А. всех порвём!

– Надежда умирает последней, – каркает Синяя птица. – А у тебя, я смотрю, и на поминки есть?

Деньги, полученные от Тин-Тины, я всё ещё сжимаю в руке. Теперь-то спохватываюсь и убираю в рюкзак. Такое впечатление, будто она что-то знает. Или это у меня мнительность повышенная? И деньги эти. Чёрт, что же мне с ними делать? То есть что делать – понятно, вернуть, разумеется. Только как?

Про Веронику я думаю всё время, пока поднимаюсь по лестнице на мансардный четвёртый этаж к преподу по гармонии. Пока сдаю теорию, преподша смотрит на меня жалостливо – конечно, она в курсе, всем коллективом же скидывались. (Гремучий стыд!)

Из жалости ставит мне четвёрку. Вот с этим я согласна, никакого стыда, спасибо вам, добрая женщина, были бы вы раньше так добры, я бы сейчас не чувствовала себя червяком в куче навоза. Качественного такого! Для удобрения почвы жизненного опыта, наверное, самое то. Только вот более благоуханным он от этого не становится.

Жизнь – навоз. Сильный образ, в духе «Бру и Михалыча». Поделюсь с ними, не жалко.

– И правильно, что отказалась от этих марсианских цветов! – говорит преподша. – Не в твоём состоянии брать на себя такую ношу. Успеешь ещё наработаться, ночевать будешь на сцене!

Стоп, что?! Я не отказывалась от «Цветов на Марсе». Меня что, отстранили?