— О каких идеалах ты говоришь?
— Девять лет назад, когда все развалилось к чертям, Кёртис спас базу. — Она взмахнула рукой, широким жестом обведя купол над головами, апельсиновые деревца кругом, двух девочек у стены одного из жилых модулей и провода, идущие от их висков к небольшой металлической коробке. — Он справился фактически сам. Никому не было дела ни до чего, кроме выживания, а жили одним днем, и сил не хватало. Тогда Кёртис выступил перед народом и стал говорить о том, что будет через двадцать, тридцать, пятьдесят лет. Думаю, тогда мы впервые осознали, что уже сдались, что позволили себе свыкнуться с мыслью: через двадцать лет ничего уже не будет. Кёртис это изменил. Он заявил, что Земля нам без надобности, что мы сами справимся, превратим планету в подобие Земли, только лучше. Сейчас, когда я вспоминаю, эта речь кажется набором дурацких банальностей, но Кёртис сумел увлечь нас, мы купились, поверили, ощутили, прониклись. Оказалось достаточно идеи, надежды, что рано или поздно мы сможем взглянуть на небо без промежуточного пластикового листа.
— Терраформирование, — проговорил Кейн.
— Значит, ты тоже это слышал.
— Я просто знаю, что это за слово.
— Кёртис верил в существование критических точек: можно, дескать, внести некоторые ключевые изменения и добиться существенных результатов. Например, если сбросить на полюса немного пыли, она поглотит свет, нагреется, лед растает, атмосферное давление чуть возрастет, запустится небольшой парниковый эффект, растает новый лед и так далее. На полюсах и здесь, в горах Фарсиды, достаточно мерзлого мусора, чтобы обеспечить нам давление в одну атмосферу, как на Земле.
— За двадцать-тридцать лет? Оптимистичный срок.
— Ну да, но хотя бы оазисы за это время должны сформироваться. Можно, скажем, сбросить в выбранную низину лед с колец Юпитера или Сатурна, чтобы сформировался ударный кратер глубиной километров десять. При столкновении выделится тепло, произойдет выброс газов, и атмосферное давление над кратером поднимется.
Кейн остановился и сунул руки в карманы.
— Вы спятили? Лед с колец. Как вы, блин, собираетесь его оттуда доставить? На единственном МЭМ, используя водяной лед для получения топлива?
Он не знает, поняла она. Ни про новую физику, ни про транспортер, ни про антиматерию. Он и в самом деле ничего не знает.
— Это возможно, — сказала Молли. — Нам под силу тут все организовать. Воздух, которым ты дышишь, искусственного происхождения. Мы могли бы синтезировать ракетное топливо, изготовить двигатели, починить застрявшие на орбите планеты корабли. Мы это можем.
— Так почему не сделали?
— Я… не знаю. Наверное, это слишком тяжело. Это потребовало бы новых жертв. Кёртису и его ребятам придется ограничить себя, не так часто бухать и гонять по округе на джипах. К тому моменту, как мы принесли достаточно жертв, чтобы всерьез вести речь о строительстве собственного космофлота, все устали от жертвоприношений.
— И даже ты?
— Наверное, даже я. Немного. Но если бы знать, что корабли будут построены, я бы вытерпела. А с этими кораблями я бы не просто на Сатурн и обратно слетала. Понимаешь? Оазисы — штука хорошая, но нельзя на этом останавливаться. Остальная Вселенная-то ждет.
— Ты говоришь совсем как Риз.
И на то имеется веская причина, подумала она.
— Да, наверняка, — ответила Молли.
Она обернулась и увидела, как их догоняет Блок. На секунду Молли охватила паника: Блок с первого взгляда сообразит, что они с Кейном стали любовниками, и доложит Кёртису. Впрочем, тут же приступ миновал. С русскими ситуация ничем не отличается. Если Кёртис хочет что-то знать, он узнаёт. Она не сомневалась и на наносекунду, что их спальня так же тщательно нашпигована жучками, как остальной дом.
Она снова зашагала вперед, увлекая Кейна за собой словами.
— Надо думать, Кёртис ничуть не лучше их. Он мог бы надавить сильней, но, вероятно, потерял бы в популярности. Он достаточно умен, чтобы это понять. Он, видимо, купился на свою мечту. Никогда не признает публично, однако, как мне кажется, его уже пять-шесть лет гложет ощущение, что мы могли бы достичь куда большего, а вместо этого затормозились.
Она откинула люк кладовой скафандров и прошла вдоль RX к своему любимому одеянию. Краем глаза Молли наблюдала, как Кейн стягивает хипари и неловко засовывает в шкафчик. С такой же неловкостью он разоблачался в ее спальне, и до Молли внезапно дошло, что у Кейна в куртке что-то спрятано. Оружие? Господи, зачем? Он же понятия не имеет, что здесь происходит.
Ну и хрен с ним, подумала Молли. Пускай Кёртис сам разберется.
Идея ее тем не менее ужаснула. Если Кейн действительно вооружен, то представляет угрозу им всем. Он как зажженная спичка в каюте с атмосферой из чистого кислорода, где даже сталь горит. Лишь дурень или фанатик мог бы так поступить. В натуре Кейна, вероятно, кое-что есть и от того, и от другого.
Блок подоспел, когда Молли помогала Кейну облачиться в скафандр. Пару секунд он разглядывал их с характерным, по мнению Молли, для русских загадочным прищуром. Потом представился Кейну.
— Итак, — сказал Блок, — чего прикажете ожидать от моих бывших соотечественников? Ходят слухи, что Верховного Совета больше нет.
Молли чувствовала некую ответственность за Кейна, продиктованную хотя бы своим влечением к нему. И пыталась склонить его к вежливости, пускай и, в конечном счете, ради себя.
— Честно говоря, — любезно отвечал Кейн, — мы мало что знаем. Правительство было свергнуто, там случился армейский путч или нечто в этом роде. Ну а потом армия просто распалась. Казахи перегрызлись с узбеками, те с белорусами и так далее.
— Типично, — произнес Блок по-русски. — Typical. Естественно, военным пришлось избавиться от кагэбэшников, так что, когда развалилась армия, не осталось никого.
— Только общества вроде «Аэрофлота» и некоторые наиболее крепкие промышленники, профсоюзы металлургов и шахтеров. В итоге они объединились друг с другом.
— Ага! — воскликнул Блок. — Как же русские любят это дело. Чистка, так это называется. The cleaning. Покончили с социализмом, отвергли бога-неудачника! Вперед на всех парах в капитализм западного образца! Да здравствуют синие джинсы и рок-н-ролл!
Голос его выражал неподдельное счастье, а ирония если и присутствовала, то скрывалась так глубоко, что, как и прочие истинные политические воззрения, не могла выдать Блока.
Молли защелкнула в пазах неудобный продолговатый шлем скафандра и подключила ПСЖ. Скафандр был снабжен внешним микрофоном и динамиком, что позволяло поддерживать связь с окружающим миром. Через динамик она поторопила Кейна с Блоком.
Выйдя наружу, под небеса, в которых разрасталась яркая точка, Молли поймала себя на нетерпении: поскорей бы уже опустился корабль, и этот заключительный акт ожидания закончился. Как только доставят все дурные вести, подумала она, можно будет прикинуть, что делать дальше.
Русский корабль, проступавший в пылевых вихрях смутным цилиндрическим силуэтом со сферическим расширением, висел над поверхностью дольше, чем ожидалось, а опустился мягко, идеально, словно камушек на речное дно. «А что странного?» — подумалось ей. Они оттачивали технологии мягкой посадки, когда США еще свои «Джемини» да «Аполлоны» в океан сбрасывали. Пускай даже некоторые из миссий завершались откровенными фиаско, как тот полет «Восхода-2», где Леонову с Беляевым пришлось всю ночь просидеть в разбившемся аппарате за две тысячи миль от заданной точки приземления, в снегу, отбиваясь от волков.
Когда пыль улеглась, Молли разглядела на унылом бледно-зеленом корпусе (Блок называл этот колёр «жэковским зеленым») эмблему «Аэрофлота», не слишком аккуратно намалеванную поверх затертого ярко-красного прямоугольника с буквами СССР. От нагрева при прохождении через атмосферу краска пошла пузырями и облупилась, почти все буквы исказились.
Кейн рядом с ней явно забеспокоился. Шумом далекого водопада доносилось по каналу скафандровой связи его хриплое дыхание. Его бы сейчас в лазарет, подумала Молли, но времени нет помочь.
