– И надолго ее отправили назад?

– Она не вернулась. Так и осталась в Италии.

– Значит, он ее больше не видел.

– Каждое Рождество она ездила в какой-нибудь город и там фотографировалась. И посылала ему снимки. Энцо говорит, если еще раз это услышит, то сам отправится на карантин. Раньше эта история доводила Мауро до слез, а теперь он говорит, что не вслушивается, а просто кивает.

– А ты?

– Я слушаю. Если бы я не слушал, отец заметил бы.

Когда несколько лет назад по телевизору показывали репортажи о студенческих маршах и сидячих забастовках против войны во Вьетнаме, свекор Эйлиш осудил демонстрантов и заметил, что полиция слишком с ними нянчится.

– Разве они не храбрецы, эти демонстранты? – спросила Эйлиш.

– Я предпочел бы увидеть их в военной форме, – ответил свекор.

– А я бы не хотела, чтобы моего сына забрали на войну, – сказала Эйлиш, – поэтому они протестуют и за меня тоже.

К тому времени почти все дети уже встали из-за стола. Тони опустил голову. Энцо знаками велел Эйлиш молчать.

– Не знаю, чем бы я мог гордиться сильнее, – сказал свекор.

– Тем, что отправили на войну сына или внука? – спросила она, глядя на Фрэнка, который при ней много раз осуждал войну.

– Тем, что они сражались бы за свою страну. Я говорю об этом. Этим я гордился бы.

Эйлиш надеялась, что кто-нибудь вступит в разговор. Сначала она решила молчать, потом разозлилась на Тони и Фрэнка, которые ее не поддержали.

– Это мнение разделяют не многие, – заметила она.

– Ты об ирландцах? – спросил ее отец.

– Я об американцах.

– Что ты знаешь об американцах?

– Я такая же американка, как и вы. Мои дети американцы. И я не хотела бы, чтобы их отправили воевать во Вьетнам.

Она посмотрела прямо на свекра, заставив его отвести глаза. Первым вмешался Энцо, который что-то буркнул про себя, затем повысил голос.

– Эй, ты, замолчи! – Он показал на Эйлиш.

Все смотрели на нее, кроме Тони и Фрэнка, которые не поднимали головы.

Наконец встала Франческа.

– Кажется, нам всем не помешает выпить граппы, – сказала она. – Вдобавок к кофе. Кто-нибудь поможет мне достать стаканы?

Несмотря на то что сегодня была ее очередь помогать свекрови, Эйлиш не двинулась с места. Напротив, Лена с Кларой с радостью воспользовались поводом встать из-за стола.

– Ты что, не в состоянии ее приструнить? – спросил Энцо у Тони, словно Эйлиш тут не было.

– Энцо, не заводись, – сказал Мауро.

Фрэнк составлял тарелки, чтобы отнести их на кухню.

На пути домой – Розелла и Ларри шагали позади родителей – Эйлиш почти пожалела Тони. Он должен был поддержать ее за столом или хотя бы сменить тему, но Тони не мог пойти против отца.

Спустя несколько дней после ссоры, когда Эйлиш была дома одна, свекровь пришла к ней в гости с яблочным пирогом. Сначала обсуждали Розеллу и Ларри, Франческа хвалила их образцовые манеры. Затем свекровь заговорила о воскресном обеде.

– Я всегда мечтала, чтобы после того, как всю неделю каждый занимался своими делами, по воскресеньям мы собирались бы вместе. И дети сидели бы с нами за одним столом, приучались вести себя прилично, и никто не заводил бы разговоров о том, что не предназначено для детских ушей.

Эйлиш спрашивала себя, не попросят ли ее извиниться. Она готовилась таким же елейным тоном ответить, что ей очень понравился обед и она не сожалеет ни о едином слове, сказанном ею или кем-то другим.

– Я часто о тебе беспокоюсь, – продолжила Франческа. – По-моему, на наших сборищах с итальянской едой и итальянскими разговорами ты начинаешь скучать. Порой мне кажется, что ты боишься наших шумных воскресных обедов. Могу представить, как бы я себя чувствовала, будь все остальные ирландцами!

Эйлиш гадала, к чему клонит свекровь.

– Ты так хорошо воспитана и так стараешься всем угодить, что я спрашиваю себя порой, а что у тебя на уме? Не подумай, что я о плохом! Я хочу сказать, у тебя, в отличие от Лены и Клары, есть собственное мнение. Я всегда думала, что такая, как ты, должна была выйти за Фрэнка, он у нас образованный, но ты вышла за Тони, и то, какими выросли ваши дети, – твоя заслуга. Вы четверо – замечательная семья. Жизнь полна неожиданностей.

Эйлиш хотелось, чтобы зазвонил телефон или кто-нибудь постучался в дверь.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? – спросила Франческа.

Эйлиш кивнула и улыбнулась.

– Мне пришло в голову, что тебе будет намного легче, если не придется терпеть эти долгие воскресные обеды.

Эйлиш притворилась, будто не расслышала. Ей хотелось, чтобы Франческа высказалась напрямик.

– Мне пришло в голову, что тебе не помешает от нас отдохнуть. Разумеется, Тони должен приходить, иначе братья будут по нему скучать. И Розелла с Ларри пусть приходят.

«А по мне, значит, никто скучать не будет?» – едва не парировала Эйлиш, но вместо этого спросила:

– А с Тони вы говорили?

– Нет, но поговорю.

– И что вы ему скажете?

– Скажу, что размышляла о наших воскресных обедах и решила, что для Эйлиш это слишком.

– Слишком?

– Слишком скучно, слишком громко, все друг друга перебивают.

Франческа сглотнула, словно произнести эти слова было тяжким испытанием. Эйлиш хотелось, чтобы, если она согласится не посещать семейные обеды, все, особенно Тони, понимали, что так предложила Франческа, а не она сама.

– Мне не хотелось бы, чтобы кто-то решил, будто мне не по душе их компания.

– Но мы же и так видимся постоянно!

– Тони обидится, если я с ним не пойду.

– Я поклянусь ему, что это была моя идея.

– Уж точно не моя.

– Я не хотела бы с тобой спорить, – сказала Франческа. – Ты всегда побеждаешь.

– Но я не спорю.

– Знаю. И если бы тебе искренне нравились наши обеды, я бы позаботилась, чтобы тебе было так же уютно, как и прочим.

Для начала Эйлиш подписалась на воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс». Раньше ей приходилось ждать, пока Фрэнк прочитает свой экземпляр и не забудет захватить его с собой.

Вся семья посещала десятичасовую мессу. Порой они сидели в разных частях церкви, но всегда ждали, когда мистер Фиорелло и Франческа встанут в очередь к причастию, и лишь потом пристраивались за ними.

Родители Тони надевали в церковь лучшие наряды, да и Лена с Кларой относились к службе, как к модному показу. Энцо и Мауро облачались в парадные костюмы, галстуки и хорошую обувь. Эйлиш не заставляла Тони носить галстук и в церковь никогда не наряжалась, не надевала туфли на шпильке и вместо шляпки покрывала голову простой мантильей.

Эйлиш любила, когда остальные уходили, а она оставалась дома, читала газету, слушала радио, просто бездельничала. Как только было решено, что ее отлучают от семейных обедов, никто больше не поднимал эту тему, кроме Розеллы, которая полагала, что мать изгнали за спор со свекром, и считала это несправедливым.

– Доживешь до моего возраста, – говорила ей Эйлиш, – полюбишь проводить время в одиночестве.

– Но я все время чувствую, что твой стул пуст, – отвечала Розелла. – А ты всего-то и сказала, что не хочешь отдавать Ларри на войну.

– А я люблю свои воскресенья, – говорила Эйлиш, – и я ни на что не жалуюсь.

Эйлиш пыталась выбросить из головы того человека, но его голос долетал до нее в самые неожиданные моменты. Это напоминало резкое похолодание или набежавшую тучу и всякий раз заставляло Эйлиш ежиться.

Тони до сих пор не поделился с ней их планами. Дни становились длиннее, и Эйлиш не раз предлагала мужу прогуляться по окрестным улицам в надежде, что он выложит все начистоту. Такие прогулки повторялись несколько раз, но ничего не выходило, Тони принимался пристально разглядывать каждый дом, в котором шел ремонт, и у Эйлиш возникало искушение рассказать ему то, что она узнала от Фрэнка. Останавливала ее мысль, что хорошо бы и впредь узнавать от деверя о семейных делах. Поэтому она не заговаривала ни о ребенке, ни о возможном усыновлении, а только слушала истории Тони, его шутки и поддакивала. Со стороны, размышляла Эйлиш, мы кажемся идеальной супружеской парой.