– Я и сам так думал, но моему хозяину было известно, что римляне изготовляют подобные вещи для собственного удовольствия, чтобы ходить по ним.

Мужчины рассмеялись.

– Разве наши дети не лепят из глины маленьких медведей, а из песка печи, и не по целым ли дням они забавляются этим вздором? Римляне превратились в ребятишек! – воскликнул Вальда.

– Правду говоришь ты. Маленькие камни они вытачивают в птиц, а между тем в римских лесах швабские воины возводят сложные укрепления. А когда римлянам хочется есть, то возлегают они на ковры, подобно женщинам, соблюдающим шестинедельный срок.

– Все, что ни говоришь ты об утках, и неверно, и нелепо! – возмутился Вольфганг, королевский воин. – Римлянам свойственно все воспроизводить в красках и камнях: не одних только птиц, но и львов, и сражающихся воинов. Умеют они изображать, словно живых, каждого бога и каждого витязя, себе в честь, а первым в память.

– Они лощат камень, но витязи, ратующие за них в битвах – нашей крови. Если в их обычаях любить дело холопов, то наш обычай – властвовать над холопами. Не хвалю я витязя, служащего рабу! – с достоинством ответил старик.

– Рабами называешь ты людей, властвующих почти во всем мире. Род их древнее нашего и славнее их предания, – снова вступил Вольфганг.

– Если они болтали об этом, то они лгали, – ответил Бертар. – Впрочем, справедлива ли слава и не лживо ли предание, это узнает каждый, если то и другое возвышает в битвах дух мужей. Поэтому я сравниваю славу римлян с потоком, некогда затопившим страну и затем превратившимся в сухое болото, а славу наших витязей с горным ручьем, что стремится по камням, разнося в долины свои живительные воды.

– Однако ж римские мудрецы убеждены, – заметил Инго, – что теперь они даже могущественнее, чем прежде. Во времена дедов – так похваляются они – в их царстве появился новый бог, приносящий им победы.

– Давно уже слышал я, что римляне полагают великую тайну в своем Христе, – сказал король. – И не тщетно их верование, потому что действительно они стали теперь могущественны. Впрочем, многие говорят об этом, но никто не знает ничего наверное.

– У них очень мало богов, – таинственно объяснил Бертар. – Быть может, не больше одного, но под тремя названиями: один называется отец, другой – сын, а третий – дух.

– Третьему имя – злой дух! – вскричал Вольфганг. – Я знаю это! В свое время я жил среди христиан и уверяю вас, их чары сильнее всяких других. Я научился их таинственному знамению и одной молитве, которую они называют «Pater noster».

И он благоговейно осенил крестным знамением свою винную кружку.

– А я полагаю, – упрямо возразил Бертар, – что придет пора, когда, несмотря на свои города, новых богов и искусство в изготовлении каменных уток, римляне увидят наконец, что живут кое-где люди посильнее их, свободно возводящие в небо свои деревянные крыши.

– Нам тоже полезно перенять искусство римлян, – решил Бизино. – Небесчестно для короля употреблять себе на пользу хитро придуманное другими, но приятны мне речи твои, витязь Бертар, ибо разумен человек, отзывающийся о своем народе лучше, чем о чужом.

После обеда, оставшись с Инго за чашей вина, король словоохотливо начал:

– Я вижу, витязь, что жены судеб наделили тебя при рождении многими скорбями, но вместе с тем не отказали они тебе в благих дарах: если сердца людей ласково разверзаются перед тобой, то это их заслуга. Слушая твои речи и глядя, как ты держишь себя среди моих вассалов, я хотел бы выказать тебе мою благосклонность. Одно лишь смущает мою душу: ты жил среди моих хлебопашцев, в лесных хижинах, но издавна строптивы они духом, и я побаиваюсь, не во вред ли мне ты находился там?

– Напрасно тревожится мой король, – важно ответил Инго, – едва ли придется мне снова отдыхать у очага князя Ансвальда.

– Клятвам и товариществу положен столь скорый конец? – спросил довольный король. – Но чтобы поверил я этой странной вести, расскажи мне, если хочешь, что разлучило тебя с Ансвальдом?

– Неохотно переносит хозяин пребывание чужих в своем дворе, – уклончиво ответил Инго.

– Дружба господ заставляет и слуг соблюдать мир, – ответил король. – Не все говоришь ты, поэтому верить тебе я не могу.

– Если королю угодно – поклясться мечом своим, что причина ссоры моей с Ансвальдом останется между нами, то я по всей правде открою ее тебе – недоверчивость твоя мне вредна, но от твоего благоволения я жду для себя добра.

Король немедленно поднял меч, положил на него пальцы и поклялся.

– Так знай же, король, что люблю я Ирмгарду. Отец гневается на меня, потому что обещал он отдать дочь в замужество в род витязя Зинтрама.

Довольный король засмеялся:

– Хоть ты и сведущ в ратном деле, но не прав был ты, Инго, пожелав дочери правителя такую участь. Может ли отец отдать дочь-наследницу безродному чужеземцу? Народ назвал бы его безумцем, и нестерпимо было бы ему, если б чужеземец воссел на княжеский престол. Если б даже сам отец, при свидетелях, обещал тебе свою дочь, то я, король, никогда бы не потерпел этого, и пришлось бы мне посадить на коней ратников моих и созвать ополчение, чтобы воспрепятствовать вам.

Инго так свирепо взглянул на короля, что тот подвинул к себе оружие.

– Враждебно говоришь ты с изгнанником. Как гостю много мне привелось испытать горя, но с трудом свыкается дух мужа с презрительными речами. Полагаю, что непристойно благородному королю оскорблять гордость несчастливца.

– Теперь я благосклоннее к тебе, чем прежде, – весело ответил король. – Впрочем, у тебя есть еще надежда преодолеть гнев отца.

– Князь связан своими обетами, могуществен в лесах род Зинтрама, с которым в дружбе даже жена Ансвальда.

Король ударил по своей кружке, что он обыкновенно проделывал, когда что-нибудь приходилось ему по душе.

– Всего приятнее было бы для меня выдать девушку замуж за кого-нибудь из моих вассалов, ничуть не любо мне, что дворы и княжеская казна достанутся роду Зинтрама, коварство которого мне известно. Но противнее всего было бы мне, если б с согласия отца ты сделался его зятем. Как запах меда привлекает медведей к лесному дереву, так точно хвала певцов собрала бы на твои дворы все охочие до битв руки, – вандалов и других бродяг, и как начальник турингов ты волей-неволей стал бы скоро моим врагом. Подумай об этом, – добавил король, собственноручно наливая чашу своему гостю. – Пей, витязь, и постарайся не огорчаться. Пируя на поле битвы, волки восхваляют гостеприимство твоего меча, доставляющего им обильную трапезу, но не помышляй ты пирами соблазнить в лесах моих турингов.

– Так выслушай же, король, совет чужеземца и, со своей стороны, не помышляй выдать девушку за другого: доколе шевелятся мои руки, никто не сможет отнять ее у меня! – гневно воскликнул Инго. – Меч мой уже поверг на поляну Теодульфа, избежавшего смерти только случайно, и как воспрепятствовал я его браку, точно так помешаю браку любого витязя из народа твоего.

Король всем телом затрясся от хохота.

– Чем больше говоришь ты, тем с большим удовольствием я тебя слушаю, несмотря даже на твою запальчивость. Мыслишь ты, подобно странствующему витязю, но полагаю, что и на деле окажешься таковым. Уломай отца, уложи Теодульфа, длинноногого дурака, на кровавой поляне, возведи жену на свое брачное ложе – и от всего сердца я помогу тебе, лишь бы во всем была тебе удача.

Инго подозрительно взглянул на веселящегося короля – уж не помрачился ли от вина его рассудок – и наконец сказал:

– Непонятен мне смысл твоих речей: за одно и то же ты и порицаешь, и хвалишь меня. Можешь ли с удовольствием слышать то, что кажется тебе невыносимым, и каким образом поможешь ты мне в браке, которому намерен помешать, если даже со стороны отца не будет препятствий?

Король Бизино важно ответил:

– Садись за свою кружку. Тебе свойственно многое, что делает честь мужу, но не в состоянии ты усвоить труднейшее: искусство повелителя. Мысли твои прямо устремлены вперед, как собаки по следам оленя; но король не может быть простодушен ни в милости своей, ни в мщении. Обо многом должен он размышлять, никому не может довериться вполне и каждого должен употреблять для своей пользы. Поэтому Ирмгарду, девицу, я скорее отдал бы тебе, чем любому другому, но, пойми меня – девицу, а не ее наследие, и не княжескую усадьбу по смерти отца Ирмгарды.