– Ты знаешь, что с ней случилось? – спрашиваю я у него.

Он подается ко мне и в то же время забивается в угол.

– Будьте осторожны, – вот то, что я вроде как слышу.

Или это может быть «блин, ну и рожа».

Славному парнишке всегда удается меня приободрить.

Моя дочь расставляет горшки с цветами у меня в ванне. А потом моет унитаз, а я наблюдаю за этим, сидя на стуле возле кровати. Я говорю ей, что это сделает девушка из Норвегии, но она пропускает мои слова мимо ушей. Поэтому я тоже пропускаю ее слова мимо ушей, когда она спрашивает, как там у меня с кишечником.

Помимо моего кишечника, мою дочь сегодня больше всего заботит Фелисити. Или Чарити. Фелисити потеряла свой смартфон. Или Чарити. Хотя на самом деле не потеряла. Отделилась от него. Он здесь, у моей дочери. Фелисити, или Чарити, оставила его в машине своей матери по дороге в школу, а потом ее мать пришла сюда, чтобы вымыть мой унитаз.

– Она будет просто в отчаянии, – говорит моя дочь.

– Бедная Чарити… То есть Фелисити.

Это еще один тяжкий крест в жизни моей дочери. Который отвлекает ее от мыслей о моем кишечнике. Закончив наводить блеск на мой унитаз, она описывает мне проблему во всей ее… грандиозности. Интересно, есть ли такое слово? Она могла бы позвонить кому-нибудь из школьных подруг Фелисити и попросить ее передать Фелисити, что смартфон у нее и что она отдаст его ей в течение часа. Похоже, что все друзья и подруги Фелисити сидят внутри этого смартфона. Моя дочь машет им у меня перед носом, чтобы я могла в этом убедиться. Это было бы проще простого, хотя в жизни все далеко не так просто.

– Но он ведь заблокирован? – спрашивает она у меня. Не помню, как называются такого рода вопросы.

– Заблокирован? – переспрашиваю я в ответ.

Ах да, точно: риторические.

– Да, мама, заблокирован.

По ее голосу я понимаю, что ей хотелось бы сказать: «ДА, МАМА, ЗАБЛОКИРОВАН НА ХРЕН!» Но она хорошая дочь.

Я стараюсь помочь.

– И как же отблокировать его обратно… то есть разблокировать?

– При помощи пароля, мам.

– Пароля?

– Да, мам, пароля.

«И КАК, ПО-ТВОЕМУ, РАЗБЛОКИРОВАТЬ ЭТОТ СРАНЫЙ СМАРТФОН, МАМ? ТОЛЬКО, МЛЯ, ПРИ ПОМОЩИ ПАРОЛЯ!»

– И какого пароля?

На миг мне кажется, что она сейчас рассмеется. Или разрыдается.

– Мама… Я. Не знаю. Какой. Тут. Пароль.

– Почему бы тебе не позвонить ей и не узнать?

Просто смешно…

Да, у моей дочери есть собственный смартфон, и она могла бы позвонить Частити, чтобы узнать пароль ее сестры. Только вот у Частити сейчас какой-то экзамен. И в любом случае Частити вряд ли знает пароль Фелисити.

– Девочек приучили никогда никому не сообщать свои пароли.

– Правда?

– Их так воспитали.

– В самом деле?

– Ты ведь тоже никому не сообщаешь свой пароль – правда, мам?

Это маленькая месть моей дочери.

– Даже не думала. Само собой.

Вернув все горшки с цветами из ванны на их места под окном, моя дочь отправляется, как она это всегда подает, «сражаться с пробками», чтобы прийти на помощь несчастной Фелисити. Или Частити. Пробка от ванны, иначе именуемая «затычка», при этом всякий раз дрожит от страха, по-моему. Или облегченно вздыхает.

Уходя, моя дочь спрашивает, есть ли у меня какие-нибудь планы на вторую половину дня. Может, это шутка, хотя все-таки вряд ли. Отвечаю ей, что, пожалуй, схожу к своей приятельнице сыграть в скрэббл.

В окне у меня деревья, а на этом, как его, – фотографии. Когда я не заблуждаюсь в этом месте со своим ходунком, то всегда рассматриваю эти фотографии или смотрю в окно.

Фотографии… Окно… Эти вещи явно взаимосвязаны. Я это вижу. Так что абсолютно все взаимосвязано. Но толку-то от этого… С чем связано? Со всем остальным? С самим собой? Со своей связью? Или это я все это связываю?

Да пофиг, как любят говорить Фелисити и Частити. Без разницы.

Эти фотографии принесли мне мой сын и моя дочь. И я понимаю почему. Они такие хорошие дети! Им нравится, чтобы все было так, как и должно быть. Красивые фотографии в красивых рамках. На некоторых из них – Фелисити и Частити. Моя дочь приносит их и меняет на другие, зачастую так, что я ее за этим не застаю. Взять, к примеру, вот эту, где Фелисити и Частити – мои внучки. Малышки, сидящие бок о бок в этой, как ее… коляске. В колыбельке. Колыбелька… Слово, которое нынче нечасто услышишь. Крохотные розовые пальчики… И я могу отличить их друг от друга. Нет, не пальчики. Частити и Фелисити. Да вообще-то и пальчики тоже. Эти вот Фелисити, а эти – Частити.

На другой фотографии они одеты как на бал или что-то в этом роде – в такого рода платья, какие я иногда вижу в телевизоре. Все такие пышные и блестящие… Пышные во всех смыслах этого слова – младенчество уже давно позади. Склоняюсь к мысли, что вот эта – Фелисити, а эта – Частити.

Есть там также фото моего сына, моей дочери и много других фотографий. И, конечно же, я знаю, кто там на них. Мои сын и дочь часто мне так говорят.

– Ну конечно же, ты знаешь, кто это, – говорят они мне.

Но они никогда не говорят такого про фотографию с тем дядечкой постарше, засунутую в самую глубину, к стенке. Просто переставляют ее вперед, когда думают, что я этого не вижу. По крайней мере, мой сын. Моя дочь всегда слишком занята, в ее жизни слишком уж много всего происходит. Слишком много тяжких крестов – крестей? – которые ей приходится нести. Я знаю, что они оба ждут, когда же я наконец скажу что-нибудь про этого дядечку постарше. В такие моменты я всегда поворачиваюсь к окну. К деревьям за ним и растениям в горшках на полу под ним. И иногда прошу свою дочь или сына напомнить мне, как называется то или иное дерево за окном или растение в горшке. Но они не слишком-то хорошо разбираются в деревьях или комнатных растениях.

– Ну конечно же, вы знаете, как оно называется, – иногда говорю я им, указывая на какое-нибудь из них. Не думаю, что они понимают суть этой шутки.

На кровати моей приятельницы – опять какой-то мужчина. Опять на кровати моей приятельницы лежит какой-то мужчина. Глаза у него открыты. Рот тоже открыт. И то, и другое нацелено в телевизор. Там, в телевизоре, рядком сидят трое улыбающихся людей – эксперты в какой-то там области, на столе перед ними – кофейные кружки.

Я придвигаю свой ходунок поближе. Слышу, как он дышит. В смысле тот субъект на кровати моей приятельницы. Рядом с кроватью нет доски для игры в скрэббл, а возле окна – инвалидного кресла.

Входит девушка из Нигерии. Она называет меня Розой и желает мне доброго утра, поэтому я разворачиваю ходунок к двери. Она поправляет этому субъекту подушки, щупает пульс. Рот у него по-прежнему открыт.

– Он не играет в скрэббл, – говорю я ей.

Она улыбается мне, и я возвращаюсь в коридор, где славный парнишка, который моет полы, трет шваброй пол возле надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ». Он замечает меня и отодвигается в угол – его швабра, по-прежнему мотаясь вправо-влево, скользит по полу вслед за ним. Я наблюдаю за шваброй и за тем, как красиво этот славный парнишка заставляет ее двигаться. Движется та словно змея, как бесконечная восьмерка, как какой-то другой симптом… то есть символ, которого я не знаю. Задаюсь вопросом, что же это может быть, а еще задаюсь вопросом, задавалась ли я этим вопросом раньше. Интересно, не является ли то, как славный парнишка двигает шваброй, неким посланием, которое он хочет до меня донести?

– Я не понимаю, что ты хочешь до меня донести, – говорю я ему. – Ты не видел мою приятельницу?

Вид у него испуганный. Бедный мальчик… Пытаюсь успокоить его.