Не понимая неловкости молчания, я открыл свой рот и попытался поприветствовать её, но из моего пересохшего рта вырвалось лишь нечленораздельное шипение.
Монашка попятилась от меня, так, будто, увидела черта, попутно не переставая креститься и бормотать что-то под нос.
Довольно быстро появился обеспокоенный батюшка в черной рясе с большой, начинающей седеть, бородой. Сначала глаза его были прямо как у той монашки, но он успокоился быстрее и рассказал мне, что случилось за эти годы.
Моя мать, упокой Господь её душу, являясь человеком исключительной веры, верила в то, что моя болезнь носит исключительно духовный характер. А потому приставила меня к какому-то храму, намереваясь искоренить злой дух, поселившийся в моем теле. Но то ли диагноз был неправильно поставлен, то ли дух сидел во мне слишком плотно… В итоге “лечения” я впал в кому.
Уж не знаю мысль ли о том, что она причинила вред своему сыну или то, что дух её сына подчинил себе дьявол подкосила мою мать, но в итоге её хватил удар. Мне потом рассказывали, что это случилось прямо посреди церковной службы. Якобы она вскочила со словами “Господи, верую! Помоги же моему…” и не договорив упала замертво.
Вот так я и остался сиротой в двадцать три года.
Идти мне было некуда. Никому я был не нужен. Кроме долгов и грязных связей ничего не имел. Ничего, в сущности, не умел и не знал.
Батюшка долго думал, что со мной делать. Конечно, он предложил мне стать монахом, но ты же понимаешь монаха из меня бы не вышло. Как говорила моя мать “слишком много вопросов задаешь, и слишком мало веришь”. Иногда мне казалось, что в его глазах я видел сожаление о том, что они заботились обо мне все эти годы. Нужно было закопать меня в компост прямо сразу после смерти матери. Конечно, это грех, ведь взяли на себя заботу обо мне, но кто ж кроме Бога узнал бы. А если он и вправду есть, то все эти твои мысли про компост он и так уже видел, так что…
В общем батюшка оказался между ангелом и бесом: и в компост меня нельзя и выкинуть бедолагу грешно. Через несколько дней я уже мог понемногу ходить и изучать территорию храма. Конечно, внутри меня пускали не во все помещения. Но скоро я набрался достаточно сил чтобы гулять на улице. Иногда батюшка сопровождал меня в этих прогулках и, как бы очень-очень мягко, интересовался, не выбрал ли я свой путь.
Когда белоснежные поля вокруг храма растаяли и колесо природы начало новый круг в одну из прогулок, я заметил вытянутую крышу за еще не растаявшим слоем снега. Батюшка рассказал, что это старая конюшня заброшена еще со времен, когда храм оккупировали немцы. Ему было непонятно, почему это здание еще не развалилось. Я долго не думал – сразу предложил батюшке свою помощь. Совершу подвиг как Геракл и отправлюсь в путь. Батюшка добродушно рассмеялся, но и ответить ничего не ответил.
Так, я каждый день начал приходить в старую конюшню. Сам не знаю зачем я все это затеял. Сначала мне и вправду казалось, что я как герой мифов единолично совершу то, с чем не справились другие, отплатив добром людям, которые, так или иначе, за мной ухаживали все это время. Но чем медленнее продвигалась моя работа, тем больше мне начинало казаться, что я специально выбрал непосильную для себя задачу, чтобы не “вдруг не стать героем”, а остаться обеспеченным трудом Сизифом.
Плесень и гниль были не такими уж и страшными, пока я не сковырнул первый слой, за которым оказалась просто потусторонняя нечисть, выворачивающая нутро наружу не только своим внешним видом, но и запахом. Но хочу заметить, что чем дальше и сложнее становилось дело, тем упорнее я продвигался. Мне нравился этот вызов, брошенный самому себе. Я начинал чувствовать, что приношу пользу. И пусть результата моих трудов не видно, но внутри я чувствовал, что поступаю правильно.
Вместе с этим чувством, приходя каждый день на старую конюшню, я ощущал… сложно объяснить… это было как присутствие, но без присутствия. Такое чувство как вдохновение, словно за мной одновременно наблюдают и направляют.
Иногда за ужином в общей столовой батюшка справлялся о моих успехах, но в целом никакого интереса к моей работе не проявлял. Когда же я рассказал ему, что чувствую, как за мной наблюдают, он ответил, что Господу ведомы все наши, даже самые мелкие поступки, и, возможно, я ближе к Нему, чем думаю.
В один из дней, когда личинки и вековой навоз сменялись плесенью и прочей зловонной отрадой, я как обычно наполнил тележку, которую возил в компост в обход небольшого холма за храмом, но стоило мне выехать за ворота, как меня сковало очередное чувство чьего-то присутствия. Не мнимого или божественного. А как в детстве, когда ты под кроватью спрятался и не знаешь видно тебя или нет, но пошевелиться уже не можешь, ведь так ты точно себя раскроешь.
Я тогда поставил тележку, огляделся и не найдя никого впервые склонил голову и сложил ладони, так, как это всегда делала моя мать. Упорно пытаясь прислушаться к чему-то доброму и светлому, я чувствовал, только мрак, тянущийся ко мне своими склизкими щупальцами из конюшни. Пребывая в состоянии молитвы, или транса, неожиданный звук, раздавшийся за моей спиной, заставил мой мозг моментально представить как “нечто” бросается ко мне из тьмы щелкая своими зубами. Хотя в следующую секунду я уже понял, что это всего лишь смех.
Девушка за моей спиной была немного старше меня. Она одета во все черное, но не в рясу как монашки, а просто во все черное. Топ, рубашка, джинсы, большие ботинки и такие же черные волосы – всепоглощающий черный без намека на любой другой оттенок. Я сразу понял, что в душе она точно такая же. Но сейчас, она искренне смеялась надо мной, иногда похрюкивая и пытаясь скрыть эти звуки закрывая рот руками, на одной из которых поблескивало украшение. Блестящая тонкая цепочка несколько раз обвивала предплечье и содержала на себе всевозможные символы, среди которых были и звезда Давида, и полумесяц, и крестик. Когда она закончила я спросил, что смешного в вековой гнили и червях, а она ответила, что смеется над наркоманом, который молится над дерьмом.
Так я познакомился с Уной. Я не знал, как её звали на самом деле для меня, это было не столь важно. Что меня действительно поразило так это то, что она тоже оказалась наркоманкой. Её муж грозил отобрать у неё права на ребенка, и чтобы этого не случилось ей нужно было очиститься и физически, и духовно.
Уна иногда приходила в конюшню, с её слов посмотреть на то, как я работаю, и иногда мы даже немного общались. Знаешь, тогда мне казалось, что мы почти не разговаривали, но сейчас я понимаю, что она была единственным человеком за довольно большой период времени, который слушал меня. А в ответ я слушал её. Со временем, когда мы достигли определенного уровня доверия, она тоже рассказала, что её манит сюда некая сила, но она уверена, что это сила исходит не из-за белоснежных кучевых облаков, а из преисподней.
Не буду углубляться в наши отношения, потому как для истории это не имеет никакого значения. Скажу, что так или иначе, со временем, мы с Уной нашли то, что так манило нас.
В какой-то момент, вычищая пол от навоза, лопата начала уходить глубже чем обычно. Через несколько минут я понял, что вместе с навозом и прочей мерзостью начинаю соскребать гнилую щепу с половиц. В тот момент Уна, никогда не интересовавшаяся моим занятием, была уже рядом со мной. В руках у нее были старые грабли.
Впав в транс, мы молча трудились без устали. Чувствуя момент приближения к сокровенному, мы упали на колени и начали счищать затвердевший перегной царапая ногтями по доскам и сбивая руки до крови. Я клянусь, что слышал… чувствовал, как она зовет меня из-под половиц. Уверен, что Уна испытывала тоже самое.
Сорвав последние доски, мы увидели различную церковная утварь, инкрустированную разноцветными камнями, которая величаво поблескивала среди гнили и червей. Но я и Уна, игнорируя настоящий клад как обезумевшие вцепились в плоский прямоугольник, перетянутый кожей. Первое время, без остатка объятые неописуемым порывом, мы пытались вырвать этот грязный, дурно пахнущий, предмет друг у друга, пока вдруг в этой непроглядной тьме наши взгляды не столкнулись и я не увидел в её глазах свое обезумевшее выражение лица.
