– Как можно отчислять ученика, который поет псалмы на уровне лучших голосов Грузии?! – возмущался учитель пения Гогличидзе. – Я убежден, что Сосо будущая звезда оперного искусства Грузии, а, может, и всей России! Совершенно недопустимо бросаться такими талантами!

Под нажимом преподавательского состава администрация училища пошла на попятную и отменила приказ об отчислении. Более того, был издан новый приказ о переводе Сталина на бюджет с выплатой ежемесячной стипендии в размере 3 рублей.

Сталин продолжил огорчать учеников строгим преподаванием и радовать учителей, имея по всем предметам твердые пять баллов.

Лишь один раз за все время обучения он озадачил преподавательский состав. Было это так.

Однажды в учительской собрался тесный круг преподавателей, чтобы отметить чей-то день рождения. Присутствовал, разумеется, и Сталин. Когда закончились тосты в честь новорожденного зашла речь о лучшем ученике училища.

– Я бы очень советовал, дорогой Сосо, чтобы ты стал певцом! – поднял бокал с шампанским учитель пения Гогличидзе. – Преступно будет, если такой вокал, как у тебя, пропадет туне! Мечтаю увидеть тебя на сцене лучших концертных залов страны!

– Не слушай его, Сосо, дорогой! – вскочил «жандарм» Лавров. – Ты прирожденный словесник! Подумай, какие тебя ждут перспективы в области литературы. Ты можешь стать лучшим поэтом Грузии!

– Сосо, любимый собрат мой! – воскликнул учитель Закона божьего. – Не обращай внимание на этих грубых материалистов. Ты уже выбрал правильную дорогу по духовной линии и вскоре станешь прекрасным священником! Я твердо уверен, что это только первый шаг в твоей церковной карьере! Как человек умный, ты должен все хорошенько взвесить и принять единственно правильное решение – остаться девственником! В этом случае ты легко достигнешь сана архимандрита!

Учителя вскочили с мест и принялись яростно спорить и кричать, то и дело апеллируя к своему любимому ученику, который молча и терпеливо их слушал.

– Спасибо, господа, за лестные отзывы! – поблагодарил Сталин, когда споры поутихли. – В нашем несовершенном мире столько несправедливостей, что в моем сердце живет только одно горячее желание посвятить всего себя без остатка служению и помощи простому народу. Как вы сами понимаете, ни учитель, ни певец, ни священник ничем реально людям помочь не могут. Раньше в раннем детстве я мечтал стать императором, но теперь, повзрослев, понял, что надо идти в революционеры.

Учителя лишились дара речи. Они некоторое время удивленно смотрели на него, не в силах понять, шутит их любимый ученик, или он внезапно сошел с ума.

– С тобой все в порядке, Сосо? Ты, случайно, не перезанимался? – выразил общий вопрос «жандарм» Лавров. – Пойди, приляг на диванчик.

– Может, врача позвать? – засуетился учитель пения Гогличидзе. – Вдруг это опасно?

Сталин, увидев всеобщую панику, понял, что сказал лишнее.

– Я действительно немного перезанимался. Пойду лягу! – поспешил успокоить он преподавателей.

– Мы так испугались за тебя! – погладил его по голове Лавров.

Больше Сталин таких проколов не допускал и никому своих планов не раскрывал. В 1894 году он с отличием окончил Горийское духовное училище и блестяще сдал экзамены в Тифлисскую семинарию.

После поступления в семинарию перед Сталиным снова встала проблема безденежья.

В Российской империи конца 19 века для обучения в семинарии недостаточно было просто любить бога. Знание Библии тоже было недостаточным условием. Даже умение петь на церковнославянском языке не открывали двери в духовное заведение. Будущему священнику необходимы были большие деньги: 40 рублей в год за обучение и 100 рублей за общежитие и питание, т.е. всего 140 рублей в год.

Для Кеке, как мы помним, сумма в 25 рублей была неподъемной, а уж 140 рублей представлялись чем-то из области фантастики.

Между тем, плата должны была вноситься тремя равными частями до 15 сентября, 15 января и 15 мая каждого учебного года, т.е. Сталин, поступив в семинарию в августе, уже к 15 сентябрю обязан был сделать первый взнос – 46 руб. 67 коп.

Вместо этого он отправился с прошением к ректору семинарии. Неизвестно, о чем был у них разговор, но через час Сталин держал в руках новый приказ, по которому он должен был платить за обучение только 40 рублей в год. Общежитие и питание предоставлялись за казенный счет.

Впрочем, и таких денег у него не было и, следовательно, он ничего заплатить не мог.

Уже в сентябре 1894 года бухгалтерия семинарии подготовила приказ об отчислении будущего вождя, однако его новый поход к ректору решил эту проблему.

Отныне и на протяжении пяти лет обучения ровно три раза в год бухгалтерия готовила приказ об его отчислении «за злостное нарушение сроков оплаты», но каждый раз он шел в кабинет ректора и возвращался с отсрочкой платежа.

В результате он проучился пять лет, не заплатив ни копейки, что являлось беспрецедентным случаем за всю историю Тифлисской семинарии.

– Как тебя до сих пор не выгнали? – поражались ему сокурсники. – Всех, кто хоть на неделю задерживает оплату, выгоняют с позором. Ты же не платишь годами и спокойно себе учишься.

– Терпение и труд все перетрут! – отвечал Сталин пословицей. – Вначале было нелегко. Приходилось часами плакать, жаловаться на здоровье (будто скоро умру), обещать, умолять. Наш ректор, как вы знаете, крепкий орешек. Но нет такой крепости, которую нельзя взять настойчивому человеку. Я долго следил за ним, провел не одну ночь у него под кроватью, и однажды мне повезло! Я узнал о нем кое-что такое, что не совсем соответствует критериям духовного лица. Ничего криминального. Для мирянина это обычный грешок, о котором смешно говорить в приличном обществе. Но для ректора духовной семинарии огласка могла иметь крайне негативные последствия. Стоило мне ему об этом слегка намекнуть, как он пошел на попятную.

Первые два года обучения Сталин продолжал поддерживать реноме «ботаника». Он усердно учился, был тих, скуп на слова и почти всегда пребывал в глубокой задумчивости.

Однако на третий год многое изменилось. Сталин резко «съехал» в оценках и поведению. Причиной этому, как ни странно, были книги.

В семинарии существовали строгие правила, согласно которым будущим священникам запрещалась читать светскую литературу, в том числе художественные романы. Виновных строго наказывали. Не обошла эта участь и Сталина.

– Ничего себе книжечка! – грозно хмурил брови инспектор Мураховский, застукав Сталина за чтением романа Виктора Гюго «Девяносто третий год». – Мерзость какая! Даже в руках держать противно. От кого другого, но от тебя, Сосо, никак такого не ожидал! Неужели тебе вся эта дрянь может нравиться? Как же ты низко пал, бесстыдник!

– Совершенно с вами согласен, господин инспектор! – не моргнув глазом, ответил Сталин. – Всегда поражался, как такое можно читать. Мое личное мнение, что люди, которые этим занимаются, либо полные идиоты, либо законченные мерзавцы! Я обнаружил эту книгу только что на полу и хотел отнести ее вам в инспекторскую …

– Ты врешь мне в лицо! – рассерженно перебил Мураховский. – Я видел, как ты занимался богопротивным чтением этой книжицы! И на твоей роже отпечатывалось удовольствие, подонок!

– Дело в том, что из-за моей болезни ног и левой руки, о которых вам хорошо известно, а также в целом из-за прискорбного состояния здоровья, я испытываю настолько ужасные боли, что в прямом смысле слова теряю рассудок. В такие минуты я машинально хватаюсь за все, что может отвлечь меня. Такой приступ случился со мной буквально за минуту до вашего появления! У меня все поплыло перед глазами, я будто обезумел….

– Заткнись и не отравляй мой слух гнусным враньем! Ты – лжец и негодяй! Я долго наблюдал, как ты сладострастно листал эту дрянь! Каким же ты стал отъявленным мерзавцем. Просто уму непостижимо! Что еще читал? Шекспира? Достоевского? Флобера? Льва Толстого? Лучше сам признайся, а то, когда дознаюсь, хуже будет!