– Сюда! Ко мне! – кричал капитан, но его самого оттеснили. А затем капитан Бедфорд сам уже бежал куда-то в сторону от дороги, наискосок через поле.

Пули свистели. Отстреливаться не было времени.

– Вон к тому дому, сэр! – кричал капитану ординарец Боб Робсон, бежавший впереди. Боб указывал Бедфорду на большой дом с башнями и каменной оградой, стоявший за рисовым полем.

На крыше дома толпились люди. Люди смотрели на капитана Бедфорда и махали руками.

Что, если там тоже враги?

Но у Боба Робсона, кажется, было правильное чутье. Двойные ворота дома гостеприимно раскрылись перед британским офицером. Капитана Бедфорда долгими переходами провели в большой зал, выстланный коврами и подушками. В зале пахло ароматной смолой, плодами, сладким табачным дымом. Седой сморщенный раджа, в парчовой кофте, весь увешанный янтарными четками, низким поклоном приветствовал капитана.

– Я всю жизнь не мечтал о большем счастье, чем служить моей королеве и всем офицерам-саибам! – сказал раджа.

Он сплюнул бетелевую жвачку в золоченую чашу.

– Весь мой дом и моя казна в твоем распоряжении, саиб, – еще раз склонился раджа.

Он сделал знак слугам, и капитана Бедфорда повели длинными переходами, мимо темных закоулков, сквозь смрад жаровен и любопытные взгляды челяди, в отдаленную дворцовую пристройку. Человек восемь англичан сидели в комнате, из них трое – в офицерских мундирах. Дверь за капитаном тотчас закрыли, и два вооруженных чокедара[14] вытянулись по обеим сторонам двери.

Капитан Бедфорд сел на низкий диван и попытался прийти в себя.

– Бога ради, джентльмены, – сказал капитан, – кто мы здесь: гости или пленники?

– Мы сами уже вторую неделю ломаем головы над этим вопросом, – ответили Бедфорду соотечественники.

Долго не смолкал шум в деревне. «Пушки саибов в наших руках!» – Крестьяне праздновали победу.

К полудню из-за реки вернулся отряд сипаев, помогавший райотам при перехвате поезда. Сипаи гнали далеко за реку разрозненные отряды британцев.

– Восемь тяжелых орудий, – считали добычу крестьяне, – двенадцать малых да пятьдесят повозок с порохом и боевыми припасами!.. А фуры с мукой, сухарями, рисом, сушеными плодами!.. Печальный день сегодня у саибов…

Люди уселись на траве у пруда, на сдвинутых телегах. Женщины напекли лепешек из пшеничной муки. Плошки с жирной козлятиной пошли по рукам.

Лела, зарылась в солому на одной из повозок. Запах еды дразнил ее, она уже двое суток ничего не ела.

– Лела, где же Лела? – слышала она голос Чандра-Синга, но только еще глубже пряталась под солому.

Стыд терзал девочку: она не выполнила поручения, не донесла своего письма. Как она посмотрит теперь в глаза Чандра-Сингу?..

«Дочь нашего Панди», – называл он ее… А теперь что он ей скажет?..

– Где Лела? – кричал Чандра-Синг и заглядывал под навесы повозок.

Чандра-Синг нашел Лелу на дне последней телеги. Он стряхнул с девушки солому и поставил ее на ноги. Лела прикрылась платком, не смея глядеть на него.

– Прости меня, Чандра-Синг, я не донесла твоего письма.

Чандра-Синг улыбнулся.

– Я сам поспел к месту раньше своего письма, – сказал Чандра-Синг. Он повел ее к пруду, где собрался народ.

– Ты искала своего отца, Лела? – сказал Чандра и втолкнул Лелу в круг.

Она увидела ликующие лица крестьян и рослого сипая в белой чалме, сидящего в центре круга.

– Панди!.. Панди!.. – услышала Лела громкие голоса.

Она глядела на сипая, на его длинные полуседые полосы и изуродованный рот. Тот самый человек, которого она видела на крыше храма.

– Панди?.. – повторила Лела.

Сипай встал и шагнул к ней.

– Я обещал прийти и не вернулся, – сказал сипай. – Прости меня, дитя!

Он притянул Лелу к себе и посадил с собою рядом.

– Твоя мать ждала меня и не дождалась, – сказал Инсур. – Мы дважды едва не встретились с тобой, дитя, и дважды разминулись. Теперь ты навсегда останешься со мной.

– Отец! – прошептала Лела. Она долго сидела не шевелясь, припав к отцовской руке.

Дженни сидела на траве, бледная, поджав ноги, как индуска. Она оттолкнула от себя глиняную чашку со свежей водой, которую ей принес молодой сипай в желтой чалме.

– Я хочу домой! – сказала Дженни. – Отпустите меня.

– Твой дом далеко! – сказал сипай и улыбнулся. У него были белые как сахар зубы и хитрые ласковые глаза.

Он сунул ей в руку липкий сладкий плод свежего инжира.

– Ты поедешь с нами, – сказал сипай. – Не бойся, девочка, мы не обидим тебя.

Он усадил ее на кошму у столба, врытого в землю возле пруда, потом окропил водой чисто подметенный кусок земли и прошептал над ним несколько слов пуджи – очистительной молитвы.

Теперь это место было неприкосновенно. Никто другой не смел ступить на него, ни даже пройти слишком близко и бросить на него свою тень.

Был второй час пополудни – час приготовления пищи. В этот час вся Индия печет под открытым небом свой скудный хлеб.

Сипай раздул огонь, подбросил в него ветвей. Потом подошел к пруду и, не снимая легкой одежды, быстро окунулся в воду для обязательного перед приготовлением пищи омовения.

Вышел и, просыхая на солнце, начал месить у огня, на медном блюде, тесто из грубой пшеничной муки.

Дженни огляделась. Все кругом месили тесто, раздували огонь. Райоты готовили пищу.

Теперь у повстанцев было много муки: весь запас из обоза Бедфорда перешел к ним в руки.

Сипай налепил из своего теста лепешек и поставил их печься на железном листе. У того же огня, сбоку, он поставил вариться чечевичный суп в медном котелке.

Скоро лепешки были готовы. Сипай быстро свернул из большого пальмового листа что-то похожее на блюдо, обжигаясь, покидал на него лепешки и подал Дженни. Потом пододвинул к ней котелок с чечевичным супом.

– Ешь! – сказал сипай.

Сам он ел, макая лепешки в чечевичную жижу. Дженни смутил грязноватый цвет похлебки. Она съела свои лепешки всухомятку.

Сипай убежал куда-то. Он не походил на того кроткого индуса-няньку, которого Дженни помнила с детства, но всё же был добр к ней. Он принес ей молока буйволицы в чашке.