— Замполит.

— А еще? Ведь по лицу вижу, что-то в этой истории тебе…

— Можешь сказать свои мысли. — Пегги отвернулась к костру. — Я не возражаю.

Ну, раз никто не против…

— Она его любила. Тристана своего.

— Это я и сама вижу!

— А он ее нет.

— Тоже известно, достаточно на нее поглядеть. А еще?

Я посмотрел на Пегги. Она нервно теребила кусок сыра, словно боясь услышать правду.

— Он ее не любил потому что был… Кхм. Ну, он родился под «голубой луной». Не поняла? Ну, имел интерес к графу Пер’Даччело? Господи, да «не по девочкам» он был! Чтож все такие тугие…

Брюнетка вскочила с места, сжимая в руках нож и глядя на меня с такой злобой, что я аж испугался. Но ничего. Стерпела. Села на место и быстро утерла лицо, скрывая выступившую слезу.

— О-о-о! Вот теперь понимаю… Вот теперь интересно! Леди-оруженосец влюбленная в сира-мужеложца… Не пойму, это драма или комедия?

— Молчи.

— Сама молчи! Раз такая скудоумная, что влюбляешься во всяких грязных извра…

— Молчи!!! Ни слова от тебя, ясно⁈ От вас обоих!

Серина брезгливо плюнула и, объявив, что ей срочно надо отмыться от такой гадости, ушла к пруду, не удостоив Пегги взглядом. К «нетрадиционным ценностям» в Западном пределе относились без особого одобрения. Но это еще ничего. По слухам, те же северяне за такое вообще на кол сажают. И отнюдь не кожаный.

Из-за этой «особенности» у Тристана Пегги в замок и взяли. Видать, мальчишка с самого детства проявлял наклонности, оттого его ровесники сторонились. А дочка кузнеца стала единственной девочкой, к которой он проявил интерес — вот лорд за нее и ухватился. Он не боялся бастардов, а отчаянно их желал, делая все, чтобы парочка уединилась где-нибудь на сеновале. Чтобы сын «излечился», если это можно так назвать. И Пегги все это прекрасно осознавала…

Потому она до сих пор предпочитает мужскую одежду и стрижку — привычка. Всю жизнь не оставляла попыток понравится своему рыцарю.

Приставлять к такому «лазурному сиру» пацана-оруженосца, чревато скандалом, особенно, если пацан будет с семьи какого-нибудь вассала. В гудок шарахнет или того веселее, сам шарахнется. Вот Пегги и назначили, за ее гудок не боялись.

А уж в Живанплаце все вскрылось само. Может по женоподобности догадались, может чей гудок пострадал, а может лорд-отец сам дал отмашку, списав наследника в утиль. Избавится от первенца — единственный способ без скандалов оставить замок брату или другому родственнику.

Самому убивать то ли рука не поднялась, то ли слухов боялся, а потому… Удачно совпало. Позор и петля на шее. Все получили что хотели, никто ни в чем не виноват.

Хотя, глядя на лицо спортсменки… Ладно, подслащу пилюлю.

— Может ему «помогли»? Может он не сам на себя руки наложил?

— Письмо… — в отсутствии аптекаря, брюнетка говорила более открыто. — После поединка, когда «молочники» еще стояли у стен, он сочинил письмо тому северному варвару, с кем скрестил мечи.

— Погоди, какое письмо? Нафига письмо? Что он в нем… Оу! Оу май… Я понял, чего он там понаписал. Фига у вас «горбатая гора»… А тот прочитал, пришел и зарубил, так что ли?

Пегги покачала головой:

— Я была его самым близким другом, он отдал письмо мне, веля передать. Он знал, что я не умею читать, но… Я не удержалась и дала пару «роз» одному оруженосцу, дабы тот прочел. Содержимое было… Омерзительно! Неподобающе! Преступно! То что он написал… Конечно, я сожгла письмо, но…

Господи, какая же дура… Оруженосцу она почитать дала. А тот своему сиру рассказал и через час уже весь город со смеху покатывался. Как можно быть настолько тупой? Ну разумеется несчастного голубка затравили. А то и вовсе придушили, чтобы не позорил. Долбанные голубые драмы… Будто «Оскар» получить хотят.

Крепкие плечи затрясло, по загорелому лицу побежали слезы. Ну началось, блин…

— Эй-эй, отставить истерики! Успокойся, все уже позади, слышишь?

Причитая и бегая вокруг рыдающей девицы, я не знал, куда деваться. Ненавижу, когда женщины плачут! Всегда себя каким-то виноватым чувствую. Черт, ладно, залью еще меда в уши, лишь бы перестала!

— Да не твоя это вина была, не из-за тебя он вздернулся! Але, слышишь⁈

Чуть приобняв ее за плечи, я едва не рухнул в костер, когда спортсменка прильнула в ответ, сгребая в охапку и утыкаясь лицом в грудь.

— … А чья?

Ну, вообще-то целиком твоя, но сказать честно, значит опозорить мою профессию.

— Его! Северянина этого! Папашки лорда, Мюратов и всех тех, кто угорал над парнем. Его еще задолго до письма в смертники записали. Потому его на поединок и послали, приговор задолго «до» подписали. Письмо, не письмо — не имеет значения. Не вздернись он сам, его бы родной отец придушил. Ты тут вообще нифига не при делах и ничего не могла сделать.

Последняя фраза была именно той, которую она так отчаянно хотела услышать. Я это знал, ибо сам мечтал о подобном. Что не виноват в смерти Коллет, что ничего не мог сделать, что… Черт, опять расклеиваюсь!

Сюсюкая над Пегги, я продолжал нести всякую чушь. Фигня, но на истерики и не такое прокатывает. Главное говорить спокойно, будто бродячую собаку подзываешь. Нежно, тихо.

Блин, она может так не прижиматься⁈ Грудь же… Упругая, зараза, даже через ее куртку чую. Еще не хватало колышком в ответ тыкать…

Наконец, рыдания иссякли. Брюнетка отлипла от моего пропитанного соплями рваного дублета и, борясь с дрожью в голосе, заглянула в глаза:

— Ты прав, ты опять прав… Как только тебе удается… Фух. — она утерла лицо. — Спасибо, что не отвернулся. И прости, что… Стукнула тебя во дворе. Ты не мерзавец, теперь мне это известно.

Тьфу ты, бабы… Всего-то по головке погладишь и уже первый парень на деревне!

— Только не влюбись, ладно?

Она фыркнула, ткнула меня кулаком и порекомендовала держать карман шире. До самой темноты мы просто болтали о том о сем. Я старательно уводил ее от больной темы, помогая расслабиться, пока Пегги окончательно не сморило. Когда она уснула и ее размеренное сопение растворилось в треске костра, я все еще продолжал сидеть, разглядывая свой портрет на дощечке.

Будто совсем другой человек… А ведь еще месяц назад я бы на эту брюнетку и не взглянул. Не потому что она стремная или типа того, а потому что невыгодно. Утирания ее соплей не приведут меня ни к власти, ни к богатствам. Ведь я и с Коллет-то «знакомство» устроил, чисто из-за перспектив.

А теперь вот как все поменялось. Вчера рисковал жизнью ради чужого города и титулов, а сегодня даже награды не попросил. Откуда у меня такой альтруизм взялся? Из-за Коллет, что ли? Грехи искупаю? Пф…

— Фу-ух, все мыло извела… — заставая врасплох, рядом приземлилась аптекарь. — Еще немного и жабры отращу.

Надетое на мокрое тело платье выдавало все самые интересные изгибы и места. Плоский живот, подтянутую грудь, маленькими, розовыми сос…

— Нравлюсь? Тогда прошу, пялься тем же жутким взглядом, ведь это так приятно…

— Кхм… — дабы не выдать смущение, я резко перешел в контратаку. — Не в этом дело. Просто ищу на тебе изъян, из-за которого ты присоединилась к бандитам в крепости.

Она подняла брови, сделала обиженное лицо, но поглядев на мирно спящую брюнетку, передумала ломать комедию, притворяясь овечкой:

— Если я такая, какой ты меня видишь, что мешало продать тебя управителю или тому, с блестящей лысиной?

— Не знаю, но от того еще подозрительней.

— Не знаю, а винишь. По взгляду вижу.

Она взяла с моих рук дощечку с портретом и, повертев в руках, бросила ее в костер.

— Я не чудище, которое ты во мне ищешь. Более того, я куда лучше тебя. Ты хотел заработать на чужих смертях, на крови и боли. А я думала только чужом спасении.

— Да? И сколько безухий тебе обещал за «спасение»?

— Пф, бывший гвардеец? Я тебя умоляю… Они были подопытными, пусть сами того не знали. А теперь, будь любезен, сядь ровно и постарайся не пищать. Гной под швами сам себя не счистит…