Любопытно, что Гвиневра наравне с Анной Болейн – главные героини моей истории. Это были женщины, которые отказались оставаться на вторых ролях.

На протяжении веков «королева былого и грядущего» появлялась в разных обличьях. Однако главный образ жены короля Артура, королевы Гвиневры, среди дошедших до наших дней был создан Кретьеном де Труа при дворе графа Шампани во второй половине XII века.

На ней были – описывает Кретьен в своем «Ланселоте» – «сорочка белого белей» и «короткий только плащ прекрасный, подбитый мехом, ярко-красный»[17]: вероятно, это эквивалент моих вожделенных перчаток из фильма «Камелот»! Ланселот похваляется, что, если королева позволит ему попасть в свои покои, его не удержит железная решетка на окне. И хотя железо рассекает плоть его пальцев, он не чувствует боли и вырывает мощные прутья из оконного переплета.

Странность этого пассажа бьет наотмашь, как пощечина. Замужняя женщина в пяти минутах от адюльтера – причем с лучшим другом мужа – подается как идеал красоты и чуткости? Масла в огонь подливает и абсурдность происходящего: любовь Ланселота к Гвиневре – куртуазная любовь – достигает такого градуса ослепления, что сегодня выглядит абсолютным сумасшествием.

Ранее по ходу истории Ланселот находит на обочине дороги гребень с прядью золотых волос королевы на зубьях и заводит песнь:

Кретьен пишет, что Ланселот не обменял бы прядь волос королевы и на целую телегу драгоценных камней. Он наблюдает за Гвиневрой в окно и, дождавшись, когда та исчезнет из поля зрения, пытается вылезти из окна и разбиться на смерть о землю. Потом ради ее любви он подвергает себя позору, забравшись в телегу для перевозки обычных преступников (отсюда альтернативный титул Ланселота – «Рыцарь телеги»). Гвиневра еще и винит его за то, что, прежде чем сделать это, он на мгновение помедлил. Дальше, чтобы спасти ее, он, окровавленный, ползет по мосту, состоящему из клинков мечей, и – самое сложное – подчиняется приказу королевы, чтобы угодить ей, изо всех сил стараться не победить, а проиграть на турнире[20].

Церковь считала женщин дочерьми грешной Евы: Тертуллиан называл их «вратами дьявола», а святой Иоанн Златоуст – самым опасным среди всех диких зверей. И все же Ланселот Кретьена, покидая покои Гвиневры, преклоняет перед ними колени, словно перед религиозным святилищем. Для средневекового общества, в котором командует церковь и доминируют мужчины, это выглядит крайне необычно и приводит в замешательство даже по современным меркам – ведь историю Ланселота и Гвиневры на протяжении многих лет рассказывали бесчисленное количество раз и продолжают пересказывать по сей день[21].

На протяжении более чем 800 лет тайны куртуазной любви не перестают очаровывать нас. Мы продолжаем впечатляться и некоторой абсурдностью происходящего (все-таки надо признать, что их губы рановато соединились в поцелуе), и центральной дихотомией «страсть против принципов» – или, скорее, того места, которое на самом деле занимали высочайшие принципы или долг. Однако во времена, когда в реальном мире у женщин было юридическое положение движимого имущества, а замужней даме, заводившей любовника, грозили роковые последствия, все международное аристократическое общество склонило голову и вдохнуло пьянящий запах этой причудливейшей фантазии.

Что же все-таки стояло в те времена за понятием «куртуазная любовь» – или куртуазия, куртуазность, галантная любовь? (Термин «куртуазная любовь» вошел в обиход только в XIX веке.) Социальный ритуал? Коллективная фантазия? Игра? В пользу последней свидетельствует распространенная среди современников аналогия культа любви с игрой в шахматы. Само это явление зародилось как устная литературная традиция трубадуров, которые с конца XI века буйным цветом расцвели на юге Франции, сочиняя на родных языках из группы ланг д’ок. До нас дошло около 450 имен поэтов-лириков – бунтарей и рок-звезд своего времени (в том числе около 20 женщин– трубадуриц (trobairitz)), которые нередко обретались в аристократическом обществе и осмеливались свободно комментировать принятые в нем порядки и религиозные догматы.

Вскоре в Северной Франции появились свои поэты – труверы, сочинявшие на языках ланг д’ойль; а через некоторое время те же идеи распространились по землям Италии и среди германских миннезингеров. Сочинение Кретьена де Труа было переведено не только на немецкий, но и на средненидерландский, древневаллийский и древненорвежский языки. Популярные песни о деяниях (chansons de geste) – эпические сказания о подвигах, рассчитанные на мужскую аудиторию, – приобретали более утонченные оттенки любовных песней (chansons d’amour) и романов, которые сочетали военные приключения, обожание дам и стремление к нравственной цели, а нередко и элементы сверхъестественного.