Ну, ладно.

Печка простояла (очень неудобно, под ногами) на лестнице два месяца, и каждый раз, встретив Горана, после приветственных восклицаний я спрашивал: А печка?

Горан клялся и божился.

Правильный день наступил, когда мы с Юлей пошли вниз на рынок, прикупить балканских радостей (сыр, каймак, ковбасице). Вернувшись через час-полтора, мы увидели стоящую у дома цыганскую кибитку (ой, микроавтобус), в которую цыгане запихивали нашу печку, заодно покоцав каменные ступени, перекатывая ее, неподъемную. Ряд стоял очень важный Горан и давал бестолковые указания.

Я остановился, наблюдая в восхищении, а Юля подошла к скромно потупившемуся Горану, протянула руку и сказала: Горане! Даj паре! (деньги давай).

На лице Горана отразился ужас: деньги (тысяча динар) как назло торчали из его сжатого кулака. Полуразвернувшись, чтобы спрятать от нас больную руку, он забормотал: «ну... ну.... я вас как-нибудь на пиво приглашу!» и, бочком-бочком, как доктор Зойдберг из Футурамы, поспешил вниз по улице...

Ну, в общем, мы очень смеялись!

При этом Горан всегда охотно делился инструментом, которого поначалу у меня не было совсем (первая покупка - молоток), зазывал к себе в гости, я пару раз заходил, у него было грустно, темная конура и двор, заваленный хламом (а вдруг пригодится) с помойки. Очень любил блеснуть этим своим этот маленький.

Один раз он с женой Наташей (даже приодевшись по случаю) заходил к нам, с балканским гостевым набором в руках (бутылка вина, пачка кофе, домашние колаче), даже думать не смейте прийти в гости в Сербии без этих предметов! Колаче (выпечку) можно заменить покупной.

плитку в летней кухне он положил, да. Кривенько, косенько, я так тоже умею, были б инструменты. Держится. Для себя сойдет. Но вот его «старый, но хороший» (и вечно текущий) бачок для унитаза я менял уже сам через полгода, бормоча себе под нос: Маjку те скроз jебем, Горане!

Денег он при этом брал немного, а я был сильно занят другими работами по восстановлению из полуруин юлиного дома, и мы рискнули еще раз, позвали Горана положить плитку в прихожей. Все же как-то он кладет.

В первый день он пришел с дикого бодуна, зачем-то (как выяснилось потом) разбодяжил клей для плитки стоявшей рядом штукатуркой, а потом стал создавать на полу психоделические волнистые пространства налезающих друг на друга плиток. «Горан, хуйня какая-то, давай аккуратно!»

Он снял один ряд плитки, попытался приладить их снова, потом в глазах его отразился ужас беспомощности. Достал телефон. Позвонил куда-то.

«ой ой, извините, совсем забыл, мне надо срочно в Сремску Каменицу, меня там ждут в суде для дачи свидетельских показаний!»

повел, значит, Горан Наташу в ресторан, жены - они ж такие, любят в рестораны, надо им! А там за соседним столом парни повздорили, подрались. Горан их, значит всех угомонил и держал под контролем до приезда полиции! А теперь вот в суд надо, никак без него не разберутся! А это все он завтра доделает, честное слово!

мы с Женей по быстрому, пока не застыло, сняли психоделию с пола, заделали раствором (чтоб не пропадал) дырки во дворе, придумывая попутно для Горана кары.

Вечером я пошел в продавницу за хлебом и увидел у прилавка Горана. «Пойдем, Горан, выйдем, поговорим, а то тут народу много?»

«Эээээ.... а зачем?»

да он же боится, что я буду его бить! - вдруг догадался я. Это меня умилило (обычно меня никто не боится), и я немедленно вошел в роль супер-терминатора:

«Завтра с утра придешь переделывать. Сегодня - ни капли! Jел ти jасно?!?»

сработало.

Что-то недоволен я, как выходит рассказ про Горана. Получается обычный хитрый говнюк, и совершенно непонятно, почему бы просто не перестать обращать на него внимание. А на самом деле это был просто старый избалованный ребенок. Совсем незлой. Которого, может, когда-то и стоило бы отшлепать, но сейчас явно поздно.

К тому же - эта улыбка... Нет, не мог я злиться на Горана.

Последняя попытка приспособить Горана к делу была произведена, когда (после очередного выкидона) Наташа от него ушла, и он стремительно стал погружаться в вязкую мутную трясину.

Некая московская тетушка, по тем же паническим причинам, решила прикупить себе в Сербии «запасной аэродром». По сербски она не справлялась, пытаясь обойтись бесполезным инглишем, и я почему-то стал помогать ей с переводом. Сейчас думаю, денег надо было за это брать, а то тетушка не особо душевная и со стремлением сесть на шею.

(куда, кстати, подевался тот протяжный чуть провинциальный московский говор? Как у Гиляровского (сквозь текст)? Который еще слышан в старых радиопостановках? Когда он сменился на этот жеманный интеллигентский новояз? Пустой вопрос - туда же, куда и москвичи. Я и сам так говорить не умею).

Квартирка ее требовала ремонта, кое-что мы сделали сами (редкая в Сербии возможность заработка), кое-какую работу подогнали друзьям, а на плитку в кухне я решил попробовать задействовать Горана. Тем более, что он уже вился вокруг этой квартиры, заходил посмотреть «како иде» и всячески напоминал о своем, ценного мастера, существовании. Ладно, думаю. Придется, конечно, заходить проверять, чтоб не косячил - но жалко же старика.

Зайдя утром к нему и предвкушая, как он обрадуется работе, на которую так страстно намекал все это время, я обнаружил его скорчившимся на кровати, закрыв голову подушкой. На столе стояла почти выпитая пластиковая бутыль домашней ракии, в которой оставалось на пару пальцев.

«Опет пиjеш?»

«Jа? Не... не...»

В полном противоречии с сказанным, взял бутыль со стола. Вначале предложил мне - будешь?

«Пусти то... `очеш на посао?», - по инерции спросил я.

Горан сделал глоток.

«Ладно, вижу, устал. Завтра?»

Горан сделал глоток. В глазах его появились признаки жизни.

«Мишико!»

почему-то он, с некоторых пор, начал называть меня так, на грузинский манер. Видимо, услышал у нас «Мишка» - и преобразовалось.

«... давно хотел тебе сказать, что ты очень, очень хороший человек. Я хочу тебе подарить... маленького пёсика! Щеночка!»

уаааауыыгыгыкабырвалг.

«Короче, восстанавливайся тут, но без фанатизма, а завтра ко мне зайди!»

На следующий день Горан не появился.

Умер Горан через пару месяцев, в середине зимы, я к тому времени уже уехал в Россию. Через несколько месяцев, вернувшись, я встречал гораново фото на смртовницах (оповещениях о смерти), развешанных на столбах вдоль улицы вниз, в город. Там он еще молодой.

Никто больше не кричит от горанова дома «Мишико!» и не улыбается детской улыбкой.

Жалко.

3. Миле

был у Миле потихоньку ветшавший старый родительский дом (сам-то он давно отселился од својих в новый, на той же улице). Потом старики померли, дом стоял пустым и продолжал разрушаться. Иногда только собирал он гостей на роштиль (жареное мясо) на удобно расположенной над улицей террасе, собирал там виноград, или селил кого на несколько дней.

а потом стали доноситься странные вести: русские полудели и ломанулись в огромных количествах в Сербию. В общем-то, в деревне это понимали: многие тут в свое время были вынуждены бежать от наступающих вражеских войск из Хорватии и Боснии, с тем, что успели увезти в прицепе трактора. Такое не забывается. Но эти были какие-то странные: денег у них было неприлично для беженцев много и вели себя они себя заносчиво и замкнуто, на сигналы местного дружелюбия отвечая вопросом: ду ю спик инглиш? Ну, ладно, таких, значит, прислали, бракованных. Все равно мы к русским привыкли относится хорошо.

Русские принялись скупать квартиры и дома, и цены подскочили вдвое. Миле почесал в затылке, снял железную крышку с печки смедеревац и написал на ней «Продается дом».

Вскоре появилась Юля, которая Миле чрезвычайно понравилась. Возможно, в нем даже пробудилась некая реликтовая галантность, что сразу же стало в деревне предметом шуток (этим только дай зацепку!). Юля носа не задирала, часто улыбалась, и злым инглишем не мучала, пытаясь добиться межславянского понимания. В особо трудные моменты, звонила своему мужу (что это за муж такой, почему в России, пока жена вместо него с бумажками бегает, непонятно), который изъяснялся на достаточно вразумительном (хоть и с путаницей в грамматике и слишком мягкими гласными) сербском.