Я уже закрывала за собой дверь, когда раздался телефонный звонок. Я успела взять трубку до того, как включился автоответчик.

— Привет, я вытащил тебя из постели?

— Это ты, Рик? Да нет, напротив, я… э-э… как раз собиралась выйти прогуляться. К мосту.

— Прогуляться в одиннадцать вечера?

— Ну да, у нас тут душно, да и скучно как-то стало. Ты откуда звонишь?

— Из гостиницы.

Я попыталась вспомнить, где эта гостиница, в Гамбурге или во Франкфурте.

— Как прошла встреча?

— Прекрасно.

Пока Рик рассказывал, чем занимался весь день, я собралась с мыслями. Тем не менее, когда он спросил, а как у меня прошло время, я не смогла придумать ответа, который ему хотелось бы услышать.

— Да так, как обычно, — поспешно откликнулась я. — Когда возвращаешься?

— В воскресенье. По дороге надо будет ненадолго остановиться в Париже. Эй, детка, а что сейчас на тебе?

Это была наша старая телефонная игра: один перечислял, что надето, другой занимался раздеванием. Я опустила взгляд на платье и туфли. Сейчас я просто не могла ему сказать, что на мне, и объяснить, почему не могу играть.

К счастью, он сам меня выручил:

— Ладно, вешай трубку, мне из города звонят.

— Пока, до встречи.

— Целую.

Раздались гудки отбоя.

Я выждала несколько минут, вдруг Рик позвонит снова. Самочувствие было отвратительное.

В машине я продолжала твердить себе: «Элла, еще не поздно вернуться». Тебе нет никакой нужды затевать эту авантюру. Можно доехать до места, поставить машину на стоянку, дойти до двери, или чего там еще, и повернуть назад. Можешь даже повидаться с ним, провести время, и все будет совершенно невинно и ты вернешься домой чистой и нетронутой. В буквальном смысле.

Лаво, городок, в центре которого возвышался монастырь, раза в три превосходил размерами Лиль-сюр-Тарн. Здесь был старый квартал и некое подобие ночной жизни: кинотеатр, несколько ресторанов, два-три бара. Я сверилась с картой, поставила машину неподалеку от собора, неуклюжего каменного сооружения с восьмиугольной башней, и пошла в старый город. При всех соблазнах ночной жизни, никого вокруг видно не было: все ставн закрыты, свет везде потушен.

Нужное место я нашла сразу, да и трудно было не заметить таверну, над которой горела яркая неоновая вывеска. Вход находился сбоку, с аллеи, на ставнях ближайшего от двери окна красовалось нечто похожее на изображение безликих солдат, охраняющих какую-то женщину в длинном платье. Я остановилась и вгляделась в рисунок. Честно говоря, он мне не понравился, и я поспешно толкнула дверь.

Изнутри все выглядело совершенно иначе, чем снаружи. Таверна оказалась маленьким, неярко освещенным, шумным, задымленным баром, где не было ни единого свободного места. Заведения такого рода в маленьких французских городах, где мне приходилось бывать раньше, являли собой вид сумрачный и неприветливый. Эта же была словно лучик света посреди всеобщей тьмы. Настолько неожиданно, что я так и застыла на пороге.

Прямо напротив меня женщина с броской внешностью, в джинсах и темно-бордовой блузе напевала с сильным французским акцентом американскую песенку «Всякий раз, как мы прощаемся». И хотя оставался он спиной ко мне, я сразу узнала в мужчине в мягкой голубой рубахе Жана Поля. Слегка склонившись над клавиатурой пианино, он разглядывал собственные руки и изредка бросал взгляды на певицу. Выражение лица у него было сосредоточенное и задумчивое.

В бар кто-то вошел следом за мной, и мне пришлось пройти вперед и смешаться с толпой. Я не могла оторвать взгляда от Жана Поля. Песня закончилась, и раздались продолжительные аплодисменты и одобрительные возгласы. Жан Поль огляделся, заметил меня и улыбнулся. Какой-то мужчина похлопал меня по плечу и, перекрывая гул, сказал: «Смотрите в оба — это волк, вон тот тип!» Он засмеялся и кивнул в сторону пианино. Я покраснела и отошла в сторону. Дождавшись, пока Жан Поль и женщина начнут новую песню, я начала протискиваться к стойке и каким-то чудесным образом нашла там свободное место.

Оливковая кожа певицы, казалось, светилась изнутри, брови ее были идеально выровнены, а волнистые каштановые волосы разметались в беспорядке по лицу и груди. По ходу исполнения она пыталась пригладить их, встряхивала головой и, беря особенно высокую ноту, прижимала ладони к вискам. Жан Поль держался поспокойнее, его выдержка словно компенсировала ее эксцентрику, а манера аккомпанировать подчеркивала ее звонкий голос. Вдвоем они составляли хорошую пару — были раскованны и достаточно уверены, чтобы позволить себе непринужденно поддразнивать друг друга. Я почувствовала укол ревности.

Исполнив еще две песни, они сделали перерыв, и Жан Поль направился в мою сторону, останавливаясь по дороге перекинуться словом с каждым вторым. Я нервно одернула платье, ругая себя за то, что не надела другое, подлиннее.

— Salut, Элла, — сказал он, добравшись до меня и расцеловав в обе щеки, как по меньшей мере десяток других. Я немного успокоилась, испытывая одновременно и облегчение, и смутное разочарование, что мне не уделили особого внимания. «А чего ты, собственно, ожидала, дорогая?» — мысленно прикрикнула я на себя.

Наверное, Жан Поль заметил по выражению лица мою растерянность.

— Пошли, познакомлю вас кое с кем из друзей, — просто сказал он.

Взяв пиво, я соскользнула с высокого табурета и подождала, пока бармен принесет ему виски. Он кивнул в сторону столика в противоположном конце зала и, положив мне руку на спину, повел через толпу. Дойдя до места, он руку убрал.

За длинным столом сидели шестеро, включая певицу. Все подвинулись, освобождая нам место. Я оказалась рядом с певицей, Жан Поль — напротив, было тесно, и мы касались друг друга коленями.

Я опустила взгляд на стол, уставленный бутылками с пивом и стаканами с вином, и про себя улыбнулась.

Собравшиеся говорили о музыке, называли имена французских шансонье, о которых я никогда не слышала, заливались смехом при упоминании о ком-то или о чем-то в мире культуры, абсолютно ничего мне не говорящем. В зале было так шумно, а говорили мои соседи так быстро, что вскоре я перестала прислушиваться. Жан Поль, закурив сигарету, улыбался шуткам, но активного участия в разговоре не принимал. Я чувствовала, как взгляд его время от времени останавливается на мне; как-то раз мы встретились глазами, и он спросил:

— Ça va?[54]

Я молча кивнула. Ко мне повернулась певица, ее звали Жанен:

— А вы, стало быть, предпочитаете Эллу Фицджеральд и Билли Холидей?

— Честно говоря, я и их-то не особенно хорошо знаю.

Это с моей стороны было не особенно вежливо: ведь меня, по сути, приглашали принять участие в разговоре. К тому же мне хотелось убедить себя, что вовсе я к ней не ревную, не завидую ее красоте, непринужденным манерам, близости Жану Полю.

— Мне нравится Фрэнк Синатра, — поспешно добавила я.

Сидевший рядом с Жаном Полем лысеющий мужчина с детским лицом и двухдневной щетиной фыркнул.

— Слишком уж он сентиментален. Слишком много в нем от «шоубиза». — Употребив жаргонное английское выражение, он прижал ладони к ушам и нацепил искусственную улыбку. — Иное дело — Нат Кинг Коул.

— Да, но… — Я поймала на себе выжидающие взгляды и, вспоминая то, что говорил мне об исполнительской технике Синатры отец, отчаянно пыталась составить в голове фразу. То есть делала именно то, от чего меня всячески предостерегала мадам Сентье.

— Фрэнк Синатра поет не дыша, — начала я и тут же остановилась. Я не то хотела сказать: я хотела сказать, что он поет так естественно, что даже дыхания его не слышно, но не сумела это выразить по-французски. — Его…

Но разговор уже ушел вперед, я явно не поспевала за ним. Раздраженная самой собой, испытывая смущение человека, который, начав рассказывать что-то, обнаруживает, что никто его не слушает, я нахмурилась и слегка покачала головой.

Жан Поль перегнулся через стол и коснулся моей ладони.