– Намекаешь, что мне следует довольствоваться своей жизнью?

– Твоя жизнь не плоха. Судьбой тебе даровано родиться в обеспеченной семье в прекрасные годы.

– Ты тоже был рожден в обеспеченной именитой семье. Но ты сбежал, Гектор, – я вновь оборачиваюсь к корсару, заглядывая в его медовые глаза. – Почему же сам не довольствовался? – он медлит с ответом, невесомо выводя узоры пальцем по моему колену, а я меж тем продолжаю. – Потому что ты хотел сбежать из-под опеки своей семьи, принадлежать одному себе. Чтобы не фамилия диктовала тебе жизнь, чтобы сама жизнь сделала тебе имя. Ты выбрал путешествовать, покорять новые горизонты и открывать для себя неведомые миры. Становиться одной из тех редких душ, которые не боятся прыгнуть вниз со скалы, несмотря на непредсказуемость течения, – откидываю чуть вьющиеся длинные волосы на спину. – А представь какого мне? Сейчас я в подчинении отца, скоро стану в подчинении мужа. Которого, к слову, тоже себе не выбирала.

– И что бы ты сама себе выбрала? – улыбается Гектор в усы, наверняка зная ответ.

А я опускаю подбородок на колени, глядя, как чайки кружатся над мачтами кораблей у горизонта.

– Наблюдать закаты и восходы солнца, засыпать под пение чаек и просыпаться под шум волн. Чувствовать, как соленый бриз заряжает меня энергией и дарит новые возможности. Свободно встречать утро где угодно на пути: на теплом песке, у рыбацких лодок, или на скалах, освещенных первыми лучами солнца. Жить в гармонии с природой и нести в себе ее силу, – на сердце в эту минуту легко, тепло, спокойно; и внутри ширится целый мир, куда больший, чем существующий. – Но, самое важное, быть свободной от страха. От страха собственной судьбы, от страха проходить сквозь жизнь с непосильными тяготами роли счастливой жены и хозяйки очередного поместья. Быть такой, у кого нет границ и ограничений. Такой, кто не ищет себя, а находит в силе и свободе океана. Быть собой, быть настоящей, быть свободной, как сам океан. Я хочу быть беспечной и неукротимой.

– Леди Буланже, что за непристойности, – игриво посмеивается Гектор в ответ. – Где ваше дворянское стремление к стабильности? Где женское желание теплого очага?

Вместо ответа, нарочито-возмущенная выпрямляюсь и толкаю мужчину на землю. Он падает на спину, приминая траву и лиловые цветы фиалок, которыми усыпана поляна. Гектор перехватывает меня за предплечья, утягивая за собой на цветочное ложе.

– Каков нахал! Я открываю ему сердце, говорю совершенно искренне и от чистого сердца, а он смеет смеяться! – продолжаю театрально возмущаться. – Вы хотите быть вызваны на дуэль, господин де ла Серна?

Гектор замирает, внимательно глядя в мое лицо. Глаза его искрятся.

– Боюсь, Адель, я уже проиграл ее тебе.

И у меня загорается на сердце, столь откровенно и интимны слова бесстрашного корсара.

Я робко замираю, когда мужчина перекатывается, оказываясь сверху меня, и аккуратно прижимает мои ладони к земле по обе стороны от головы. Дыхание спирает от необъяснимого счастья и быстроразрастающегося сладкого волнения в груди. Гектор смотрит внимательно, тепло; и проводит языком по своей нижней губе, прежде чем улыбнуться… А я так надеюсь, что он поцелует меня, и от одной лишь мысли этой словно хмелею.

Но мужчина оставляет только один невесомый поцелуй на моей ключице. Затем, посерьезнев, поднимается спешно, подает мне руку, помогая встать на ноги.

– Время, моя солнечная леди, – говорит он тихо, поднимая глаза к листве на деревьях. – Тебя будут искать.

А я понимаю, что Гектор в ту секунду думает об осени, что приближается неминуемо. О том, что ему предстоит отплыть. О том, что мне предстоит свадьба. О том, что придет конец сладкой иллюзии и столь желанному образу нас двоих, бороздящих морские просторы вместе.

Поначалу чудилось, что в Нигде вечная серость – не меняет цвет небо, не бывает иной погоды, кроме сумрака или тумана, – но спустя время, насыщаясь силами здешних обитателей, питаясь местной едой и утоляя жажду водой, я стала яснее различать переливы серого в бесконечном куполе раскинувшейся пустоты. Вакуум был полон тумана, но даже он обладал разными запахами, оттенками. Иногда серость начинала точно золотиться, и я представляла, что так приходит рассвет. Когда мрак густел до грязно-серого – думала, что настает вечер. Черно-зеленой считала ночь, а пурпурно-черной – жатву. Я училась понимать эти полутона несменяемого мрака, считывать, что (или кто) за переменами последует, чего ожидать, к чему готовиться.

Я, опершись о метлу, наблюдала за оседающей на пол пылью, что посверкивала изнутри рапсово-желтым светом. Заведение опустело. За барной стойкой переговаривались подносильщицы, что начищали до блеска увесистые граненые бокалы; из второго зала доносилось монотонное завывание фантомов, очищающих пространство от чужих мыслей и ненужных снов: их сметали, подобно мусору, в мешки, да только сотканы они были из звездной пыли и заковывали в себя грезы, как в клещи.

Легкая приятная сонливость. Смутное дежавю – ранее утро, когда солнце еще не взошло, и морской воздух врывался в распахнутое настежь окно, колыша бесшумно тонкие занавески, – улетучилось также быстро, как появилось.

Пахло чистотой. Пахло деревом и острыми специями.

В мыслях всплыла навестившая меня Циара, и предложение Князя, которое он сообщил мне устами сирены. Появился образ Ияра, долгое время старающегося заполучить мое внимание. Вспомнились подготовленные для аконитового зелья ингредиенты… На мгновение показалось, что желаемое так нестерпимо близко, что стоит лишь руку протянуть, дабы его коснуться.

Вариантов масса, как попытаться вывести дракона на столь сильные эмоции, что человеческая оболочка лопнет. Насколько это правильно? Да и существует ли понятие "правильности" в этом случае? Думать о чувствах Ияра? Или о своих потребностях? А может о том, что принесет собой обращение мужчины в огнедышащего змея? Насколько он велик? Опасен? Зачем это нужно Князю? И важно ли мне об этом заботиться, или стоит думать лишь о последствиях для себя? В конечном итоге ответ на вопрос о правильности зависит от этических принципов и моральных установок. Готова ли я сыграть на чувствах Ияра? Действительно ли меня не заботит результат обращения?

Для Циары словно дилеммы не существовало: "К чему столько вопросов и излишние волнения, сладкоголосая? Ты в Нигде. Здесь нет хороших и плохих последствий, есть только выбор, и зачем делать его в противную от себя сторону? Князь утоляет свою жажду: не единожды он повергал всё Межмирье в необычайную опасность лишь потому, что горделив и отравлен чрезмерным самомнением. Он постоянно играет с огнем, с друзьями Всадниками устраивая бесконечные споры. Ияр хочет утолить свой голод: ты стала его навязчивой идеей, и он бы не стал гнушаться грязной игры, чтобы заполучить тебя. Он не околдовал тебя драконьими чарами не из уважения к твоему выбору, они просто не сработали, ибо сердце твое отдано, а душа строптива. Жители Нигде? О, они достаточно привыкли к здешней вакханалии; столько всяких плотоядных тварей вокруг, да оживших кошмаров, но никто не стремится с этим бороться, отнюдь. Лишь здесь всё сосуществует в гармонии ведь когда можно быть самим собой и не надевать маски, нет смысла томиться в недовольствах от жизни. Боишься сделать Ияру больно? Не хочешь управлять им ради своих интересов? Закопай ты уже в сыру землю людскую совесть, Аделина Буланже давно мертва: ее легкие полны воды, а останки пожрали во тьме вод рыбы. Ты больше не человек, Адель. Ты тень, призрак; и может ты не стремишься получить Аконитовым зельем себе оболочку сущности, но жаждешь мести. Здесь все играют, сладкоголосая, и разве память твоего капитана не стоит того, чтобы попробовать себя в этой нехитрой забаве? Играет Князь. Играет Ияр. И почему мы не можем сыграть ими?"