Я выглянула украдкой из кабинета в зал, скользнула взглядом к готическим высоким окнам, за которыми клубилась мгла чернично-елочного цвета.
В Нигде не существовало ни дня, ни ночи, но вселенский мрак навис над городом плотной пеленой тумана. Там, за дверьми Заведения, по мощеным улочкам ползли тени, призраки задували свечи в фонарях, и зловещие силуэты таяли и переплетались в танце невидимых нитей. Блуждающие огоньки застрявших в Вакууме душ бесшумно плыли к Великому Древу, что раскинуло свои ветви в центре Нигде и тянулось в бесконечную тьму мироздания, сплетая собой неисчислимое множество затерявшихся в Пустоте островков-городков Межмирья, блуждающих средь Черных вод.
На улицах города тихо. На улицах – Час Жатвы, когда самые кровожадные твари и монстры выползали из убежищ на охоту. Кто им попадется сегодня? Спустившийся в Нигде божок одного из многочисленных людских пантеонов? Мифическая сущность – что в иерархии помладше, а потому не допущенная до всебожественного чертога Шуанны и живущая здесь, – не успевшая укрыться в родном доме? Затерянная людская душа, случайно оказавшаяся в Вакууме из-за ритуала, игр с магией, или столкновения со сверхъестественным? Так или иначе, Жатва не завершится, пока кровь трижды не окропит землю. До тех пор будет дрожать тишина, и практически никто не покажется на улочках города – ибо даже в Нигде мало существ, способных противостоять призрачным монстрам и кровожадным ужасам.
Продлится ли Жатва два часа или две вечности – все равно. В глубинах Пустоты время текло иначе, смешалось в дни первозданного хаоса в беспорядочном круговороте… К этому привыкаешь. Не сразу, но привыкаешь.
Основной зал Заведения освещало большое количество жирандолей, свисающих на красных, тканных из звездной пыли нитях – огонь свечей практически никогда ни тух, и лишь немногие здешний сущности обладали силой, способной заставить пламя, созданное хозяином, померкнуть. Многочисленные фрески и картины украшали стены из темного дерева, за мозаичными столиками расположилась разношерстная публика. Искусственный лунный свет лился из магического слухового окна. Вечнозеленые цветы с жилистыми глянцевыми листьями подслушивали разговоры, перешептываясь легким трепыханием.
Путники, искатели запретных знаний и погрязшие в грехах существа собирались здесь в поиске обманчивых надежд. Зловещий соблазн. Гул, хохот, звон бокалов, удары костей об игральные столы; взлетающие карты, подчиняющиеся воле хитрого раздатчика и перепрыгивающие из руки в руку, знали свое предназначение и готовы были исполнить его, испортив радость одному и подарив жизнь другому. Раздатчик – манерный худощавый стригой Ноэ, – игриво улыбался и подтасовывал одинаковые черные карты с металлическим отливом. Они проявлялись в руках получателя и, казалось, магию нельзя обмануть… Но Ноэ умел, и создавал тем перманентно хаос за игральными столами. Именно потому он был одним из главных любимцев хозяина Заведения: стригой разорял нежить и божков, а если те раскрывали обман, то все равно платили своими эмоциями. Неуловимое его очарование притягивало, совершенная элегантность, выражаемая каждым словом и жестом, и изысканное благородство выдавали в нем особу голубых кровей.
У всякой магии есть цена, у всего в Нигде есть цена, но последнее, что имело в Пустоте ценность, были деньги. Играли на всё: на души, имена, оружие, артефакты, эликсиры, тела и воспоминания; прошлое и будущее, кровь и части тела. Грани между светом и тьмой сливались в смелой игре.
Мифические существа ловко перебрасывали причудливые артефакты с древними символами. Вихрем плыли перевернутые миры и загадочные рассказы, все сгущаясь в хаотичной, но прекрасной гармонии. Духи далеких эпох овладевали этим местом, и все дышало здесь магией и завораживающей энергией. Безумной. Беспорядочной. Сумбурной. Истории грешников разливались в забытом мире, отражаясь в тусклых глазах, потерянных глубоко за порогами реальности. Байки познавших прелесть жизни пленили свободой и могуществом. В Заведении свершались искупления и наказания, абсолютные поражения и разрушительные победы. Стирались различия между праведниками и грешникам, рожденными в Межмирье или пришедшими из людского мира; нежитью и людьми, монстрами и архаичными сущностями, появившимися по воле Проведения или созданными человеческим воображением.
Улыбчивые подносильщицы в полупрозрачных шлейфовых платьях любезничали с гостями и разносили напитки – девичьи глаза угадывали множество секретов, спрятанных в сердцах посетителей, и нифмы эти могли раскрыть каждое желание попавшего в Заведение странника, прочитать его и исполнить.
Моя смена практически завершилась – многие часы (или дни?) провела на ногах, любезничая с посетителями и вынуждая их отдаться хаотичной силе Заведения. Но я знала: мои услуги вновь купили, и не смогу отправиться на покой, пока не выполню желания последнего клиента. Быстрее бы освободиться; поскорее вернуться к себе, рухнуть на кровать и забыться во сне, чтобы после пробуждения вновь бежать в залы – утомление кажется несущественным, когда знаешь, во имя чего работаешь.
Покупайте пищу, лейте напитки, целуйте до исступления, играйте – продавайте всех себя без остатка, отдавайте энергию хозяину места! И будто целая вечность состояла из этой игры в соблазнителя и обреченного. Порой забывалось, что для меня существовало что-то помимо Нигде, что была жизнь до Межмирья. Что была Франция и лавандовые поля, что было солнце и звездные ночи. Существовали превратности погоды, политические игрища королей и баронов, войны и мода. Молитвы уходили в неизвестность, и вера людей проходила вполне земные испытания. Запах соленого моря, крики чаек в предрассветный час… И чувства были. Внутри бурлила человеческая жизнь, страхи и желания.
Многое забылось, оказалось отдано платой за нахождение в Нигде. Но ни на мгновение не мерк в сознании миг, когда вынырнула из Темных вод, и океанская вода пошла у меня ртом и носом; когда осознала, что утонула взаправду.
– Адель! – сильный женский голос донесся из зала.
Я, опомнившись, подхватила подол расшитого цветами шелкового платья и выскочила из сепарэ. На носочках пролетела тенью меж посетителями и роковыми дамами. Этот момент был моим – сцена, весь зал и все эмоции, которые накипели внутри меня, словно предчувствуя надвигающуюся судьбу. Взбежала на сцену, окутанная трепетом и волнением, которые словно вихрем взлетали вверх, смешиваясь с аплодисментами и свистом посетителей. Но в этот миг для меня существовал только один звук, словно ноты лейтмотива моей жизни – шум бурлящего шторма и крики чаек, призраками вспыхивающие в память о прошлом, которого будто уже не существовало.
Музыка укутала, сокрыла в себе слезы и вопли проигравших, смех и довольные восклицания сорвавших крупный выигрыш; а я растворилась на сцене в чувственном грациозном танце, запела – и песнь разлилась, и я сама будто услышала себя со стороны.
Qui sont ces louvoyeurs qui s’éloignent du port?
Говаривали, что у меня голос русалки – чарующий, пьянящий и лишающий легкие воздуха. В прежнее время, когда я пела на праздничных банкетах своего отца маркиза Буланже, то казалось не более, чем комплиментами. В Нигде же я совершенно иначе начала воспринимать подобные слова, ибо видела, как нелюди замирали, прислушивались.
"Твой голос обладает силой, способной пленить и безмятежно погрузить в экстаз слушателей, – смеялся Ноэ в периоды, когда Заведения закрывалось, и мы со стригоем пропускали по бокалу причудливых напитков. – Знаешь, он… Он словно переливается высокими нотами. Звучит искренне, проникновенно, словно рождается в самой глубине твоей души (если, конечно, она у тебя все еще осталась). Никогда не могу тебя спокойно слушать. В каждой ноте отражение твоих эмоций, чаяний и горестей".
