Мила – единственная дочь. Мать родила ее почти в сорок лет.
В детстве она жила с мамой и папой в большой, красивой четырехкомнатной квартире в центре ее любимого города Ленинграда. Милу баловали. Она была как маленькая куколка. Белокурая, блондинка от природы, с длинными волнистыми волосами, которыми очень гордились и родители, и она сама. Папа занимал хорошую должность на заводе, был уважаемым человеком, мама работала костюмером в известном театре. Новенькие платья, банты в тон, туфельки, югославские костюмчики, драповые пальто – все самое модное, конечно, если мама костюмер. Как иначе?
Раннее детство Мила помнила плохо, наверное, потому что все было хорошо. А потом… что-то случилось. Она так и не узнала подробностей, но отец начал пить, родители сильно ругались, особенно мать, – она не переносила пьянства, считала это слабостью, проявлением безволия и позором для семьи. Потом отец сильно и долго болел. Мать была все время на работе, а Мила за ним ухаживала. В четырнадцать ей хотелось гулять и играть с подругами, а она с отцом, как сиделка. Мать возвращалась с работы всегда недовольная Милой. Ей не нравился беспорядок в доме, она ругалась, что дочь плохо накормила отца, не дала все лекарства. Постоянно воспитывала.
Мила забыла, когда мама улыбалась, забыла, как вообще выглядит ее улыбка.
Казалось, эта женщина ее не любит, да и вообще никого не любит, специально бросая их одних, уходя на работу, чтобы наказать Милу вынужденным общением с этим человеком, который был не ее добрым и умным отцом, а кем-то совсем другим – чужим, далеким и отстраненным.
Однажды Мила не выдержала и убежала к подругам на вечеринку. Вернулась поздно. Отец где-то сумел раздобыть спиртное, напился, ему стало плохо, в квартире творилось что-то невообразимое, и посреди всего этого лежал человек, который когда-то был ее отцом. Мать тогда сильно задержалась в театре, пришла посреди ночи. Почти не ругалась и не орала, напротив, говорила тихо и действовала решительно. Разбудила спящую дочь и, указывая на отца, лежащего в непотребном виде на полу по ее вине, сказала, что Мила безответственная и ее следует так наказать, чтобы она понимала, что такое потерять лицо. Потом молча прошла на кухню, вытащила из ящика большие портновские ножницы, пересекла комнату, переступив через лежащего на полу мужа, решительно подошла к дочери и стала срезать длинные белокурые волосы. Срезала грубо, клоками. Мила стояла, боясь пошевелиться, словно если чуть сдвинется с места, мать так же молча и хладнокровно расправится с ней самой, а не только с волосами.
Мила навсегда запомнила, как пушистые длинные локоны медленно падали на пол, усыпая все вокруг, смешиваясь с ее слезами под пронзительным взглядом почти черных глаз матери.
После пришлось под машинку подстричься. Долгое время она стеснялась выходить на улицу и не знала, как отвечать на вопрос об исчезновении волос, который задавали все вокруг. Больше так и не удалось отрастить такие волосы.
Вскоре отец умер. Людмиле было пятнадцать. Она хорошо запомнила похороны, сколько людей пришло его проводить, как держалась мать. После дочь и мать остались жить каждая на своем краю пропасти.
В двадцать пять, когда Мила собиралась разводиться, она узнала, что беременна, хотела избавиться от ребенка, думая, что одна не справится. Она была тогда так зла на бывшего мужа, что представить не могла, как родит кого-то, похожего на него. Мать не поддержала. Уговаривала к мужу вернуться, советовала ребенка оставить, просила одуматься. Тогда-то она и призналась, что сделала два аборта до Милы и долго не могла забеременеть, чем расстраивала отца, который был намного старше и мечтал о детях. Мать приводила свой пример, убеждая не поступать так же, ведь это опасно: детей может совсем не быть. А Мила хотела обратно к себе домой.
Она положила в кружку замороженные ягоды, ложку меда и залила кипятком. Аромат осенних ягод наполнил кухню, и от одного запаха сразу стало теплее. На кружке был нарисован забавный медвежонок. Откуда она?
Если бы Мила тогда все-таки родила, сейчас дочери было бы двадцать три года! Она ежегодно отсчитывала возраст не родившегося ребенка – это походило на некое карательное издевательство над собой. Сожаление о свершившейся тотальной и невозвратной глупости. «А может, это был бы сын…» – подумала Мила, присев за небольшой кухонный стол. В квартире было зябко. Отопление отключили еще две недели назад, потом пришел циклон, и теперь ледяной ветер дует из всех щелей «элитного» жилья. «Элитного!» – Мила усмехнулась сама себе, вспомнив, как мать лишила ее квартиры, той, где она родилась и выросла, где жили все родные и которую она сама звала «родовым гнездом».
Мила тогда жила с родителями мужа. Те, узнав про ребенка, тоже уговаривали их не расходиться. Ей было некуда идти. Мать отправляла к мужу, она не могла с ним жить, да еще и ребенок. Тупик. Хотя сейчас, спустя годы, она думает, что мать была права. Нужно было рожать. Справилась бы как-нибудь, да и мать в таком случае поддержала бы, наверное. Хотя кто ее знает – железную Симу.
– Ну возьми же трубку! – Людмила в очередной раз набирала номер. Она подумала было, что что-то произошло, все-таки возраст, а потом вспомнила, что мать редко отвечает на звонки и почти никогда не перезванивает. Поэтому успокоила себя и села смотреть парад по телевизору.
Мария Ильинична разгрузила сумки, поместив кефир и хлеб в холодильник, крупу и сахар – в шкаф под подоконником кухонного окна. Один пакет и батон переложила в тканевую сумку – такие сейчас шопперами называются, ей внучка привезла, позаботилась о бабушке. Затем вышла из квартиры и стала медленно подниматься на этаж выше.
С соседкой Серафимой Дмитриевной она познакомилась лет десять назад, когда обе были гораздо моложе, шустрее и здоровее. Мария Ильинична только переехала в этот дом из соседнего микрорайона. Она наконец-то выдала младшую дочь замуж, разменяла их трешку на двушку для дочери и однушку для себя. В эту самую однушку и переехала. Новое жилье было частью некогда большой квартиры. Отрезанным ломтем от вкусного пирога, который предприимчивые риелторы, с успехом объединяющие и расселяющие старый Питерский жилой фонд, кому-то уже пристроили. Дом был построен колодцем. Во двор выходили окна квартир, которые в свое время были хозяйственными и подсобными помещениями для прислуги – дворницкие или людские. Господа жили в огромных меблированных комнатах, парадный вход куда был с улицы. Именно туда когда-то подъезжали экипажи, из которых выпархивали нарядные дамы, сопровождаемые галантными кавалерами. Во дворы подвозили продукты, там обитали дворники и служанки.
В то время в каждой квартире было два входа: парадный – со стороны улицы и черный – со двора.
В наше время некогда большую квартиру, где жила Мария Ильинична, поделили, отделив от нескольких самых просторных комнат с видом на центральный проспект и выходом на парадную лестницу небольшую комнатку с коридорчиком и аппендиксом кладовки, окна которой смотрели на стену соседней квартиры. Можно было при желании из одного окна перелезть в другое – так близко они располагались. Эту комнатку и продали как отдельное жилье Марии Ильиничне.
Она была, в общем-то, рада этому варианту. На него хватило денег, да и дочери удалось купить квартиру пусть и на окраине, но побольше. Постепенно сделала ремонт, обустроилась, привыкла к своей «уютной норке», как она называла это жилье. Ванную пришлось пристроить на кухне, отведя для этого угол, в котором ранее стояла печь. Получилось симпатично, а главное, в результате всех манипуляций с жильем обе дочери были пристроены, замужем и у каждой отдельная квартира.
Как-то, поднимаясь на свой этаж, она столкнулась на лестнице с женщиной старше себя, статной, со вкусом одетой, с высокой прической – седые волосы были собраны в упругий узел и подколоты шпильками. Мария поздоровалась. Как потом выяснилось, это оказалась соседка сверху. За годы мимолетного общения женщины не то что сдружились, нет – Серафима не подпускала к себе близко, никаких подробностей про работу, мужа, детей: скорее просто знакомые. Несколько раз Мария заходила в квартиру Серафимы – то за солью, которая у всех не вовремя заканчивается, то за спичками. Соседка дальше коридора не пускала, принимала в прихожей. Однако Мария поняла, что квартира у Серафимы большая, с выходом и на парадную, и на черную лестницу, – видимо, такая же, какой была до реконструкции квартира, купленная Марией. На стенах длинного коридора у соседки она увидела фотографии сцен из спектаклей, висящие в красивых рамах с подсветкой. Пока ждала хозяйку с солью, разглядывала, кто же там изображен, узнавая лица популярных артистов. Набралась смелости спросить, чьи это фотографии.
