И надо сказать, первое событие повлияло на меня гораздо больше, чем второе. Помню, лежал на постели, уткнувшись лицом в подушку, пока мама бегала вокруг меня, прикладывала пакеты с заморозкой к моим синякам. Я трясся весь от нервов, от боли, но в голове было одно – чудесные карие глаза этой девочки, тёмные завитки её волос, выбившиеся из причёски, нежно-розовые губы, пухлые и гладкие, как леденцы. Холодные с мороза пальцы в рукопожатии. Радостная улыбка. И её голос. Небесные вибрации. Глубокий тембр, широкий диапазон, металл в связках. Я не знал, что рок может звучать так крышесносно с женским вокалом. Я не знал, что девчонки умеют так лабать на гитаре. Не верилось, что она всего-то третий год играет и раньше гитару даже в руки не брала.
Сразу ребята сыграли два кавера Muse и Billy Talent. А я просто прирос к своему месту, не знал куда себя деть. Мне казалось, что они издеваются надо мной, а люди, толпа зевак на пороге, презирают меня. Я и сам не догонял, что тут делаю. Мне нечего было добавить к их идеальной сыгранности. К её идеальному голосу. У них было всё, что им нужно.
Но наступил маленький перерыв, в который Рита очень мило и очень профессионально общалась с публикой. Это было для меня невероятным и неожиданным. Я привык к классическому исполнению, где единственным взаимодействием со слушателями мог быть максимум поклон и благодарная улыбка. Я понял наконец, что это не толпа любопытствующих, а публика, наши слушатели. И с ними надо дружелюбно и открыто, как Рита, потому что это делает имидж группы.
Я поискал у стены какой-нибудь уступ, чтобы уже сесть и стать полностью незаметным. Но Лëха заорал в микрофон:
– Не-не-не, не садись. Сейчас мы тебе нашу сыграем. Помозгуй пока, что сможешь добавить?
Я встал, подошёл к синтезатору и стал ждать. Песня оказалась очень лиричной, на два голоса. Конечно, на русском. И я усердно пытался вступить с каким-нибудь аккордом, но так и не смог. Когда они закончили, я сокрушенно покачал головой. Можно собирать вещи и валить отсюда, подумал.
Но Рита сказала с улыбкой:
– Давай ещё разок, да?
Я посмотрел на Лëху, и он кивнул. Сыграли ещё раз, и на этот раз я вступил, где надо. И получилось, по-моему, неплохо.
Когда репетиция закончилась, мы сели за столик в баре репточки. Лëха достал сигарету, покрутил еë в пальцах и положил на место в пачку. Макс принёс три пива. Себе, Лëхе и мне. Я ошарашенно смотрел на свою бутылку.
– Пей, пей! Ритуся у нас трезвенница.
Я моментально засунул горлышко в рот и стал пить. Чисто, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. А я мог. Всегда нёс чушь, когда волновался.
– По-моему, ты круто играешь, – вдруг сказала Рита, чуть наклонившись ко мне через стол. – И вот если этот момент немного расширить, и склеить с гитарным соло, помнишь? Скажи, Лëш?
– Да, поработай над этим треком. Мне понравилось.
– Будет топ, вообще! – заорал Макс и поднял бутылку. – Я же говорил, заебись расчёска!
Мы чокнулись и отхлебнули.
– Нам нужно мясо нарастить на наши сопли, – сказал Лëха, грохнув бутылкой об стол. – Блевать тянет уже от этой смури всей.
– Это ты такое пишешь, – пожал плечами Макс. – Дерябни валиума что ли или чего покрепче.
– Ага, – Леха почесал подбородок и посмотрел на Риту.
Она удивлённо подняла брови. Мне показалось, что он обвиняет её в том, что песня звучит недостаточно круто. Во мне поднялась волна возмущения, которую я успешно залил двумя большими глотками пива. Но принял для себя рыцарское решение, спасти честь девушки, докрутив трек до божественного идеала. Чтобы никто не мог упрекнуть её в несовершенстве вокала или гитарных партий. Попросил, чтобы мне сбросили трек, и я подумаю, как всё исправить.
Дома с порога налетел папаша, в сисю бухой, как всегда.
– Ты где, мразь, ходишь? Мамка весь телефон оборвала, от слез опухла, все морги обзвонила! Нахера тебе телефон?
Я бросил испуганный взгляд на маму, маячившую у него за спиной. Она не выглядела, как человек, рыдавший несколько часов подряд.
В общем, она успела только синтезатор выдернуть у меня из рук и спрятать его и себя подальше от места казни. Потом случилась боль, много боли. Очнулся я на кровати в своей комнате с замороженной курицей на ноге.
Я почти не хромал даже, хотя ноги болели и заморозка не спасла от огромных чернильных синяков. Хорошо, что я прикрывал голову и прятал руки. Руки теперь для меня были ценнее всего.
Я просто забыл маме сказать, что буду ходить на репетиции. Да в первый раз и не знал, буду ли. А позвонила она мне один раз только, но в подвале репточки сигнала не было. Короче, решил её всегда предупреждать теперь.
В выходные я до ночи слушал запись и старался вписать в неё свою партию. Благо папаша ушёл в гараж бухать и до ночи воскресенья можно было его не ждать.
Потом на парах в понедельник я строчил на полях, и перебирал пальцами по коленям невидимые клавиши. Ходил весь день как обдолбанный, покачивая головой и, кажется, сам себе улыбался. Даже, когда шёл домой, мои пальцы в карманах двигались, исполняя игравшую в голове музыку. Вечером я надел наушники и погрузился в трек, просто улетел. Поэтому и не засëк момента, как вернулся с работы пьяный отец. Не услышал, как он орал мне с кухни " Иди сюда, сука! Оглох там!? " Не заметил, как он вломился в мою комнату. Зато меня моментально выхаркнуло в реальность, когда он разбил о мою спину единственную в доме табуретку.
Саша
Я довольно быстро начал привыкать к репетициям. Я ждал их. Вторник и четверг для меня стали любимыми днями недели. Они до сих пор мои любимые. Я включился в работу над песнями по полной. Я знаю, это вообще не про музыку. Просто очень хотелось им понравиться. Рите особенно.
Когда она пела, она обычно смотрела не на зрителей. Это было бы не удобно, они все толпились справа от неё, у самой двери. Она пела внутрь комнаты. И сосредотачивалась на ком-то одном из парней. Чаще всего это был Макс, потому что его установка стояла прямо напротив её стойки с микрофоном. Я любил наблюдать, как они дурачатся и таким вот образом общаются во время исполнения. Это были такие дружеские подколы, беззлобные и беззубые. И мы смеялись до упаду!
Иногда, когда Лëха и Рита пели вместе, они смотрели друг на друга. Это было даже красиво. В их движениях не было скованности или наигранности. Между ними в эти минуты как будто приоткрывалась ширма дружбы, добавляя немного интимности что ли. У меня каждый раз мурашки бежали по телу. Я тоже так хотел, такой вот химии.
Но Рита никогда не смотрела на меня и не обращалась ко мне во время песен. И я ломал голову, почему? Сначала я думал, что она не хочет меня смущать. Потом, что привыкла к ним двоим, Максу и Лëхе, а я, ну, пока новенький и непонятный.
Я всегда находил причину, чтобы обвинить себя в чëм угодно. И насчёт невнимания Риты я тоже думал, что дело во мне лично. Что я недостаточно крутые партии включаю в песни, например. Или некруто выгляжу. Может, я слишком маленький для группы. Мне только восемнадцать, им всем больше, хоть и на пару-тройку лет, а чувствовалось.
Я все выходные безвылазно сидел в своей комнате и корпел над музыкой. Чтобы доказать не только им, но и себе самому, что достоин их. У меня появился смысл жизни.
Даже этот какой-то болезненный перфекционизм и самобичевание не отравляли мою жизнь, потому что я уже подсел. Я уже стал частью группы. И ребята, кажется, поняли это даже раньше, чем я. Они начали хвалить меня, а я не сразу заметил. Идиот!
А когда, Рита однажды сказала мне " Сашенька", я не поверил своим ушам! Меня так только мама называла. И я завис и не понял вопроса, который она задала тогда ни с первого, ни со второго раза. Она засмеялась и дотронулась до меня. Вообще-то похлопала по плечу. Но я потом до дома нёс это её прикосновение. До дома нёс " С-а-ш-е-нь-к-а". Улыбался даже, кажется, пряча лицо в шарф.
