И тут же я поняла, что мой повод прийти и познакомиться с ним немедленно может разрушить всю магию, которая уже расправляла плечи в моем сознании.

Генри устало улыбнулся:

– Вы журналистка, мисс Стоун?

– Нет-нет-нет! – горячо запротестовала я. – Я… писательница.

Он устало закрыл глаза.

– Прошу, выслушайте, – заторопилась я. – Я не планирую как-то очернять вас или вашу семью…

– Это и невозможно, мисс, – в очередной раз перебил он меня.

Я с грустным лицом оперлась о ближайшую стройную деревянную колонну, которая преступно зашаталась под моей тяжестью. Прежде чем я потеряла равновесие и успела снести симпатичную напольную вазу с сухими цветами, Генри подхватил меня и усадил в кресло. Убедившись, что я в порядке, он спросил:

– Чего вы хотите?

Я попыталась максимально стать собой, потому что, кажется, любое мое притворство он раскрыл бы еще до того, как я начала говорить.

– Я пишу книгу. Ну, это логично. – Я закатила глаза. – Узнала о трагедии вашей сестры, вашей семьи. Приехала сюда. Надеялась с вами поговорить, узнать из первых уст, так сказать. Теперь понимаю, что идея, видимо, была так себе. – Я развела руками. – Но если вы позволите мне рассказать миру правду о том, что случилось с вашей сестрой, возможно, это будет то, чего она действительно была достойна. Раз уж случилось то, что случилось, может, хотя бы память о ней будет честной, а не жуткой.

Я даже себя убедила, что мне интересна жизнь и смерть Джинни Харди, а не ее призрак и пропавшие мальчики. Было ужасно неудобно поднимать глаза на Генри, который не издал ни звука, пока я, сидя в кресле, в своей необъятной парке, врала напропалую.

– Откуда вы узнали о моей сестре? Вы явно не из Холмсли Вейл.

Да что же тут нужно носить, что не кричало бы: «Чужак»?

– Мне пришло письмо. – Хоть тут врать не пришлось.

– О моей сестре?

– В целом да, – не моргнув глазом ответила я. – Я запустила конкурс на поиск нового сюжета. История вашей сестры была одним из предложений.

– Выиграла?

Я почувствовала усмешку, пожала плечами и наконец посмотрела на Генри. Глаза у него улыбались, а я снова начала терять способность мыслить здраво.

– Ладно. – Он отлепился от стены и пошел куда-то. – Пойдемте поговорим. Вы, наверное, замерзли. Будете чай или, может, я сварю глинтвейн, что скажете? Куртку можете оставить в том же кресле, а тапочки взять у входа: зимой прошу гостей разуваться, замена промокших половиц в этом доме – занятие очень хлопотное, если не сказать невыполнимое.

Я радостно поспешила найти себе удобную пару тапочек по размеру, скинуть тяжеленную парку и глянуть в ближайшее зеркало.

Хозяина я нашла на кухне, которая поражала воображение своими размерами и великолепием: светлая плитка на стенах и полу; развешанные приборы и посуда, отливающие медью, чистые столешницы, две металлические мойки, огромный деревянный стол в центре, окруженный высокими стульями, на которых можно было бы разместить десяток человек.

Генри поставил чайник на газовую плиту и теперь готовил тосты. Я смотрела на него завороженно, на несколько секунд позабыв, зачем я здесь. Мне хотелось пить с ним чай и молчать или говорить о чем-то несущественном, а не о самоубийствах и исчезновении детей.

– Вы живете здесь один?

Такие вопросы без стеснения выдают одиноких девушек. Затылок Генри, на секунду замершего, дал мне понять, что и он об этом знает.

– Да, один.

– Я в смысле: может, кто-то помогает вам смотреть за домом? Он очень большой.

Генри наконец повернулся и поставил передо мной тарелку с тостами с маслом и сыром.

– Да, конечно, у меня есть помощники. Дом действительно отнимает много времени и сил, я бы не справился один. Ну и на наших конюшнях работают несколько человек. Они минутах в пятнадцати-двадцати отсюда. – Он махнул рукой в окно в сторону от деревни. – Ездите верхом?

– Нет, никогда, – помотала головой я. – Я и лошади никогда не видела близко.

– Совсем городской житель в наших местах. – Генри с улыбкой рассматривал меня. – Если хотите, проведу вам экскурсию и лишу вас лошадиной девственности.

Я чуть не подавилась, глядя на него огромными глазами.

– Простите, эта шутка была уже перебором. – Генри отвернулся к чайнику. – Черный, зеленый?

Я попросила черный чай. Генри разливал его в гробовом молчании, пока я раздумывала, что с ним не так. Если бы он с порога не очаровал меня, после его странной фразы я б, наверное, уже неслась в сторону «Кабана и хряка». Но я осталась на месте и заполняла тишину хрустом тоста.

– Что вы хотели бы узнать, Маделин? – Генри поставил дымящуюся кружку передо мной, а вторую – себе.

Меня так редко называли полным именем вне официальных обстоятельств, я привыкла поправлять в этом случае людей, чтобы называли меня Мад. Но не в этот раз. Мне нравилось, как он это говорил: Маделин.

Я выпрямилась и достала из сумки блокнот.

– На самом деле, все, что вы захотите рассказать, будет мне интересно. Если появятся какие-то вопросы, я задам, с вашего разрешения. Было бы здорово услышать историю с самого начала. Какой была Джинни? – Я осеклась: – Мне можно так ее называть?

– Если всем вокруг можно, то почему же вам нельзя? – Генри улыбнулся. – Тем более ее действительно так звали. Наверное, слишком высокопарно называть маленькую девочку Вирджинией. Или даже Вирджинией Грейс.

Он сел на стул напротив меня и уставился в свою чашку, словно пытаясь найти силы и идеи, как начать свой рассказ.

– Наверное, наиболее подходящее для нее слово – особенная, – начал Генри. – Она была совершенно особенной. Бывает, что удивительные люди рождаются в самых обычных местах.

Я красноречиво обвела взглядом доступную нам часть замка Харди, намекая на его необычность.

– Ну ладно, – согласился Генри, – нашу семью сложно со стороны назвать обычной в традиционном смысле. Но если убрать этот дом и нашу землю, в нас нет ничего примечательного. А все это заработал даже не мой отец, да и, по правде говоря, не думаю, что это хоть когда-то было заработано. Уместнее всего тут слово «получил».

Мне это чувство было знакомо, только последнюю пару лет, но знакомо.

– Ни отец, ни мама никакими особенными талантами не обладали. Ну, плавали там, держались в седле, но это умели делать все Харди много веков подряд. А Джинни… Она словно пришла из другого мира, из другой вселенной, где есть только интеллект, доброта и красота. Она была очень умной, но при этом не заносчивой. Училась лучше всех, но ее от этого не избегали. Мы ходили в одну школу, но на себе я всегда чувствовал бремя имени: общались со мной в основном наши конюхи и их дети, да и то, подозреваю, потому что выбора у них не было. Но моя социализация стала более успешной, когда Джинни пошла в ту же школу, а особенно когда подросла. Сколько себя помню, все любили Джинни. Няньки, прислуга, учителя, ученики, все в Холмсли Вейл, и родители, конечно. Особенно папа.

Мне это немного напомнило ситуацию в моей семье:

– Вам это не было обидно? Что все так относились к Джинни, а не к вам? Простите, если это грубый вопрос…

– Вовсе нет. – Он отрицательно замахал рукой. – Все нормально. Я понимаю, что вы имеете в виду. Непросто жить в тени более успешного родственника, да?

Я пожала плечами, мол, допускаю, почему бы и нет.

– Наверное, если бы мы были одного возраста или я был младше, это могло так сработать. Но я на три года старше Джинни, а когда вы дети, это очень большая разница. Когда я стал подростком, она была еще совсем ребенком. А когда вышла ее первая книга стихов, я не воспринимал это иначе как новую игрушку от родителей. Я и сам ее стихи внимательно прочитал только после ее смерти.

В голове пронеслись странные и пугающие строчки в исполнении Дилан. Да, тут на многое стоило обратить внимание. Но мое внимание сконцентрировалось на том, что сейчас Генри Харди было тридцать восемь лет. То есть он на одиннадцать лет старше меня. Много, но не критично. Он был в отличной форме и выглядел моложе своих лет.