После того как я снова задремала, меня разбудил звонкий шум от железной тележки, которую несколько раз в день катали медсёстры. Это происходило с такой удивительной точностью, что я по ним определяла время. Вернее сказать, определяла время до того, как поняла, что мне это вовсе и не нужно, ведь я уже давно никуда не спешила и не следовала особенному режиму дня.

Школу я уже начала забывать, как и сама школа начала забывать обо мне. Но это не про моих друзей, которые иногда всё же стабильно продолжали меня навещать.

Не забывала и обо мне Наталья Владимировна – моя классная руководительница. Добрая, но строгая женщина, которую все боялись и любили. Она мне частенько звонила и даже пару раз посещала меня и приносила вкусные апельсины. И сказала, чтобы даже в больнице я не переставала идти к новым знаниям. Правда, она уже давно не приходила и не звонила. Может, это и к лучшему, ведь мне начинало казаться, что она будет заставлять меня делать уроки прямо в палате.

В последнее время я стала часто засыпать на короткое время среди белого дня. И мне было больно… Было больно спать. И боль это была по большей части физическая. Я всё чаще стала плакать, а ведь я только начала привыкать к этой палате, как к своему новому дому. Уже несколько месяцев, как я здесь. Встретила тут Новый год, и здесь же прошёл мой одиннадцатый день рождения.

В нашей палате лежали и другие дети, но, к сожалению, едва я с ними начинала дружить, как их переводили в другое место, и больше я их не видела. Так было с Семёном, Светой и Лизой. Было обидно с ними расставаться… Но ещё обиднее, что они даже не прощались. Мы засыпали, а утром я просыпалась от того, что медсестры меняли простыни и с как всегда унылыми, непроницаемыми лицами перевозили вещи этих детей. А на любые вопросы отвечали что-то наподобие: «Лизе стало лучше, и её выписали», «Сёму перевели в другую палату», а иногда просто отмалчивались и требовали, чтобы я спала дальше или поиграла во что-нибудь.

Врачи на самом деле мне очень нравились: они были очень добрые и всегда заботливые, хоть и иногда грустные. А главный врач, дядя Толик, – усатый мужчина в белом халате и очках, – всегда приносил мне всякие вкусняшки.

Но иногда мне было грустно. Мне многое запрещали, но я понимаю: это же больница. Тут всегда что-то запрещают и даже иногда делают людям больно для того, чтобы их вылечить.

А особенно расстроилась, когда врачи сбрили мои прекрасные длинные волосы, сделав меня лысой, и я стала похожей на мальчика. Даже представила, что приду в школу без волос, и все начнут смеяться и придумают сотню обидных прозвищ, а может, даже и две сотни. Чтобы подобного не случилось, с того дня я попросила родителей, чтобы мои школьные друзья пока не приходили ко мне до момента, пока мои волосы снова не вырастут. Папа улыбнулся, а мама как обычно закрыла лицо руками и убежала в коридор. А дядя Толя уверенно произнёс: «Обязательно, Полиночка, вырастут – ещё лучше прежних!».

В этом я не сомневалась, как и в том, что это было сделано для моего удобства на время лечения. И в самом деле я быстро привыкла быть лысенькой.

Пока я находилась в этой чудесной и противной больнице, мои родители стали необычайно щедрыми: они постоянно покупали мне разные игрушки и приносили подарки, чтобы мне не было скучно. Но по-настоящему я любила только свою плюшевую овечку, которую мне подарили ещё в детстве. Я гордо назвала её Плюшкой, потому что она вся из себя плюшевая.

Когда у меня начинаются сильные боли в груди, я крепко обнимаю её, и мне становится легче. Она поступала, как настоящий друг: лечила меня своими объятиями и будто забирала всю мою боль себе.

Один раз я сильно раскашлялась на неё, и мне за это было очень стыдно. Но Плюшка простила меня за то, что я забрызгала её своей красной мокротой (так врачи назвали микробы, которые выходят у меня вместе с кровью, когда я кашляю).

– Как мы сегодня себя чувствуем? – спросил добрый дядя Толик с широкой улыбкой.

Он всегда использовал слово «мы» вместо «ты». Думаю, он обращался не только ко мне, но и к Плюшке, ведь ей тоже нездоровилось.

– В целом очень хорошо, – отвечала я, – только у меня постоянно болит в груди и ещё – когда я разговариваю. А ещё мне очень тяжело двигаться, я будто бы очень ослабела в последнее время.

– Но это само собой разумеется, – отвечал дядя Толик, – ты ведь болеешь. Любой больной человек очень слаб. А чтобы быстрее выздороветь, что нужно?..

– …Пить таблетки, которые дают медсестры, и не плакать, когда делают укол.

– Умница, Полиночка. А теперь, – он вынул те самые горькие таблетки, которые я больше всего ненавижу, – выпей их и запей водичкой, – добрый доктор в такие моменты казался мне совсем не добрым. Ведь не может добрый человек заставлять ребёнка пить такие гадкие, препротивные таблетки.

Он подал мне воды, приподнял голову и помог мне их неторопливо выпить.

Я снова чуть не раскашлялась кровью на его халат, как это было в прошлый раз, но вытерпела и не сделала это. Хотя от этого было ещё больнее в груди.

– Молодец, ты просто молодец! Вот это я понимаю: сильная девочка! – мне всегда было приятно слышать такую похвалу от малознакомых людей. – А сейчас, – он убрал стакан и таблетки в сторону, – придёт медсестра и поставит тебе капельницу.

Я недовольно заныла и сморщила лицо.

– Но есть и хорошая новость. Только что звонила мама и сказала, что они с папой уже едут! И сегодня на ужин тебя покормит именно она, а не медсестра.

– Правда-правда?

– Правда, но только если ты не будешь бояться капельницы, – он улыбнулся и направился к выходу из палаты.

Единственное, почему я боюсь засыпать в этой больнице – это просыпаться и ожидать капельницу, которую мне ставят каждое утро. Мне всегда невыносимо больно от неё, но я уже не плачу. Возможно, я начала привыкать к боли. Или, может, взрослеть!

«Зачем они так мучают детей? – спрашивала я себя, – ведь какой в этом смысл – колоть руки иголкой?».

Пожилая неразговорчивая медсестра пришла и принесла этот источник моих страданий. Она молча и без каких-либо ласковых слов проткнула мою нежную кожу. Это было больнее обычного, и я снова заплакала, а она сердито на меня посмотрела.

– Если будешь плакать, – сказала она, – то болезнь твоя будет ещё больше над тобой издеваться, и тебе станут ставить ещё больше капельниц!

Это было единственное, что она сказала. После этого я боялась ещё больше, но не только боли, но ещё и опасалась заплакать.

Папа стал реже ко мне заходить и всё чаще общаться с дядей Толей. Мне кажется, что они подружились. А вот мама, наоборот, весь день от меня не отходит: возможно, поэтому сегодня мне необычайно легко и хорошо. По-моему, я даже начала выздоравливать. Она покормила меня кашкой и легла рядом.

– Мама, а почему так произошло, что мне всё время приходится оставаться в больнице? Я уже скучаю по школе и по своим друзьям.

На что мама как всегда ласково ответила:

– Я ведь всегда тебе говорила, что ты особенная девочка, а особенных детей всегда преследуют особенные болезни.

– Получается, мне повезло, что я такая особенная?

– На самом деле это нам с папой повезло, что у нас такая прекрасная и особенная доченька, как ты, – мама обняла меня крепче и поцеловала.

– А я не хочу быть особенной, я хочу быть как все: просто ребёнком и не лежать в больнице.

– Не думай об этом, милая. Скоро всё пройдёт, и все твои желания начнут сбываться, – мамин голосок продолжал быть ласковым, но немного дрожал, – я бы всё отдала, чтобы ты снова бегала во дворе с друзьями и ушла из этого места. Но нужно ещё немного потерпеть.

– Сегодня ночью ты останешься со мной, правда?

– Нет, Полиночка. Мне нельзя оставаться с тобой. Но не переживай: с тобой всегда будет дядя Толик и медсестры.